Не помню по какому случаю, цех петербургских каменщиков поднес императору в подарок 9 тысяч червонцев. Государю вздумалось порадовать ими сестру, и он отправил к ней деньги с одним из придворных лиц. Случилось последнему повстречаться с Меншиковым, который спросил его, куда он несет деньги? На ответ придворного Меншиков возразил: «Государь по молодости лет не знает, на что следует употреблять деньги, отнесите их, ко мне, я увижусь с государем и поговорю с ним». Хорошо зная, как опасно противиться воле князя, придворный исполнил его приказание. На другое утро царевна Наталия, по обыкновению, пришла навестить брата. Только что она вошла к нему, как государь спросил ее, разве не стоит благодарности его вчерашний подарок? Царевна отвечала, что не получала ничего. Это рассердило императора. Приказав призвать придворного, он спросил его, куда девались деньги, которые ему велено было отнести к княжне? Придворный извинялся тем, что деньги отнял у него Меншиков. Это тем более раздражило государя. Он велел позвать князя и с гневом закричал на него, как смел он помешать придворному в исполнении его приказания? Не привыкший к такого рода обращению князь был поражен как громом. Однако он отвечал, что по известному недостатку в деньгах в государстве и истощению казны он, князь, намеревался сегодня же представить проект более полезного употребления этих денег и прибавил: «А если вашему величеству угодно, то не только прикажу возвратить эти девять тысяч червонцев, но даже дам из собственной своей казны миллион рублей». Государь не удовольствовался этим ответом. Топнув ногою, он сказал: «Я покажу тебе, что я император и что я требую повинования». Затем, отвернувшись, ушел;. Меншиков пошел за ним и так упрашивал его, что он на этот раз смягчился; но мир продолжался недолго.
Спустя несколько дней Меншиков опасно заболел, чем и воспользовались его враги для окончательной его гибели. Князья Долгорукие, в особенности князь Иван, в то время уже входивший в большую милость, совершенно погубили его в мнении государя. Все эти козни были известны Меншикову, так как и потеря его значения, но он надеялся не сегодня завтра снова войти в милость и произвести впечатление на императора своим обычным повелительным тоном.
По выздоровлении своем Меншиков сделал другую ошибку. Вместо того, чтобы отправиться в Петергоф, куда переехал двор во время его болезни, он поехал в Ораниенбаум, загородный дворец свой в восьми верстах от Петергофа. У него тут строилась церковь, которую он хотел освятить. На эту церемонию приглашены были император и весь двор. Но как врагам Меншикова недаром грозила месть его в случае примирения его с государем, то они научили последнего отказаться от приглашения под предлогом нездоровья, что он и сделал. Меншиков, однако, еще не видел в этом доказательства совершенной немилости; он снова поступил неосторожно, заняв во время церемонии место в виде трона, предназначенное для императора. И это обстоятельство выставили на вид его враги и тем довершили его погибель.
Ввечеру того же дня Меншиков поехал в Петергоф, но не застал там императора, которого увезли на охоту. Обратившись к Остерману, он завязал с ним резкий и грубый разговор. Этот день и следующий Меншиков остался в Петергофе, но император не возвращался туда. Между тем, встречая всюду холодное выражение лиц, Меншиков решился возвратиться в Петербург, может быть в той уверенности, что там он будет грознее, нежели в среде придворной. Действительно, прибыв в столицу, он вместо того, чтобы разыгрывать роль впавшего в немилость царедворца, напротив, все утро провел в посещении коллегий и в отдаче разных приказаний; особенно занялся он распоряжениями для приема императора в своем дворце, полагая, что государь по-прежнему будет жить у него по возвращении своем в город. Но около полудня приехал генерал Салтыков с приказанием взять из дома Меншикова царскую мебель и перенести ее в Летний дворец. Это сразило князя как громом, он совершенно потерялся, особенно когда в довершение удара ему возвратили мебель его сына, который по должности обер-камергера жил при государе.
В своем смятении он худо сделал, что распустил по квартирам свой Ингерманландский полк, который он расставил было для своей безопасности близ своего дворца на Васильевском острову [15]. Этот полк, которого Меншиков считался полковником с самого начала его образования, был вполне ему предан, и то верно, что он внушал немало уважения врагам князя.
На другой день император возвратился в Петербург. Снова послан был генерал Салтыков с объявлением Меншикову, что он арестован. Жена его и дети поспешили в Летний дворец, чтобы броситься к ногам императора, но их не допустили до него.
Между тем князя уверили, что его лишают только должностей, но имущества его не тронут и ему дозволят провести остаток жизни в Раненбурге, хорошеньком городке на границе Украйны, им же построенном и даже несколько укрепленном. Пока князь оставался в Петербурге, ему не мешали распоряжаться своим имением, так что когда он выехал отсюда, то по обозу его нельзя было заключить, что едет опальный вельможа. С ним ехало все его семейство и большое число слуг. По всему обращению с ним в первые дни путешествия казалось было, что ему не желали большого зла. Когда же он прибыл в Тверь, город, лежащий на пути из Петербурга в Москву, то нашел там повеление наложить печати на все его имущество с оставлением ему только необходимого. Стражу его удвоили и стали внимательнее наблюдать за ним в дороге. Едва прибыл он в Раненбург, как ему подали кипу бумаг с обвинениями против него, и по следам его ехали лица, назначенные судить его. Его приговорили к ссылке в Березове, самом отдаленном местечке Сибири. Жена его, лишившись зрения от слез, умерла в дороге, остальное семейство провожало его до места ссылки. Он перенес свое несчастие с твердостию, которой в нем не предполагали, и из худосочного, каким он был прежде, стал здоровым и полным. На его содержание было назначено по десяти рублей в день; этой суммы так было достаточно, что сверх собственных нужд он мог откладывать из нее на расходы для постройки церкви, над которой сам и работал с топором в руке. Меншиков умер в ноябре месяце 1729 г. от прилива крови, так как во всем Березове не нашелся человек, который сумел бы пустить ему кровь.
Г. Мардефельд – Фридриху-Вильгельму I{7}
С.-Петербург, 1 (12) июля 1727 года
(…) Болезнь Меншикова до того усилилась, что он уже соборован и без чуда нельзя больше надеяться на исцеление его. К чахоточному кашлю присоединилась лихорадка, и притом припадок так силен, что медики считают его болезнь неизлечимой при преклонных летах его.
Не подлежит сомнению, что смерть князя Меншикова повлечет за собою большие перемены в государстве. Впрочем, невозможно предсказать что бы то ни было раньше, чем покажется, способен ли кто-нибудь из старых русских господ овладеть всеми государственными делами и занять этот пост с тем же успехом и авторитетом, как князь.
Остерман поддерживает систему покойного императора и стремится сохранять славу сего государства и приобретения его, а также поставить молодого императора в такое же положение относительно его союзников и всей остальной Европы, какое занимал его дед; при этом заботится ввести более разумное государственное хозяйство и поднять торговлю. Этот план всеми силами поддерживается и Меншиковым.
Старорусская партия, напротив, в которой главную роль играет старый князь Дмитрий Голицын и его брат фельдмаршал князь Михаил Михайлович с их сторонниками, видят в основании этого города, флота и в других учреждениях и расходах покойного императора причину разорения всей России и вместе с большинством русских готовы бросить все это, если бы им только удалось вернуться в Москву и пользоваться там в спокойствии своими домами и имениями. Старый князь Голицын сравнил даже Петербург с частью тела, охваченною антоновым огнем и которая должна быть отсечена, чтобы не заразилось от нее все тело. С первою санною дорогою решено отправиться в Москву, и многие умные люди придерживаются того мнения, что со временем можно ожидать обратное перенесение резиденции туда. Другие же полагают, что император оставит оба города столицами, а также нимало не уклонится от системы августейшего деда своего касательно его приобретений и условий, заключенных с остальными державами Европы. Любовь и доверие императора к барону Остерману все еще возрастает.
