Слушая собеседницу, я сильно стискивала телефонную трубку. Женщина из Центра розыска разговаривала очень мило, с сочувствием и пониманием — раньше я в этом отчаянно нуждалась. Но сейчас я страшилась потревожить старые раны. Прошло уже семь лет с тех пор, как исчезла моя трехлетняя дочь Дебби, и шансы ее найти постепенно становились все призрачней.

— Это очень маловероятно, миссис Блейк, — говорила моя собеседница. — Но я понимаю, что вы готовы схватиться за любую ниточку, так что, я думаю, вам стоит поговорить с этой женщиной в Британской Колумбии. Она кажется вполне ответственным человеком, с хорошей репутацией. Полицию тут пока не к чему привлекать.

Неужели придется пересечь всю материковую Канаду! Но Дебби могла оказаться где угодно.

— У вас есть карандаш? — спросила меня сотрудница Центра.

Я всегда держала наготове бумагу и карандаш в спальне около телефона; я записала по буквам имя — миссис Коринтея Ариес — и телефонный номер в Виктории. Я повесила трубку, и меня, естественно, начало трясти. Я испытывала бессмысленное желание оказаться в объятиях Ларри, чтобы он обнял меня и утешил. Но отец Дебби умер чуть больше, чем за год до исчезновения нашей дочки. Я живу со своими родителями и через пару минут выйду к ним в гостиную — они там смотрят по телевизору какую-то программу с субтитрами. Они глухие. Я замерла, вспоминая сцену семилетней давности — сцену, которую я переживала заново все снова и снова. Слишком часто.

Тем субботним утром я приехала в супермаркет, что находился в нескольких милях от Коннектикута, где мы тогда жили. Я взяла с собой Дебби — умненькую счастливую девочку с ярко-синими глазами и прямыми длинными волосами, капельку темнее, чем у блондинок, собранными сзади в хвостик и перехваченными зеленой в клеточку лентой. В моей памяти осталось столько подробностей — но среди них слишком мало о том, что действительно было важно.

В супермаркете толпились обычные покупатели "выходного дня", магазин, как обычно, выглядел вполне безопасным и дружелюбным. Дебби обожала кататься в бакалейной тележке, она показывала мне, что надо купить, и улыбалась всем окружающим. Я уже закончила выбирать покупки и везла полную тележку к кассе, когда вспомнила, что не внесла в список "надо купить" консервированные ананасы.

Странно, что я вообще вспомнила в тот момент про эти ананасы и так внезапно ринулась за ними.

— Деб, милая, — сказала я дочке. — Посиди в тележке и присмотри за нашими покупками. Только не вылезай. Я вернусь через минутку.

Она не возражала.

— Я присмотрю за ними, мамочка, — заверила она меня. Эти самостоятельные трехлетки!

Я быстро прошла несколько рядов и уже тянулась к двум банкам с ананасами, когда со мной заговорила какая-то женщина в темных очках. Позже полиция сказала, что она, вероятно, была из шайки похитителей, и ее задачей было задержать меня. Должно быть, она специально оделась так, чтобы ее было трудно описать. Я не видела ни цвета ее волос — ее голова была обвязана старым шарфом, ни цвета глаз — их скрывали очки. На ней были слаксы — это я запомнила — но в моей памяти не осталось ни их цвета, ни остальной ее одежды. Я обратила внимание, что она казалась робкой и неуверенной — и выглядела как человек, нуждающийся в помощи.

— Простите, мэм, я здесь впервые. Вы не подскажете, где найти горчицу?

Она говорила таким тихим и дрожащим голосом, что я едва ее расслышала. В нем не было никакого особого выговора — "мэм" говорят на Юге или Западе — да где угодно.

Я показала на полки в четырех рядах от меня и взяла свои банки с ананасами. Она продолжала стоять у меня на дороге, словно ошеломленная огромным незнакомым магазином. Мне стало ее жалко. Мне — ее!

— Пойдемте, я покажу вам, — сказала я.

Она потащилась за мной, и я оставила ее глазеть на банки с горчицей, а сама заторопилась обратно к Дебби. Тележка с продуктами была на месте, но моей маленькой дочки уже не было. И больше я ее не видела.

Все остальное сливается в ужасное расплывчатое пятно. Я отчаянно металась по магазину, расспрашивала покупателей и заглядывала в каждый проход. Женщина в темных очках мне больше не попадалась, и я вспомнила о ней намного позже. Менеджер магазина объявила розыск и, в конце концов, вызвала полицию. Никто не запомнил женщину, которая разговаривала со мной, и никто не видел, как Дебби выбралась из тележки. Через кассу все время проходили маленькие дети вместе с мамами, и никто не обратил внимания на Дебби.

К прибытию полиции субботняя толпа уже рассеялась. Ни тогда, ни потом мы так и не нашли ни одного свидетеля. Может, Дебби кто-то позвал, и она не вспомнила моих наставлений, что нельзя разговаривать с незнакомцами. Она была милой и доверчивой девочкой. Единственной уликой, попавшей в наши руки, была затоптанная лента для волос, зеленая в клеточку. Ее принесла в полицию какая-то женщина, она нашла ее на парковке супермаркета. Но ни один человек не заметил, как уносили маленькую девочку. Была суббота, и кричащий ребенок не казался чем-то необычным.

Не было ни записок с требованием выкупа, ни телефонных звонков. Прабабушка Дебби со стороны моей матери все еще благополучно здравствовала, но она жила во Флориде, а мы не были известной фамилией. И это приводило меня к мысли о других, более страшных, причинах похищения. Пугал даже сам факт, что в нем участвовали, по крайней мере, двое. Выходило, что целью похитителей был именно мой ребенок, что за нами следили, выискивая подходящий момент. Но зачем?

Все эти годы я играла в бессмысленную игру "если бы только не", которая ничего не могла изменить, а чувство вины прочно поселилось в моей жизни. Иногда кажется, что выносить эту боль выше твоих сил, но ты все равно продолжаешь нести эту ношу. Проходит время, и, в конце концов, ты свыкаешься с тем, что раньше казалось непереносимым. Мне, в какой-то степени, помогала моя работа.

Из-за глухоты родителей я всегда интересовалась проблемами слабослышащих, и после колледжа пошла преподавать язык жестов, имея в нем большой опыт. Я до сих пор работаю в частной школе для глухих и отдаю свою любовь детям, которые, не будучи моими, все равно нуждаются во мне.

Иногда я фантазировала, как снова выйду замуж и у меня будет дом, муж и свои дети. В этой фантазии была тоска — и жажда. Но с исчезновением Дебби во мне что-то умерло — мужчины это чувствовали, они неловко мялись и старались тихо исчезнуть. Потому новых привязанностей у меня так и не сложилось. Наверное, чувство ужасного, так и не законченного дела до сих пор довлело надо мной и удерживало от возвращения к обычной жизни.