Выровнялся еще один изгиб, натянулся нитью, скрылся на дне глиняной кружки.
…а я погрузила пальцы в прохладу драгоценностей, загребла, не глядя, все то, что попало в горсть, подняла и… выпустила. Звон, звон… в бездну все обреченным взмахом руки, в пустоту… не надо мне теперь ничего, когда подло отобрано самое главное, самое ценное…
По потемневшей столешнице ползла муха, подбиралась к тарелке с объедками. На нее показывали пальцами, перешептывались за спиной, а я продолжала ползти промокшей мухой к очередной порции, отодвигающей на время похмелье, и мутными глазами озираясь вокруг в поисках просвета нового мира. Новый мир щерился рожами пьяниц и тенями нищих странников из тех, что вечные перекати-поле. Новый мир плавал желтыми бликами в паршивом пойле и обсыхал грязной пеной на стенках сосудов. Не был он цветным и ярким, не завораживал удивительными и неповторимыми узорами. Меня рвало долго и мучительно, а какая-то нищенка распевала о качании мира и о доверии к той, что с железом в белых волосах. И я все пыталась ответить, что плевать мне на этот мир, пусть хоть до соплей он укачается. Но, показалось ли, сквозь беспросветную пелену, или действительно подсела к столу поджарая блондинка с металлическими кольцами в выжженных прядях? Все вокруг, как та нищенка, что-то вещали, что-то твердили, но я отмахивалась, без сил падала в несвежую постель и отгораживалась черной пустотой до следующего спуска. Время путалось, картавило, заплеталось и заплетало меня в какие-то невероятные узлы, выдергивая и сваливая в кучу что прошлое, что настоящее. И в этой тошнотворной мешанине слишком настойчиво пронзали голубые глаза, слишком назойливо бил в мое плечо маленький кулачок, вызывая такие ненужные трещины в надежных стенах.
— Чего тебе? Ну чего приклее… илась? — Речь расползалась, рассыпалась волокнами ненужной ветоши. — Да тащи его в постель, давно пора. Я не против, плевать мне на… козла твоего.
Не унимался стук, раздражал, не отставал. И тонкий голос мерзко ввинчивался в уши, сверлил мозг, не давая вернуться в мутный и мелкий поток теплой вонючей реки. Время спешило, но оглядывалось на сидящую на обочине, на меня, то есть, ведь это я вроде сидела на обочине, так, да… дергало, тянуло за собой, что-то требовало и не отставало, как не отстает назойливый комар, что жужжит, раздражает и не дает уснуть. Нет, не время, эта бестолочь Эллис. И даже сейчас режет взглядом, выдергивает кружку из рук, трясет, что-то требует.
— Ну что тебе? — Мне пришлось приложить усилия, выплеснуть их в голос, заставив прозвучать почти твердо, почти спокойно.
— Карма…
Нервный всхлип, тут же подавленный.
— Ну?
Взгляд шарил в поисках вожделенного пойла. Пойло оказалось дальше, чем вытянутая рука, и это огорчало. Значит, надо встать, подойти, перегнуться. Нет, слишком сейчас сложно, не получится. Ничего, я немного отдохну, потом расправлю крылья, перелечу, заодно на хрен сожгу эту зануду… ой, я же не могу, я же не дракон…
— Карма, господин Рутхел пропал.
— И? Я-то пра… причем здесь?
— Карма…
Время остановилось, прислушалось. Медленно опрокинуло кружку, еще медленнее растеклась лужей желтая жидкость, кисло завоняв. Достигла края, закапала вниз, вызвав пошлую ассоциацию и нервический смех. Действительно, как будто кто-то прямо здесь стал справлять нужду.
— … пожалуйста…
— Катись отсюда.
Вали, греби, шевели ластами, не лезь!
— Карма.
— Ч-что?
Задрожали мелко полные, красивой формы, губы, сморщился точеный подбородок, пошел портящей всю прелесть рябью. Нельзя женщинам плакать. Нель-зя. Дурнеют они от этого, от слез своих беспредметных, только оторопь и раздражение вызывают.
— Помоги, прошу. Спаси его.
— Вали! — Сколько же можно втолковывать дурехе, что все давным-давно кончено?
— Только ты…
— Пошла вон.
— Он ведь погибнет.
— И поделом. Тот еще мераз… мерзавец! — Какое же слово сложное. Но правильное, да! Мерзавец, этот разноглазый, поддонок. Чтоб сдох он там.
Эллис зарыдала — тихо, только плечи вздрагивали. Покорно склонилась голова, скрыли черные волны мгновенно опухшие глаза и пошедшее красными пятнами лицо.
Начинается…
Не отвяжется ведь. А мне-то что? Мне со временем тянуться надо, пора, с миром разбираться, покорять, блин, его. Но ведь не даст эта паршивка, не отвянет, так и прилепится сорной колючкой, бездарно разливающей благородные напитки. А за них, между прочим, заплачено. И что тут делать? Еще бы закинуться для начала, подумать…
— Карма… — совсем уже тихо, но так твердо, что в пору горам разродиться обвалами и камнепадами.
— Ладно, — мотнула я головой. Ой, блин, неудачно-то как, по всему столу своими волосами прошлась, грязному… хотя башку все равно давно помыть надо, — вещай, чего стар… стряслось.
Вытянула из себя и ткнулась лбом в липкие доски: выполненный маневр в виде собственного отступления требовал перерыва в виде сна. Ничего, проиграно лишь одно сражение, а не целый бой. Сейчас, когда отступит эта темнота, я поднимусь, я все выскажу этой курице, как мне и положено высказываться, когда всякие соплячки пытаются втянуть меня в какую-то бессмысленную затею. И нечего трясти, тянуть, выбивать скамью из-под задницы. А не, показалось, скамья просто ниже. Шатается только, гомонит, ругается непристойно, так, что уши вянут…
Глава 17
Кружились, плыли улицы… О! О, как прикольно дом едет… а, не, показалось. Так, блин, а куда я иду-то? А, не, меня ведут. Да, этот разноглазый поддонок меня тянет, пыхтит. Ничего, тебе полезно напрячься лишний раз. Куда мы? Разводиться? О, это я одобряю, это правильно, давно пора. Я, понимаешь ли, своей дорогой, а ты своей, и все просто за-ме-ча-те-льно. Какое сложное слово. Но правильное, хор-рошее слово.
— Ар… ты это… дра… драконом быстрее будет! Слышишь?
Не, пыхтит, сопит, молчит. Ну, ты вообще любитель помолчать. Ступени… Ступени? Ты сдурел, что ли, на такую высоту пешком подниматься? Да я же не осилю. Не-е, я обратно… Ой, кончились. А зачем мы сюда пришли?
А чего это так мокро-то? Э, пустите! Я сейчас вам как когтями тут двину! Я сейчас как…
Темно. Темно и тихо. Темно, тихо и неприятно мокро. Я растерла руками лицо, очухиваясь от липкого и долгого сна. Где я вообще нахожусь? И когда я успела помыться и лечь с мокрой головой? И почему мне так скверно?
— Я умерла, — сообщила я в пустоту.
Никто не ответил, я была одна, в своей комнате, в замке Рутхела. Но как я сюда попала? Я так неплохо проводила время в недурственной таверне, праздновала начало новой жизни. Но теперь я здесь. Что-то опять произошло? Не помню. А, меня зачем-то сюда привел Арвелл. И Эллис, она тоже была… Да, она же мне сказала, что кто-то потерялся, что ли, или потеряли они что-то. Но я же ничего не взяла, при чем тут я?
Чувствую, придется подниматься, тащиться на кухню и все разузнавать. Мутит только так, что я даже не знаю — то ли пойти и обнять унитаз, то ли все-таки немного переждать. И в голове самый настоящий ад, еще немного, и череп треснет. А, может, я уже умудрилась попасть в какие-то неприятности? Нет, у меня-то, если не считать нелепого замужества, все просто замечательно. Ладно, подъем. Вставайте, граф, вас ждут великие дела!
Медленно, бережно неся себя, особенно на лестницах, я спустилась на кухню. О, почти все в сборе, разноглазого только не хватает.
Я прислонилась к стене. Шершавая, прохладная, такая приятная. Можно я так и останусь стоять?
— Проходи, госпожа, — Иннара заметила меня первой, указала на кресло.
Обернулись остальные — Эллис и Гарор. Выглядели они неважно, встревожено и нервно.
— Карма. Просто Карма, — поправила я служанку и доползла до кресла.
Передо мной возникла большая кружка традиционного ароматного обжишающего чая. А вот это очень правильно, это, пожалуй, чуть ли не лучшее, что случилось за сегодняшний день.
Я обхватила кружку двумя руками, стала медленно и с наслаждением пить, радостно отмечая, что даже головная боль стала сдаваться, отпускать, уползать. Боль-то уползала, но разбросанные мысли и полное непонимание оставалось. Все молчали, ожидали, видимо, того момента, когда я дам добро на беседу. Как меня служанка назвала — госпожа? Да, вот и еще одно подтверждение, помимо браслета, который мне так и не удалось содрать, что я теперь носительница фамилии Рутхел. Карма Рутхел. Нет, не звучит, не состыкуется.
