И все ж таки надлежало попытаться переговорами приостановить вторженье, заключить мир, а если уж не к тому пошло, то задержать врага сколь возможно, доколе пришлют помощь Конрад и Миндовг, если же не пришлют, то до тех пор, пока успеет прийти к Даниилу младший брат Васильке со своими волынцами.

Город Ярослав – еще Владимиром Киевским Великим ставленный город в честь и во имя сына его Ярослава – на левом берегу мутнотекущего Сана, на отрогах и увалах Карпат. Город-сторож!

Знал про это Данило Романович! Всякий раз подымал он и сызнова отстраивал многократно дотла чужеземными полчищами уничтожаемый город.

Каменные толстые стены и дубовые заборола на них вкруг Ярослава кое-где успели возвести высотой свыше трех сажен, а где – и рукою с коня достать.

Ростислав с поляками Болеслава, движась на соединение к Фильнию, попытался было взять город нахрапом, но был отбит, и великий урон был в его полках, и отступил с великим бесчестьем.

Теперь, уже в составе мадьярской армии, Ростислав снова двинулся на облогу Ярослава.

Шли венгры в силе тяжкой, великое множество.

Страх и ужас упал на город. И храбрые иные смутились умом.

…Было знойно. Воздух стоял чист и прозрачен. Далеко, в знойном мареве, виднелись лениво-отлогие увалы Карпат, поросшие сизым непроходимым бором.

– Ведро… теплынь… благодать… – со вздохом промолвил боярин Кирило, осаживая на белом прибрежном песке стряхивавшего брызги воды вороного коня.

Только что под охраной небольшого отряда младшей дружины посол Даниила бродом перешел мутный Сан – мостов не было: их приказал пораскидать Фильний.

– Упомните, други, где тут брод! – велел своей охране посол.

Он сошел с коня. Дружинники развьючили поводных лошадей и раскинули на песке небольшой ковер. Поверх ковра они положили седло, чтобы сесть боярину, и помогли ему снять дорожную и облачиться в посольскую одежду: голубой шелковый кафтан, а сверху малинового цвета широкий мятель – подобие мантии. Боярин Кирило переобулся в сафьяновые узорные сапоги с золотыми шпорами, огляделся в круглое серебряное зеркало, что держал перед ним дружинник, расчесал гребнем слоновой кости благообразную седую бороду, поправил горностаем отороченную багряно-желтого рытого бархата округлую шапочку на белой челастой голове – и тогда только сызнова сел на коня.

– А посмотрим по месту, что нам Бог явит! – проговорил он.

Первым от реки стоял отдельно раскинутый лагерь Ростислава. После вчерашней попойки с венграми Ростислав проснулся не в духе. Он сидел у входа в шатер на складном, с подлокотниками, ременчатом стуле, в одной белоснежной шелковой сорочке, заправленной под синие шаровары, в мадьярских кавалерийских сапогах со шпорами.

Рукава сорочки были далеко завернуты на смуглых сильных руках. Князь сидел, наклоня голову, а его паж, мальчик лет четырнадцати, бережно, понемногу, лил ему из серебряного кумгана холодную воду на черноволосый, коротко остриженный затылок.

– Довольно, друже! – сипловатым голосом проговорил Ростислав Михайлович, протягивая руку за расшитым полотенцем и поднимая лицо.

Князю было не более тридцати. На красивом, смуглом, бритом лице торчали небольшие усы, на кончиках напомаженные.

Неслышно ступая по траве, к нему подошел угрюмый телохранитель гуцул и, поклонившись, промолвил:

– Княже, господине! Посол брата твоего, Данила-князя, приехал до тебя, господине!

Ростислав сумрачно ухмыльнулся.

– Иди расспроси его, с чем приехал! – приказал он и, словно бы ища одобрения своему необычному и для посла заведомо оскорбительному приказу, глянул на близ стоявших дружинников и венгров.

Телохранитель не двинулся.

– Княже! – упрямо повторил гуцул. – А хочеть только тебе молвити: с речами приехал.

– Ать молвит! – раздраженно сказал Ростислав. – Зови!

Посол Даниила в сопровождении двоих дружинников, которых он, однако, повелительным мановеньем руки оставил поодаль, величественной поступью приблизился к Ростиславу и поясным поклоном, но молча приветствовал его.

Тот, откинувшись, смотрел на него и ждал. Ждал и посол – ждал, что князь пригласит его в шатер, но тщетно: Ростислав щурился и молчал.

Тогда приближенные Ростислава да несколько мадьяр и поляков, а там, глядя на них, и простые ратники – руснаки, которых понудил к себе Ольгович, – начали мало-помалу обступать отлогую поляну перед входом в шатер.

И, увидав это, боярин Кирило заговорил в полный голос – «и нача посольство правити».

– Буди здоров, княже Ростиславле! – сказал он. – Князь наш и господин, а брат твой, Данило Романович, на первое тако повелел спросити: «Сыновец[7] мой во здоровье ли?»

Посол остановился.

– Спасибо! – дернув бровью, явно тяготясь обычаем предстоящих переговоров, отвечал Ростислав. – Добре здоровы.

Посол продолжал:

– А еще так велит молвить тебе князь наш и господин: «А доколе мы хочем Русскую Землю губить? Мы есмы все крестьяне, одна братья, – подобает нам всем быти за едино сердце?!» А что отмолвишь, княже, на то брату и дяде своему?

Ростислав нетерпеливо постегивал сыромятною плетью по голенищам сапог.

– Молви дале, что тебе велено, – с неприязнью и нетерпением проговорил он.

Взгляд его устремился поверх головы посла: по-за кругом, неслышно подъехав, высился над толпою рыцарь; то был Фильний.

На знаменитом полководце венгерском сверкала стальная кираса, поверх нее – багряного шелка плащ. Шлем был снят – его держал бережно, обеими руками, юный паж, стоявший слева, у стремени.

Барону Фильнию было за пятьдесят. Смуглое, жесткое и надменное лицо. Морщинки – гусиными лапками – возле глаз, на висках. Короткие, черные, ерошкою, волосы и черные до глянца, прямые, торчащие в сторону и лишь на кончиках закрученные кверху усы. Бритый, усохший подбородок.

Посол продолжал:

– А еще так молвит тебе мой князь: «Пошто без моей вины землю мою повоевал и села мои пожег? Пошто с тестем своим, королем Угорським, Перемышль у меня отъяли? То ли возмездье мне творишь за добро мое и правду?» Не помнишь ли, когда Бэла-король изгнал тебя из земли твоей вместе с отцом твоим, как прияли тебя князь Данило и князь Василько? И еще так велел сказать к тебе князь: «Я тебе в отца был место! Я тебя из Ляхов вывел, когда утек ты от Батыги-царя. Я тебе город Луческ дал. И отца твоего во великой чести держал. Отца твоего я звал у Киеве сидеть. А он того не захотел, страха ради татарского. А ты Луческа опять же не захотел. Моей вины в том нет! А Галича ли у нас ныне отъяти хочешь? Но то моя отчина, а не твоя. А ты поезжай в свой Чернигов!»

Ростислав потемнел, будто осенняя ночь.

Посол, еще более возвыся свой голос, продолжал:

– «И ныне, – так мой князь молвит, – уходи прочь, и с мадьяры своими! Но ежели хочешь под моей отцовской рукой ходить, то вот тебе Луческ. А приезжай, – молвит, – ко мне, и сами с тобою уладимся». Ото все тебе молвил. И еще – на последнее: сам ведаешь, легкосерд князь наш, Данило Романович, и милостив. А только не супорствуй, княже, не будь неслух! Не утаив говорю: напрягл ты тетиву гнева его донельзя крамолою своею – мадьяров наведя на отечество! Отпусти чужеземцев – ать идуть к себе, за Горбы!

Посол Даниила смолк. Страшная наступила тишина. Бояре венгерские, и поляки, и ратники Ростислава стояли не шелохнясь, не дыша. Мадьярский полководец, так же в полном молчанье слушая речи посла, ожесточенно крутил ус.

Все ждали, что отмолвит Ольгович. Ростислав гордо откинул голову и сказал:

– Так скажи князю Данилу: «Под рукою твоею не могу ходити. И Луческ мне из твоей руки не надо, понеже не твоею милостью, но копьем взят будет! А такоже – и Галич!»

– А чьим копьем, княже, не иноплеменных ли? – спокойно возразил посол князя Галицкого.

Ростислав не сразу нашелся.

– А там увидемо! – в сердцах вскричал он. – А что – Черниговский, то сегодня я – Черниговский, а завтра Киевский. А ныне – ни мира даю, ни отступаю! А ты досыть молвил! Ныне же ступай прочь! Когда за рекою Саном будешь, то там вся твоя правда будет! А меня ждите в Галиче!