Кому? Юноша остановился. Ему почему-то вспомнился последний разговор с Рыжим Хью. Точнее, то, что тот обронил напоследок. Тогда Джек не придал этому особенного значения, настолько сильны были в нем и обида, и злость. Что он там говорил? Что Лети… Летти не предательница. Она не сообщала никому об их тайном свидании, потому что любила его. Она пришла попрощаться.

Джек снова двинулся вперед. Не торопясь, поскольку Уоткина он и так видел. Толстяк тоже, видимо, никуда не спешил. Идя за ним, Джек размышлял. Он умел следовать за врагом незаметно, а вот слежку за собой замечал сразу, всегда. Его наставником в освоении этой науки был могавк Ате, и к концу канадской кампании учитель и ученик практически не уступали друг другу. Так мог ли он, даже наполовину ослепленный любовью, проглядеть, что в тот день кто-то скрытно «пасет» его? Нет, не мог. Скорей всего, никакой слежки и не было, а враги просто знали, где устроить ловушку. В таком случае, кто же тогда его выдал? Рыжий Хью вряд ли лгал. Зачем бы ему морочить голову пленнику, не представлявшему ни малейшей угрозы, а значит, Летти тут и впрямь ни при чем. Иначе она всеми правдами и неправдами старалась бы задержать Джека, а не уговаривала бы его бежать без нее. А кроме них двоих о свидании знал только один человек.

Человек, который сам подбил его на побег.

Тот самый человек, за которым он сейчас шел.

Джек замер на месте. Тащиться за Уоткином не имело смысла: найти его он сумеет и позже, а уж как с ним поступить, решит в зависимости от обстоятельств, прояснить, кстати, одно из которых можно было прямо сейчас. Ведь если слежка в тот день за ним не велась…

Повернув налево, Джек срезал путь через рощу. В тропе он не нуждался, поскольку умел ходить по лесам, а запах смолы, хруст шишек и россыпи желтых игл под ногами живо напоминали Канаду. Тогда, пару лет назад, все было проще: вот свои, вот враги, а рядом верный товарищ. Ате. Как приятно во всей этой круговерти лжи, коварства, измен вспомнить о нем — о своем кровном брате. Зря все-таки он не принял его предложение, не ушел со службы и не остался жить с ирокезами. Для этих людей долг и честь значат во сто крат больше, чем для всех, скопом взятых, якобитов и ганноверцев.

Выйдя к тележной дороге близ дворца Барберини, Джек пробрался вдоль изгороди и, осмотревшись, нашел нужный ему кипарис. За прошедшие месяцы тот разросся и загустел так, что юноша уже не смог сунуться в его ветви, и он лег на землю, чтобы, елозя на спине, кое-как под них заползти. Увидеть то, что он искал, удалось не сразу. Но удалось.

Сумка, собранная им в дорогу, находилась там, где была спрятана. Из чего следовало, что его не выследили по пути к парку, а явились за ним на место свидания по наводке предателя.

Джек, чтобы добраться до своего имущества, принялся резать ветки ножом, воображая, что с каждым взмахом отсекает по пухлому пальцу.

Прямо напротив жилища Паунса находилась маленькая таверна. Уоткин всегда отзывался о ней с пренебрежением, однако прочие якобиты, посмеиваясь, утверждали, что толстяка попросту не пускают туда. Из-за безудержного пьянства, долгов и, во что слабо верилось, попыток сбить с пути добродетели хозяйскую дочь. Заглянув туда на закате, Джек нашел заведение вполне пристойным. Беззаботно храпевшего постояльца той комнаты, которая ему приглянулась, мигом разбудили и выставили. Хозяин проникся к новому гостю величайшим почтением, когда тот взмахнул золотым скудо, а Джек получил возможность отвести душу после не слишком радовавшей его тюремной кормежки и предался чревоугодию, не ограничивая себя ни в чем, кроме хмельного. Он резонно рассудил, что в дальнейшем ему, даже выбравшись за городские пределы, пировать будет некогда, а посему вслед за пикантным супом из печени и птичьих желудков последовали три голубя, завернутые в рубец и сдобренные оливковым маслом, а за ними горка равиолей — маленьких кусочков теста с начинкой из сыра и трав. Бараньи мозги Джек, поколебавшись, отверг на том основании, что от них несло чесноком, слишком уж почитаемым местными поварами, зато прекрасным завершением трапезы стали фиги и превосходный сыр пармезан.

Отужинав, Джек устроился у окна своей комнаты с фляжкой легкого вина «Бруцио» и стал ждать.

Он знал, что Уоткин может вернуться в любое время, но очень хотел его дождаться, а потому периодически протирал глаза и плескал себе в лицо холодной водой из тазика, стоявшего рядом. Прошло часа два, прежде чем на улице появилась шатающаяся фигура, то и дело оступавшаяся в сточные желобки. Тихонько выскользнув из таверны, Джек быстро пересек улицу и, подойдя к покачивающейся туше, негромко сказал:

— Привет, старина. Как насчет той бутылки? Ты все еще готов распить ее вместе со мной?

Уоткин обернулся с пьяной медлительностью, но в следующее мгновение его движения вдруг обрели небывалую быстроту. Он отшатнулся, побледнел и чуть не упал, замахав руками.

— П… П… Пип? А я-то думал, что ты… — Он сглотнул. — Клянусь звездами, ты ли это? Ей-ей, я был уверен… уверен, что ты… ты уехал из Рима. Давным-давно, а? Уехал и даже не попрощался!

Он покачнулся назад, с таким видом, будто вот-вот повалится, потом шатнулся в другую сторону, вынудив Джека его поддержать.

— Мне было обидно, Пип, вот что я должен сказать. Но мог ли… мог ли Уоткин Паунс быть настолько не деликатен, чтобы не простить эти мелочи другу? Нет, говорю я и повторяю, о нет!

Похоже, усилие, вложенное в отрицание, окончательно лишило рыцаря равновесия, и он, прянув назад, неожиданно сел на ступеньку.

— Ну вот, на тебе, — сказал укоризненно Джек, потянувшись и ухватив рыцаря за руку. — Давай-ка лучше доберемся до места.

Поднять толстяка нечего было и пытаться, но направлять его он все-таки мог. Уоткин кое-как встал на ноги и, спотыкаясь, толкнул полуоткрытую дверь.

— Тсс, — пробормотал он себе под нос, поскольку Джек молчал как рыба.

Дверь со скрипом распахнулась, и Уоткин, ввалившись в проем, нетвердым шагом направился прямиком к большому низкому креслу, стоявшему возле стола, на котором горел светильник. По пути он махнул рукой в сторону шкафа.

— Там бутылка, Пип. Которую я сохранил для тебя. Надеялся, что ты все же вернешься. Принеси ее сюда, дружище.

Джек нашел полупустую бутыль излюбленного Уоткином «Монтепульчиано», вытащил зубами пробку и, хотя, судя по запаху, вино было малость подкисшим, наполнил оба стакана.

Уоткин схватил свой стакан, поднял его на уровень глаз и воскликнул:

— За дело!

— Какое?

Вскинутый стакан замер.

— А? — растерянно заморгал Уоткин. — Как за какое? За дело короля за водой!

Джек склонил голову набок.

— Ну что ж… если вода — это Ламанш, а короля звать Георгом.

Стакан, уже было поднесенный к губам, вдруг отдернулся. Уоткин имел вид лягушки, не сцапавшей мошку.

— Э-э? — только и вымолвил он.

Джек придвинул к столу второе кресло, поморщился, глядя на драную обивку, и уселся на подлокотник.

— Я все знаю, Уоткин.

— Что ты знаешь?

— Знаю, что ты мой резидент.

Сходство с амфибией только усилилось, когда рыцарь замер, сглатывая слюну. Зоб его колыхался, толстые щеки надувались и опадали. Потом взгляд толстяка упал на все еще остававшийся в его руке стакан, и он, одним духом выхлебав то, что там было, протянул Джеку пустую посудину, чтобы тот ее снова наполнил. Юноша, исполняя роль Хела, услужливо налил Фальстафу вина, которое придало голосу и руке рыцаря некое подобие твердости.

— Что ж, — наконец сказал он, — может, выпьем тогда за полковника Тернвилля?

— Охотно. — Джек поднял свой стакан, но пить не стал. — Однако только тогда, когда ты расскажешь, почему его предал. А заодно и меня.

Из горла толстяка вырвалось протестующее бульканье, подбородок его затрясся, но Джек не позволил ему возразить.

— Это мог быть только ты, Уоткин. Ты подбил меня на это свидание. Кстати, любовное, — промолвил он с горечью, облизав пересохшие губы. — И простейшая логика говорит, что полковник вовсе не единственный твой работодатель. И может быть, даже не главный.