Песни печальные, песни постылые,

Рад бы не петь их, да грудь надрывается,

Слышу я, слышу, чей плач разливается:

Бедность голодная, грязью покрытая,

Бедность несмелая, бедность забытая,

Днем она гибнет, и в полночь, и за полночь,

Гибнет она - и никто нейдет на помочь,

Гибнет она - и опоры нет волоса,

Теплого сердца, знакомого голоса...

Горький полынь - эта песнь невеселая,

Песнь невеселая, правда тяжелая!

Кто эдесь узнает кручину свою?

Эту я песню про бедность пою.

1

Мороз трещит, и воет вьюга,

И хлопья снега друг на друга

Ложатся, и растет сугроб.

И молчаливый, будто гроб,

Весь дом промерз. Три дня забыта,

Уж печь не топится три дни,

И нечем развести огня,

И дверь рогожей не обита,

Она стара и вся в щелях;

Белеет иней на стенах,

Окошко инеем покрыто,

И от мороза на окне

Вода застыла в кувшине.

Нет крошки хлеба в целом доме,

И на дворе нет плахи дров.

Портной озяб. Он нездоров

И головой поник в истоме.

Печальна жизнь его была,

Печально молодость прошла,

Прошло и детство безотрадно:

С крыльца ребенком он упал,

На камнях ногу изломал,

Его посекли беспощадно...

Не умер он. Полубольным

Все рос да рос. Но чем кормиться?

Что в руки взять? Чему учиться?

И самоучкой стал портным.

Женился бедный, - всё не радость:

Жена недолго пожила

И богу душу отдала

В родах под Пасху. Вот и старость

Теперь пришла. А дочь больна,

Уж кровью кашляет она.

И все прядет, прядет все пряжу

Иль молча спицами звенит,

Перчатки вяжет на продажу,

И все грустит, и все грустит.

Робка, как птичка нолевая,"

Живет одна, живет в глуши,

В глухую полночь, чуть живаяt

Встает и молится в тиши.

2

Мороз и ночь. В своей постели

Не спит измученный старик.

Его глаза глядят без цели,

Без цели он зажег ночник,

Лежит и стонет. Дочь привстала

И посмотрела на отца:

Он бледен, хуже мертвеца...

"Что ж ты не спишь?" - она сказала.

- "Так, скучно. Хоть бы рассвело...

Ты не озябла?" - "Мне тепло..."

И рассвело. Окреп и холод.

Но хлеба, хлеба где добыть?

Суму надеть иль вором быть?

О, будь ты проклят, страшный голод!

Куда идти? Кого просить?

Иль самого себя убить?

Портной привстал. Нет, силы мало!

Все кости ноют, всё болит;

Дочь посинела и дрожит...

Хотел заплакать, - слез не стало...

И со двора, в немой тоске,

Побрел он с костылем в руке.

Куда? Он думал не о пище,

Шел не за хлебом, - на кладбище,

Шел бить могильщику челом;

Он был давно ему знаком.

Но как начать? Неловко было...

Портной с ним долго толковал

О том о сем, а сердце ныло...

И наконец он шапку снял:

"Послушай, сжалься, ради бога!

Мне остается жить немного;

Нельзя ли тут вот, в стороне,

Могилу приготовить мне?"

- "Ого! - могильщик улыбнулся.

Ты шутишь иль в уме рехнулся?

Умрешь - зароют, не грусти...

Грешно болтать-то без пути..."

- "Зароют, друг мой, я не спорю.

Ведь дочь-то, дочь моя больна!

Куда просить пойдет она?

Кого?.. Уж пособи ты горю!

Платить-то нечем... я бы рад,

Я заплатил бы... вырой, брат!.."

- "Земля-то, видишь ты, застыла...

Рубить-то будет нелегко".

- "Ты так... не очень глубоко,

Не очень... все-таки могила!

Просить и совестно - нужда!"

- "Пожалуй, вырыть не беда".

3

И слег портной. Лицо пылает,

В бреду он громко говорит,

Что божий гнев ему грозит,

Что грешником он умирает,

Что он повеситься хотел

И только Катю пожалел.

Дочь плачет: "Полно, ради бога!

У нас тепло, обита дверь,

И чай налит: он есть теперь,

И есть дрова, и хлеба много,

Всё дали люди... Встань, родной!"

И вот встает, встает портной.

"Ты понимаешь? Жизнь смеется,

Смеется... Кто тут зарыдал?

Не кашляй! Тише! Кровь польется..."

И навзничь мертвым он упал.

Декабрь 1860

* * *

Вырыта заступом яма глубокая,

Жизнь невеселая, жизнь одинокая,

Жизнь бесприютная, жизнь терпеливая,

Жизнь, как осенняя ночь, молчаливая,

Горько она, моя бедная, шла

И, как степной огонек, замерла.

Что же? усни, моя доля суровая!

Крепко закроется крышка сосновая,

Плотно сырою землею придавится,

Только одним человеком убавится...

Убыль его никому не больна,

Память о нем никому не нужна!..

Вот она - слышится песнь беззаботная,

Гостья погоста, певунья залетная,

В воздухе синем на воле купается;

Звонкая песнь серебром рассыпается...

Тише!.. О жизни покончен вопрос.

Больше не нужно ни песен, ни слез!

Декабрь 1860

ПОМИНКИ

Ни тучки, ни ветра, и поле молчит.

Горячее солнце и жжет и палит,

И, пылью покрытая, будто мертва,

Стоит неподвижно под зноем трава,

И слышится только в молчании дня

Веселых кузнечиков звон-трескотня.

Средь чистого поля конь-пахарь лежит;

На трупе коня ворон черный сидит,

Кровавый свой клюв поднимает порой

И каркает, будто вещун роковой.

Эх, конь безответный, слуга мужика,

Была твоя служба верна и крепка!

Побои и голод - ты всё выносил

И дух свой на папгае1 в сохе испустил.

Мужик горемычный рукою махнул,

И снял с него кожу, и молча вздохнул,

Вздохнул и заплакал: "Ништо, моей не впрок!.."

И кожу сырую в кабак поволок.

И пел он там песни, свистал соловьем:

"Пускай пропадает! Гори всё огнем!"

Со смехом народ головами качал:

"Гляди, мол, ребята! Он ум потерял

Со зла свое сердце гульбой веселит,

По мертвой скотине поминки творит".

I860

НА ПЕПЕЛИЩЕ

На яблоне грустно кукушка кукует,

На камне мужик одиноко горюет;

У ног его кучами пепел лежит,

Над пеплом труба безобразно торчит.

В избитых лаптишках, в рубашке дырявой

Сидит он, поник головою кудрявой,

Поник, горемычный, от дум и забот,

И солнце открытую голову жжет.

Не год и не два он терял свою силу:

На пашне он клал ее, будто в могилу,

Он клал ее дома, с цепом на гумне,

Безропотно клал на чужой стороне.

Весь век свой работал без счастья, без доли.

Росли на широких ладонях мозоли,.

И трескалась кожа... да что за беда!

Уж, видно, не жить мужику без труда.

Упорной работы соха не сносила,

Ломалась, и в поле другая ходила,

Тупилось железо, стирался сошник,

И только выдерживал пахарь-мужик.

Просил, безответный, не счастья у неба,

Но хлеба насущного, черного хлеба;

Подкралась беда, все метлой подмела,

У пахаря нет ни двора, ни кола.

Крепись, горемычный! Не гнись от удара!

Все вынесло сердце: и ужас пожара,

И матери старой пронзительный стон

В то время, как в полымя кинулся он

И выхватил сына, что спал в колыбели,

За ним по следам потолки загремели...

Пускай догорают!.. Мужик опален

И нищий теперь, да ребенок спасен.

1860

МАТЬ И ДОЧЬ

Худа, ветха избушка

И, как тюрьма, тесна;

Слепая мать-старушка

Как полотно бледна.

Бедняжка потеряла

Свои глаза и ум

И, как ребенок малый,

Чужда забот и дум.

Всё песни распевает,

Забившись в уголок,

И жизнь в ней догорает,