Николай стоял, улыбался, глядя на меня. Потом спросил:

– Что, Серго, не узнаешь?

– Николай?! – воскликнул я, пораженный. – Откуда ты здесь?

Мы крепко обнялись и, отойдя в сторонку, буквально засыпали друг друга вопросами. Вспоминали родное училище, друзей, живых и мертвых; Николай рассказал о том воздушном бое, который едва не стал последним для него…

Увидев меня в окно, Агафонов приветливо махнул рукой: «Заходи!» Я толкнул низкую дверь хаты.

На пороге меня встретила хозяйка, женщина средних лет, в вязанной из грубой шерсти кофте, в накинутой поверх нее кацавейке и в темной сатиновой юбке.

– Здоровы будьте, заходьте, – нараспев сказала она, улыбаясь ласково. – Побачьте, як тут влаштувався ваш парубок.

Я оглядел хату – печь, лавки, стены, на которых в застекленных рамочках было собрано множество фотографий хозяйкиной родни, ближней и дальней.

Агафонов сидел за столом. Своими широченными плечами он занимал почти весь передний угол. Рядом с ним устроился мальчонка лет семи – худенький, одни косточки, давно не стриженный, в рваной женской кофте. Николай, обняв мальчика, прижал его к себе.

Вижу, хлопчик зачарованно поглядывает на гимнастерку Агафонова, где привинчен орден, на кобуру с пистолетом, но дотронуться до всего этого великолепия не решается – еще не освоился.

– А ну, командир, – сказал Николай своим сильным голосом, – угадай, как нашего хлопца зовут?

Он улыбнулся ласково и погладил кудлатую голову мальчика.

– Иван? – начал я угадывать.

– Ни! – глаза мальчугана весело заблестели.

– Грицко?

– Ни!

– Василь?

– Ни!

– Николай?

– Ни!

Хозяйка, хлопотавшая у печи, рассмеялась и обернулась к нам.

– Ну, тогда, наверно, Тарас?

– Та ни!..

Много я перебрал имен, а в ответ все «Ни!» да «Ни!». Подсев к столу, я достал из планшета новенький синий карандаш:

– Вот, если скажешь, как тебя зовут, получишь в подарок этот карандаш. Идет?

Но мальчонка, видно, был с характером.

– Ни! – твердо ответил он и сжал губы.

Тогда я вытащил из планшета чистый листок бумаги и начал рисовать хату – стены, крышу, окошко… Соломенную крышу нахлобучил на хату глубоко, а рядом с трубой нарисовал большое гнездо и возле него – длинноногого аиста.

– Лелечка, – тихо сказал мальчик. Затаив дыхание, он следил за каждым движением карандаша.

Потом я нарисовал колодец с высоким журавлем, похожий на тот, что стоял у них во дворе, а в небе над хатой распластал крылья краснозвездный самолет.

Мальчик не мог сдержать счастливой улыбки.

И тут я сделал вид, будто собираюсь спрятать рисунок в планшет. Маленький упрямец не выдержал, потянулся руками к листку и закричал:

– Я – Мыколка! Мыколка!..

– Вот те раз! Я ж говорил «Николай», а ты сказал «Ни!».

– Николай це вин, – мальчик показал пальцем на Агафонова. – А я – Мыколка.

– Мы весело рассмеялись.

Очень подружились Николай и Мыколка. Мальчик всюду бегал за лейтенантом, ждал его возвращения, когда тот улетал на боевое задание.

Жизнь в деревне в ту пору была голодной. По утрам даже петушиного крика не услышишь. Оккупанты разграбили все, что было можно, половину хат сожгли. Не раз я видел, как Агафонов заворачивал в столовой котлету или кусок сахара в бумагу и нес этот скромный гостинец своему маленькому тезке.

Как-то Николай смастерил Мыколке самолетик. Три дня тот не выпускал из рук игрушку. Бегал с нею по полю, самозабвенно жужжал, изображая полет истребителя. Ночью он прятал самолетик под подушку.

Вечером, когда мы обычно возвращались с аэродрома в деревню, навстречу нам выбегал Мыколка. Он направлялся к Агафонову, брал его планшет и гордо шагал впереди. А как только они заходили в хату, забирался к Николаю на колени. Сколько было в такие минуты веселья и смеха!

Они и спали-то вместе. Перед сном мальчик долго играл с Агафоновым, гарцевал у него на животе и, сморенный наконец усталостью, засыпал, прижавшись к плечу летчика, крепко обхватив его за шею ручонками. Малыш еще крепко спал, когда мы на рассвете садились в свои машины.

В тот день мы получили задание прикрыть группу СБ[1], летевшую на бомбежку вражеских позиций в район Краматорска.

Видимость была отличной, как говорили летчики, «миллион на миллион». Внизу простирались засыпанные снегом села, леса, дороги… Над линией фронта мы заметили самолеты. Они шли навстречу на одной с нами высоте. Подойдя ближе, мы узнали немецкие бомбардировщики, «юнкерсы». Они, коптя чистое небо моторами, шли бомбить наши войска. Сверху над ними ходила пара тощих, похожих на кладбищенские кресты «мессершмиттов».

Я предупредил своих летчиков по радио:

– Внимание, группа! Впереди – «юнкерсы»! – И, решив разогнать их, помешать прицельно сбросить бомбы на нашу пехоту, тут же передал моему заместителю: – Поваров, пройди своей четверкой с СБ, а мы с Агафоновым атакуем. Потом вас догоним!

И мы пошли в атаку. «Юнкерсы», увидев нас, уклонились от боя и, беспорядочно побросав бомбы, стали уходить на запад. Я быстро догнал левого ведущего и дал по нему очередь из пушки и пулеметов. Самолет задымил. В шлемофоне раздался умоляющий голос Агафонова:

– Командир! Разреши одного, а?

– Выходи вперед, прикрою!

Николай сразу пристроился к одному из «мессершмиттов». Фашист, видимо, заметил, что его атакуют сверху, и круто пошел вниз. Агафонов тоже увеличил угол. Вижу – догоняет! Немец сделал угол еще круче и несся теперь почти вертикально. Агафонов за ним! Вот он совсем рядом с «мессером», но пулемет Николая молчит.

«Почему же не стреляет? Неужели отказало оружие? – Меня прошиб холодный пот. – Уйдет ведь фашист!»

А высота – предельная. Самолет весит три тонны, при выводе из пике дает большую просадку.

– Агафонов, выводи! В землю вмажешь!

Ответа не последовало. Фашист стал выводить свою машину первым, но было уже поздно. Ему не хватило высоты, и на огромной скорости он плашмя ударился о землю.

И тут же послышался возглас Агафонова:

– Вот так у нас, фашистская сволочь! Буду еще на тебя патроны тратить!

У Николая Агафонова был свой счет с фашистами.

Полк, в котором он воевал, отступал от западной границы и в конце концов оказался под Москвой. В ноябре сорок первого разгорелись жестокие бои на подступах к столице. Агафонов со своими товарищами с утра до ночи нес дежурство в воздухе, почти не вылезая из кабины самолета. И в то солнечное морозное утро его звено поднялось в воздух.

Патрулируя над городом, летчики увидели группу немецких бомбардировщиков. Они шли к Москве. Наши бросились в атаку. Завязался бой. Агафонов снизу «горкой» догнал одного «юнкерса», поймал в прицел. Вот, увеличиваясь в размерах, фашист закрыл ему всю сетку прицела. Агафонов с такой силой и злостью нажал на гашетку, что прикусил нижнюю губу. Во рту стало солоно от крови.

«Юнкерс» покачнулся, вышел из строя и, волоча черный шлейф дыма, пошел вниз. В этот момент Николай почувствовал сильный удар по своему самолету. Он вздрогнул, обернулся назад и почти рядом увидел желтый нос «мессершмитта». Ударила новая очередь, и машина Николая вспыхнула.

Хотел сбить пламя скольжением, но самолет не слушался рулей. Видимо, было повреждено управление.

Кабину заволокло дымом, запахло паленой шерстью. Николай понял: горит сам. Оставалось последнее – выпрыгнуть с парашютом.

Когда парашют раскрылся и Николай взглянул вверх, то на куполе «роме центрального отверстия увидел еще несколько рваных дыр. Снижение происходило на большой скорости. Надежда была лишь на счастливый случай. А тут еще дымили меховой комбинезон и правый унт.

Приземлился Николай удачно – в глубокий снег на косогоре. Быстро отстегнул лямки парашюта. Стараясь загасить тлеющий комбинезон стал кататься по снегу. Потом поднялся, ощупал себя: вроде все в порядке, обмундирование больше не горело. Выхватив из кобуры пистолет, он перезарядил его и побежал к лесу.