Их появление и та торопливость, с какой эти гонцы стали довольно бесцеремонно проталкиваться сквозь толпу к Юрию Игоревичу и его ближним боярам, привнесли в это торжественное действо отпевания некую зловещую тревогу. Многие из прихожан, забыв о сути происходящего, с беспокойством взирали на Юрия Игоревича, который, нахмурив брови, внимал тому, что нашептывают ему эти внезапно появившиеся ратники.

Поставив свечку на канун, Юрий Игоревич что-то тихо промолвил своему гридничему Супруну Савеличу, а тот поделился услышанным от князя с боярином Яволодом, который, в свою очередь, шепнул что-то боярину Твердиславу, тот передал услышанное другому вельможе из княжеской свиты…

Так, от одного к другому, тревожная весть распространилась среди многих сотен людей, собравшихся в этот час в храме: враг у ворот Рязани!

Юрий Игоревич тотчас покинул храм, вместе с ним с траурной литургии ушли все взрослые мужчины как из боярского сословия, так и из простонародья.

Над Рязанью плыл тревожный колокольный звон, созывающий всех способных держать оружие спешить на городские стены.

Мирошка и Петрила, выбежав на улицу, столкнулись лицом к лицу и вместе поспешили к месту сбора своей сотни. От быстрой ходьбы по размякшему снегу Мирошка быстро утомился, поскольку у него под полушубком был надет колонтарь, кольчуга без рукавов, на голове был железный шлем с кольчужной бармицей, на поясе висел кинжал, за пояс был заткнут топор, в левой руке был круглый щит, в правой – короткое копье.

Петрила посмеивался, поглядывая на соседа.

Это злило Мирошку, который видел, что Петрила, в отличие от него, отправился на стену с одним топором, не взяв ни щита, ни копья, не надев шлем и кольчугу.

– Ты чего это будто погулять вышел, даже не вооружился толком! – пробурчал Мирошка, исподлобья взглянув на плотника, который вышагивал с беспечным видом, засунув топор за кушак и лихо заломив видавшую виды собачью шапку.

– Вот еще! Железо на себе тащить! – небрежно обронил Петрила. – Чай, в поле против татар выходить не придется, а на стене мне и топора хватит. Я все-таки плотник, а не воин.

– Как знать… – промолвил Мирошка, утирая пот с лица. – Может, воеводы на вылазку нас погонят, а ты без шлема, без копья, без кольчуги… С одним-то топориком много ли навоюешь!

– А ты так навоюешь, сосед! – усмехнулся Петрила. – Мы еще до стены не дошли, а с тебя уже пот течет в три ручья. Ты уже еле ноги волочишь, Мирон. Ну куды тебе идти на вылазку, посуди сам!

Мирошка нахмурился, но ничего не сказал, сознавая в душе правоту Петрилы.

Возле Крутицкой башни по истоптанному снегу расхаживал взад-вперед сотник Сдила Нилыч. На нем был блестящий панцирь, на голове островерхий шлем с наносником, на плечах красный плащ, на ногах красные яловые сапоги. На руках у мытника были кольчужные перчатки, на поясе висел меч в ножнах.

Увидев Петрилу и Мирошку, Сдила Нилыч раздраженно махнул рукой и закричал:

– Чего плететесь, как неживые! Уже вся сотня в сборе, токмо вас нету. Живо марш на стену! Эх, горе-воители!..

Мирошка и Петрила торопливо взобрались по крутым земляным ступенькам на вал, а с вала они поднялись на бревенчатую стену по широким дощатым ступеням с перилами.

Участок городской стены между Крутицкой и Горелой башнями был доверен под охрану сотне Сдилы Нилыча. Верхняя длинная площадка стены была вымощена толстыми дубовыми досками. Со стороны города верхний заборол был огражден бревенчатым барьером, доходившим до пояса взрослому человеку. С противоположной стороны заборол помимо бревенчатого барьера был еще защищен высоким частоколом, в котором имелись узкие бойницы для стрельбы из лука.

В эти узкие отверстия вовсю таращились ратники из сотни Сдилы Нилыча, расположившиеся по всей стене между двумя высокими деревянными башнями, укрытыми четырехскатной тесовой крышей.

При виде Мирошки на подгибающихся от усталости ногах, с красным вспотевшим лицом, со съехавшим на глаза шлемом среди ратников грянул громкий хохот.

Тут же посыпались остроты:

– Ну, татары, берегитесь – Илья Муромец пришел!

– Мирон Фомич тута – всем нашим страхам конец!

– Да с Мироном Фомичем нам мунгалы нипочем!..

Мирошке же было не до смеха. Он был похож на рыбу, вытащенную из воды, никак не мог отдышаться.

– Ну что, други? – обратился к ратникам Петрила. – Видать ли мунгалов?

– Сначала мелькали они вон там, на льду Оки, а теперь не видать, – ответил кто-то.

– За лесом скрылись, нехристи, – прозвучал другой голос. – Вон за тем лесом, что близ Ольховки. Да и было-то их десятка два конников.

Петрила высунул голову из узкой бойницы, отстранив какого-то рослого парня в кольчуге и лисьей шапке. От белых снегов, сверкающих на ослепительно-ярком солнце, у него заслезились глаза.

До деревни Ольховки было с полверсты, но из-за березняка деревенские избы почти не просматривались. Не видно было в той стороне и мунгалов.

Петрила направился к Крутицкой башне.

– Пойду гляну на округу с вершины башни, – сказал он Мирошке.

Крутицкая башня возвышалась на самом высоком месте окского обрыва, отсюда она и получила свое название. В темном чреве четырехугольной бревенчатой башни были устроены дубовые перекрытия в три яруса, соединенные лестничными пролетами, идущими вдоль стен. На каждом ярусе могло разместиться по десятку воинов. Обзор на все четыре стороны с каждого из трех ярусов башни осуществлялся через узкие бойницы, пропиленные в толстых бревенчатых стенах.

С Крутицкой башни была видна вся Рязань. Множество тесовых крыш, укрытых белым снегом, лепились одна к другой на обширном прямоугольном пространстве, окруженном высоким валом с возведенной на нем деревянной стеной. Среди тесного скопища деревянных домов и теремов выделялись своими стройными пропорциями и блестящими на солнце куполами белокаменные храмы.

Если смотреть на восток на подступающую к Рязани холмистую степь с редкими перелесками, то глаз вскоре утомлялся от созерцания необъятных далей, теряющихся у горизонта, над которым плотной грядой собрались грязно-молочные облака.

При взгляде на юг можно было увидеть за городской стеной брошенные смердами деревни среди островков смешанного леса и просторных заснеженных лугов. Самым ближним к Рязани селом с этой стороны была Ольховка.

С самого верхнего яруса Крутицкой башни можно было разглядеть татарскую орду, разбивающую стан за Черной речкой, берега которой густо заросли ивой и ольхой.

Татары ставили свои круглые юрты – желтые, серые, голубые, белые, снимали поклажу с верблюдов, возводили загоны для овец и лошадей… Равнина за Черной речкой кишела множеством всадников на низкорослых лошадях. Конные отряды татар то и дело срывались с места, проносясь вдоль валов Рязани, то скрываясь в лесу, то появляясь из леса. Спешенные татарс-кие воины рубили тонкие деревья в близлежащих рощах, тащили в стан вязанки хвороста. Над юртами тут и там поднимались к небесам белые струйки дыма. Этот дым юго-восточный ветер нес в сторону Рязани.

– Располагаются мунгалы, как у себя дома! – проворчал Петрила, переходя от одной бойницы к другой. – Такого множества врагов к Рязани еще не подваливало! Как же совладать с таким несметным числом татар? Похоже, совсем отвернулся от нас Господь-Вседержитель!

Кроме Петрилы, на верхней площадке башни, укрытой деревянной крышей, находилось еще пятеро ратников.

– Пусть татар великое множество, но ведь и мы не лыком шиты! – с усмешкой бросил один из них, обращаясь к Петриле. – Пусть-ка нехристи попробуют преодолеть рязанские валы и стены!

– Ужо угостим мунгалов кипящей смолой и стрелами! – добавил другой ратник. – Пусть токмо сунутся!

Архидьякон Ферапонт был весьма уважаемым человеком в Рязани. По церковной должности своей Ферапонт являлся ближайшим помощником местного епископа, заботился о подготовке низших клириков, надзирал за остальными дьяконами, заведовал благотворительными делами епархии. Помимо всего этого, архидьякон Ферапонт являлся настоятелем Успенского кафедрального собора в Рязани.