Это Заноза считает, что венаторы – те же нацисты. Убивают вампиров и нечисть только потому, что те – вампиры и нечисть. Так же, как нацисты убивали евреев и славян только потому, что те – евреи и славяне. На все аргументы, мол, вампиры и нечисть убивают людей, Заноза топорщил иголки и заявлял, что люди тоже убивают людей, но их вину принято сначала доказывать, а уж потом выносить приговор. И если на вампиров это правило не распространяется, значит, венаторы убивают их просто потому, что они – такие, какие есть. Точно так же, как, по его мнению, убивали людей нацисты.

Убийство нацистов для него, кстати, тоже дело принципиальное. Он каждый год одиннадцатого ноября приканчивает одного. Следит за группировками, выявляет настоящих, а не формальных идеологов, убивает в День Перемирия и начинает новую слежку, чтоб на будущий год совершить новое жертвоприношение принципам. Бессмысленное занятие. Реальные идеологи, в отличие от формальных, никакие не нацисты. И они не переведутся. А молодежи, увлекающейся нацистскими идеями, становится все больше. И она не переведется тоже.

Хасан понимал Занозу. Отчасти. Тот видел изнанку войны и поверил, что однажды победив фашизм, люди не позволят ему вернуться. А сейчас мир песком сыпался у него сквозь пальцы. Мальчик пытался сделать хоть что-нибудь. Не потому, что рассчитывал на результат, и не потому, что не мог бездействовать, а потому, что в его белобрысой голове царил хаос, и только хаосом объяснялись поступки, которые он называл принципиальными.

Они не были по-настоящему бессмысленны. Но смысл в них был лишь для Занозы. Ни для кого больше.

Когда вечером, после заката, Хасан вышел в северную гостиную, Заноза уже был там. Устроился на диване с ноутбуком, скрестив ноги «по-турецки» – никто из турков, которых знал Хасан, включая его самого, никогда так не сидел – сложившись пополам, упираясь локтями в подушку под ногами, и уткнув подбородок в сцепленные в замок пальцы. Поза, от которой у любого, кто ее видел, живого или мертвого, начинали ныть все кости. А этому ничего. Удобно.

Сидя так, Заноза казался состоящим из сплошных углов. Колени, лопатки, локти, еще какие-то кости. И вихрастая белая башка, в которой непонятно что происходит.

– Привет, – он поднял взгляд, – пойдем на выставку?

Вместо ответа Хасан наклонился и щелкнул его по утыканному серьгами уху.

– Сниму, – пообещал Заноза.

Хасан приподнял бровь.

– Нет, – Заноза уперся, – три оставлю.

Хасан отвернулся.

– Ладно, – донеслось с дивана, – одну. Одну можно?

Одну было можно.

– Что за выставка? Что за голландец?

– О, – в голосе появилась таинственность, – Август Хольгер. Тебе понравится. Он переосмыслил традиции старой голландской школы. Не настолько, чтобы ты счел его слишком современным, но и не настолько, чтобы я считал его слишком очевидным. И я тебе скажу, Хаса-ан, – Заноза заулыбался, – герр Хольгер до переосмысления не просто рисовал в традициях старой голландской школы, он их закладывал.

– Вампир, что ли?

– Ага. Старый. Старые вампиры охрененно рисуют.

– Потому что психи.

Но причины, в этом случае были, конечно, не важны. Какая разница, почему вампир или человек создают что-то, что производит сильное впечатление? Заноза прав, на картины Хольгера стоит взглянуть. А галерея Конклин была местом, где соблюдались традиции, приветствовались хорошие манеры и приличная одежда. На выставлявшихся там художников правила не распространялись, но с художников всегда другой спрос, чем с нормальных.

– Эшиву уже пригласил? – спросил Хасан.

– Еще нет. Собираюсь. А ты пригласишь мисс Виай?

– Одна серьга. Никаких колец. И никакого мейка…

Хасан посмотрел на Занозу повнимательней. Он-то давно привык к ярким, будто белилами нарисованным, бровям и ресницам. А вот Аврора Виай мальчика без раскраски не видела. И, надо признать, что в своем естественном виде он выглядит куда более странно, чем когда накрашен.

Заноза в ответ улыбнулся невинно, но выжидательно.

– Ладно… – Хасан сдался, – сделай там, что-нибудь, чтоб казалось, будто ты таким и родился.

В конце концов, у этого наказания есть в загашниках не только черная краска. Он умеет становиться обычным блондином. И если для этого ему нужно красить ресницы, что ж, это не самое странное из того, что он регулярно над собой проделывает.

Эшива позвонила сама. В охотничье время, когда элементарная вежливость требовала не беспокоить других мертвяков звонками, а сосредоточиться на собственном ужине. Правда, сегодня они не охотились, обошлись живыми из Стада – утренних приключений хватило, чтоб не искать их еще и вечером – поэтому на звонок Заноза ответил сразу. И Эшива, едва услышав его голос в трубке, тут же взволнованно заговорила:

– У меня тут какой-то мертвый мальчик. Он очень переживает. Но я совсем не могу его понять. Его английский еще хуже, чем у тебя, мне даже кажется, что это вообще не английский. Уилл, по-моему, за ним гнались венаторы. Какие-то четверо придурков на машине. Они упали в каньон и умерли. Точно умерли, я проверила, но я не знаю, венаторы они или нет.

Ну, а кто больше-то? Кто продолжит погоню за парнем, убегающим от автомобиля со скоростью миль тридцать в час, если не быстрее? Понятно, что нельзя списывать со счетов в усмерть обдолбаных утырков, которых в этом тийре столько, что найти кровь без дури – проблема в любое время суток, но Заноза был уверен, что за парнишкой гнались венаторы. Потому что это всегда так. Ты тратишь кучу сил и времени, чтобы найти и убить семерых охотников, а кто-то убивает четверых совершенно случайно. У вселенной нелепые представления о справедливости.

Ладно, хотя бы с трупами проблем не будет. Четверо живых свалились в каньон и разбились насмерть. Ничего необычного. Ничего, что следовало бы скрывать. Эшива умеет обставлять дела так, что не придерешься.

– Я понял, – сказал он. – Парень вменяемый, или как?

– Ну-у, – протянула Эшива, неуверенно, – он уже никуда не бежит, но поскольку я не понимаю, о чем он рассказывает, я не знаю, все ли у него хорошо с головой.

– Эшива… – Заноза сосчитал до трех, – если не ты, то кто?

Вообще-то, он любил делать ей комплименты, и, Аллах свидетель, все они были искренними, от чистого сердца. Но порой Эшива как будто забывала о том, что она – старый и мудрый вампир, и начинала вести себя как блондинка с пляжа.

– И правда, – медом пролилось в трубке, – я и забыла. Ты знаешь, мой сладкий, с головой у него все совсем не так, как у тебя. Не скажу, что лучше, – Заноза как наяву увидел эту улыбку: «мой-господин-всегда-прав-а-я-всегда-могу-плюнуть-ему-в-чай», – просто он не сумасшедший.

– Ок. Тогда постарайся объяснить ему, что надо немного подождать.

– Ты приедешь?

– Да, конечно.

– Вы охотитесь?

– Нет.

– Хасан такой скучный! – кажется, Эшива пренебрежительно скривила губы. – Поохотимся, когда разберемся с мальчиком?

– Да. Обязательно.

– Будет весело. Приезжай, я жду.

На ужины с кем-нибудь из своего Стада Хасан всегда ездил, как на свидания.

– Это же дамы, – объяснил он однажды, еще в Рейвентире. – Я не могу щелкать пальцами и приказывать им: «быстро сюда!»

– И это говорит турок? – Заноза пришел в восторг. – Нет, правда! Ты точно турок?

Хасан щелкнул пальцами и приказал:

– Брысь отсюда!

Ну да. Турок. Никаких сомнений. Типично турецкий, тоталитарный, теократический и безапелляционный способ отвечать на неудобные вопросы и разрешать неудобные ситуации. Но отношение к женщинам – европейское, будто пришедшее из романов – Занозу, помнится, восхитило. С тех пор он не раз убедился, что так по-джентльменски Хасан относится отнюдь не к каждой леди, а про женщин, которые под определение «леди» не подпадали, и говорить не приходилось. И все же, все же – на встречи с дамами из Стада Хасан ездил, как на свидания. Потому что, «это же дамы».