— В убежище на Могильной улице, — ответил Регер.
— Ты доверился гробнице?
— Он участвовал в похоронных обрядах по своей возлюбленной, — вмешался из угла Галутиэ. — По ней .
Вардийский офицер за спиной Регера отшатнулся.
— Молчи, Галутиэ. Ты считаешь себя слишком умным, — заметил на это Сорбел и обратился к Регеру голосом, прозвучавшим как резкий скрежет: — Тебя просили описать, как ты спасся.
— Готов успокоить вас, лорды. Если вы боитесь, не восстал ли я из мертвых, то скажу вам — нет, — произнес в ответ Регер.
Великолепный выпад. Это ощутили все, кто находился в зале.
— Был слух о человеке с арены, которого исцелили, — сказал Сорбел.
— Женщина, о которой вы говорите, действительно эманакир, — отозвался Регер. — Но в Элисааре считают колдунами всю вашу светлую расу.
— Галутиэ обещал нам, что поймает тебя и приведет сюда как пленника, — резко произнес Сорбел. — Пожалуйста, объясни, как в этом свете расценивать твои слова и действия.
— Я шел с Галутиэ по собственному согласию.
— Но на тебе были цепи.
— Вардийский офицер сохранил цепь. Может быть, он вернет ее на меня, — попросил Регер.
Не задавая вопросов, вардиец быстро надел на Регера оковы и цепь.
Регер защелкнул оковы на кисти и, продолжая держать в другой руке конец цепи, медленно потянул ее из браслета. Через несколько мгновений звенья цепи изменили форму, словно размягчились в горне. Люди в комнате молча наблюдали за этим зрелищем, пока цепь не выскочила из браслета и Регер не сбросил ее на пол. Еще быстрее он сломал запор на браслете и тоже сбросил его вниз.
Шансарский колесничий неловко захлопал в ладоши.
— Висский пес принес свой стадион в Заддаф. Славьте его. Давайте сделаем ему венок.
— Давайте сначала выясним, что за венок он желает, — прервал его Сорбел. — У нас есть вопросы к нему, но у него есть собственные вопросы. Взгляните на него. Этот человек — не раб. Мы думаем, что ему известна какая-то тайна. И он презирает наши подозрения. Думаете, растянув его на углях, или выпоров и искалечив, мы добьемся согласия? — Сорбел взглянул на Регера. — В тебе есть кровь Равнин?
— Насколько мне известно, нет.
Сорбел положил свою узловатую руку на его горло.
— А есть ли в тебе, насколько тебе известно, кровь Ральднора эм Анакир?
Зал заволновался. Лампы заколыхались и замигали от неровного дыхания собравшихся.
— Разве я дал повод считать меня потомком Ральднора? Моя мать — искайская женщина с фермы, выданная замуж за крестьянина из горной долины.
— Тогда чего ты хочешь? — потрясенно выкрикнул Сорбел, в водовороте чувств утративший самообладание опытного дипломата.
— Так сложно догадаться? — вопросом на вопрос ответил Регер. — Мне знакома женщина Аз’тира. Как и вам, мне интересно, может ли она жить во плоти после смерти. И если это так, куда она ушла.
Как и в древних дворцах Висов, в залах Совета Заддафа имелась подземная часть. С верхних этажей, заполненных протоколами, чиновниками, формальностями и тайными поздними заседаниями, коридоры спускались в провал высохшего речного русла. Там не слышался даже назойливый звон насекомых — но иногда там раздавались совсем иные звуки.
Камера, освещенная двумя глиняными лампами, была не слишком тесной, в ней даже имелась жаровня для защиты от сырости и холода. Вдоль одной из стен лежал чистый соломенный тюфяк. Тюремщик, занимавшийся обеспечением камер, обещал вскоре принести щепки для растопки, масло и еду. А если понадобится, он мог бы достать вина и даже женщину.
— Не унывайте, господин, — сказал он в заключение. — Я не знаю ни одного человека, который задержался бы здесь дольше, чем на шесть месяцев.
Регер уселся на тюфяк и стал ждать.
Он думал, плавно прослеживая последовательность этапов жизни, о путях опыта, которые привели его сюда. Переплетение нитей в ткани, гобелены с изображениями колесниц, мечей и шумящей толпы, огонь, вырывающийся из воды, словно металл из ножен — и мраморная пыль. А у кромки в искайских сумерках — его мать, не имеющая лица. И через все тянется хрупкая нить, белая, как сердцевина пламени в лампе.
«Вспоминай меня иногда». Так написала ему эманакир перед тем, как погиб город. Живая или мертвая, она притягивала его. Он вспоминал. Он помнил ее.
Пока он вспоминал, другой человек подошел к двери камеры и заглянул сквозь решетку. В неверном свете янтарный шансарский глаз увидел статую задумавшегося короля, сделанную из позолоченной бронзы.
Шансарец щелкнул пальцами, и тюремщик пропустил его в камеру Лидийца.
Регер не поднялся ему навстречу и таким образом стал королем, дающим аудиенцию, не поднимаясь с ложа. Очевидно, он не печалился, не сомневался и не беспокоился о себе. Ни ему, ни для него уже ничего нельзя было сделать. Кроме того, он был честен. Он все сказал.
Шансарский принц посмотрел вниз, на сидящего короля.
— Значит, Огненные скачки все еще свежи в твоей памяти? Останься твой город на месте, я вернулся бы на следующий год и победил тебя.
— Возможно.
— В этом зале наверху ты видел собрание союзников, которые не доверяют друг другу и вообще всему на свете, — продолжал шансарец. — Меня призвали от провинции Элисаар. Я рассказал им то, что мне известно, славную историю. Ты тоже хочешь, чтобы я рассказал ее?
— Затем я сюда и пришел.
— Я не собираюсь ничего приукрашивать. Я не платный шпион Вардата, как этот дорфарианец Галутиэ, который лижет им пятки. Я почитаю богиню. Моя страна за океаном первой присягнула в братской верности Ральднору и Равнинам. Ваткрианцы претендуют на то, что первыми были они, но они лгут — первым был Шансар. Теперь же Равнины разделились на две расы, и одна из них — враг. А история такова. Незадолго до конца времени Красной Луны через северный Элисаар проезжала девушка-эманакир. Ее сопровождали двое или трое слуг, которые служили ей так, как всегда служат белым. Молодой лорд из шансарской провинции увидел ее на улице и вспомнил, как блистала ее красота в Саардсинмее, где он искал успеха в некоторых делах. Он отправил к ней домой вежливое послание, интересуясь, она ли та госпожа, и если это так, поздравляя с тем, что она успела покинуть город перед уничтожением, как и он. В ответном послании говорилось, что она стала свидетельницей трагедии или ее последствий. Принц пришел к ее дверям, но они были закрыты. Кто рассердил эманакир? Ему пришлось уйти.
— Ты и есть этот принц? — спросил Регер.
— Я, — шансарец сделал изящный жест. — Казарл эм Шансар.
— Ты встречался с ней в Саардсинмее.
— Наблюдал за ней, после колесниц. Но с тех пор она принадлежала тебе. Или говорила так.
— И все же ты видел ее достаточно часто и близко, чтобы узнать во второй раз, на севере.
— Я в этом клялся? Та женщина на улице была под покрывалом. Однако, знаешь ли, женщина, которая завладела твоим воображением… посадка головы, походка, движения — все это застревает в памяти.
Регер ждал. Некоторое время Казарл эм Шансар изучал его, затем протянул:
— Неужели ты не понял? Она похвалялась передо мной, когда посылала письмо с заявлением, что выжила.
— Я понял это.
— Она и перед тобой хвалилась силой своего народа? И тем, что он может повергнуть гордый город черной расы, чтобы дать пример?
Регер не ответил. В его памяти был упавший ястреб и надменная Аз’тира, стоящая на коленях и рыдающая в ужасе. Не только ее народ, но и она сама тоже разделилась надвое. Как ему казалось, это и побудило ее, коварную ведьму, позволить убить себя.
— Сейчас дикие россказни ползут по Элисаару и провинции, словно сорняки, — продолжал Казарл. — Возможно, с ее же подачи. Женщина из Саардсинмеи задумала убить ее и сделала это, ее видели в могиле. А после землетрясения и волны эманакир возродилась в своем теле, которое излечила от смерти ее магия.
— Люди Равнин верят в то, что жизнь неугасима.
