Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

— Если бы только, — ответил Эдуард и потер рукою лоб, — если бы только, слушая все, о чем ты так мило и разумно мне напоминаешь, я не думал в то же время, что присутствие капитана ничему не помешает, а, напротив, все ускорит и оживит. И он одно время путешествовал со мной, и он многое запомнил, притом по-иному, чем я; всем этим мы воспользовались бы сообща, и создалось бы прекрасное целое.

— Так позволь же мне откровенно признаться тебе, — с некоторым нетерпением промолвила Шарлотта, — что твоему намерению противится мое сердце, что предчувствие не сулит мне ничего хорошего.

— Вот потому-то вы, женщины, и непобедимы, — ответил Эдуард, — сперва вы благоразумны — так, что невозможно вам противоречить; милы — так, что вам охотно подчиняешься; чувствительны — так, что боишься вас обидеть; наконец, полны предчувствий — так, что становится страшно.

— Я не суеверна, — возразила Шарлотта, — и не придаю значения этим порывам души, если только за ними не кроется ничего иного; но по большей части это неосознанные воспоминания о пережитых нами счастливых или несчастных последствиях своих или чужих поступков. В любых обстоятельствах прибытие третьего знаменательно. Я видела друзей, братьев и сестер, влюбленных, супругов, отношения которых совершенно менялись, и в жизни происходил полный переворот после нечаянного появления или заранее обдуманного приглашения нового лица.

— Это, — отвечал Эдуард, — вполне может случиться с людьми, которые живут, ни в чем не отдавая себе отчета, но не с теми, кто научен опытом и руководствуется сознанием.

— Сознание, мой милый, — возразила Шарлотта, — оружие непригодное, порою даже опасное для того, кто им владеет, и из всего этого вытекает по меньшей мере, что нам не следует слишком спешить. Дай мне еще несколько дней сроку, не принимай решения!

— В таком случае, — ответил Эдуард, — мы и через несколько дней рискуем поторопиться. Доводы «за» и «против» привел каждый из нас, остается только решить, и, право, здесь было бы лучше всего бросить жребий.

— Я знаю, — возразила Шарлотта, — что ты в сомнительных случаях любишь биться об заклад или бросать кости, но я в таком важном деле сочла бы это святотатством.

— Но что же мне написать капитану? — воскликнул Эдуард. — Ведь я же сейчас должен сесть за письмо.

— Напиши спокойное, благоразумное, утешительное письмо, — сказала Шарлотта.

— Это все равно, что ничего не написать, — возразил Эдуард.

— И все же в иных случаях, — заметила Шарлотта, — необходимость и долг дружбы скорее велят написать какой-нибудь пустяк, чем не написать ничего.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Эдуард уединился у себя в комнате и был в глубине своего чувствительного сердца приятно взволнован словами Шарлотты, которая заставила его вновь пережить пройденный путь, осознать сложившиеся между ними отношения и их дальнейшие планы. В ее присутствии, в ее обществе он чувствовал себя столь счастливым, что уже обдумывал приветливое, участливое, но спокойное и ни к чему не обязывающее письмо капитану. Но когда он подошел к письменному столу и взял письмо друга, чтобы еще раз перечитать его, ему тотчас живо представилось печальное состояние этого превосходного человека; все чувства, томившие его в последние дни, снова воскресли в нем, и ему показалось невозможным оставить друга в столь тягостном положении.

Отказывать себе в чем-либо Эдуард не привык. Единственный балованный сын богатых родителей, склонивших его на несколько необычный, но в высшей степени выгодный брак с женщиной уже пожилой, которая всячески потакала ему и старалась величайшей щедростью отплатить ему за доброе отношение к ней, он, став после ее смерти полным хозяином своих поступков, привыкнув в путешествиях к независимости, допускавшей любое развлечение, любую перемену, не требуя от жизни ничего чрезмерного, но многого и разного, — прямой, отзывчивый, порядочный, где нужно — даже смелый, — в чем мог он встретить помехи своим желаниям?

До сих пор все шло в согласии с его желаниями, он добился наконец и руки Шарлотты благодаря настойчивой, почти романтической верности, и вот он впервые чувствовал, что ему перечат, что ему мешают, и как раз тогда, когда он собрался привлечь к себе друга своей молодости, когда всему складу своей жизни он собирался придать некую завершенность. Он был раздосадован, раздражен, несколько раз брался за перо и снова его откладывал, ибо так и не решил, что же ему писать. Против желаний своей жены он не хотел идти, а исполнить их не мог; полный такого беспокойства, он должен был написать спокойное письмо, что было совершенно невозможно. Естественно, что он дал себе отсрочку. Он в немногих словах просил друга извинить его, что не писал эти дни, что и сегодня не пишет подробно, и обещал в ближайшем будущем письмо более содержательное и успокоительное.

На следующий день, во время прогулки к тому же самому месту, Шарлотта воспользовалась случаем и возобновила вчерашний разговор, держась, вероятно, того мнения, что самый надежный способ притупить чужое намерение — это часто его обсуждать…

Эдуард сам желал к нему вернуться. Говорил он, по обыкновению, дружелюбно и мило: если благодаря своей впечатлительности он легко воспламенялся, если, живо к чему-либо стремясь, он проявлял настойчивость, если его упрямство могло вызвать досаду в другом, то все его доводы настолько смягчала совершенная деликатность в отношении собеседника, что, несмотря на такую настойчивость, его всегда находили любезным.

Так ему в это утро удалось сперва привести Шарлотту в веселое расположение духа, а потом, искусно меняя течение разговора, настолько задеть ее за живое, что под конец она воскликнула:

— Ты, наверно, хочешь, чтобы возлюбленному я уступила в том, в чем я отказала мужу. Но тебе, дорогой мой, — продолжала она, — пусть хоть будет известно, что твои желания и та милая живость, с которой ты их выражаешь, не оставили меня равнодушной или бесчувственной. Они побуждают меня сделать признание. Я тоже кое-что от тебя скрывала. Я нахожусь в таком же положении, как и ты, и уже сделала над собой усилие, которого жду теперь от тебя.

— Это мне отрадно слышать, — сказал Эдуард. — Я замечаю, что в супружеской жизни порой полезны разногласия, ибо благодаря им узнаешь друг о друге кое-что новое.

— Итак, да будет тебе известно, — сказала Шарлотта, — что у меня с Оттилией дело обстоит так же, как у тебя с капитаном. Мне очень жаль, что это милое дитя находится в пансионе, где ей, конечно, тяжело. Если Люциана, моя дочь, рожденная для жизни в свете, и воспитывается там для света, если иностранные языки, история и прочие сведения из наук, преподаваемые ей, даются ей так же легко, как гамма и вариации, схватываемые ею с листа, если при живости своею характера и отличной памяти она, можно сказать, все забывает и сразу же все вспоминает, если она непринужденностью в обращении, грацией в танцах, уверенной легкостью в разговоре первенствует над всеми и, самой природой предназначенная властвовать, царит в своем тесном кружке; если начальница этого пансиона видит в ней маленькое божество, которое, лишь попав в ее руки, по-настоящему расцвело и которое принесет ей честь, завоюет ей доверие и привлечет целый поток других юных девиц; если первые листки ее писем и ежемесячных отчетов содержат сплошные гимны бесценным свойствам этого ребенка — гимны, которые я вынуждена, переводить на свою прозу, — то, напротив, все ее последующие упоминания об Оттилии не что иное, как извинение за извинением по поводу того, что такая, во всем остальном превосходная, девушка не развивается и не выказывает ни способностей, ни талантов. То немногое, что она сверх этого добавляет, тоже не загадка для меня, ибо в этом милом ребенке я всецело узнаю характер ее матери, моей дорогой подруги, выросшей вместе со мной, и из дочери ее, если бы я могла сама воспитывать ее или следить за ней, я сделала бы чудесное существо.

Но так как это отнюдь не входит в наши планы и уклад жизни нельзя то и дело менять и перестраивать, вводя в него что-нибудь новое, я готова примириться с таким положением, даже подавить в себе тягостное чувство при мысли, что моя дочь, прекрасно знающая о полной зависимости бедной Оттилии от нас, кичится перед ней своими достоинствами и том самым до некоторой степени уничтожает добро, сделанное нами.

59
{"b":"174171","o":1}