М. А. Бойцов
Со шпагой и факелом Дворцовые перевороты в России 1725-1825
Каждое столетие оставляет потомкам не только документы и книги, картины и технические приспособления, дворцы и надгробия, но еще и свой образ, легенду о самом себе, живущую в памяти поколений. Легенде необязательно во всех деталях отвечать строгим требованиям исторической достоверности. А потому сложившийся в сознании наших современников облик российского восемнадцатого века кажется профессиональному историку, по крайней мере, неполным и не вполне точным. Зато этот образ красочен и эмоционален. Каждый вспомнит славные победы при Полтаве, Кагуле, Чесме и Рымнике, непреклонного Петра, Андреевский флаг над балтийскими волнами и шпиль Петропавловского собора… Есть в нашей памяти и каторга демидовских заводов, кровавый пожар пугачевщины, «прелести» Тайной канцелярии и подобных ей учреждений, всегда хорошо приживавшихся на отечественной почве. Но помимо успехов российской государственности, помимо социальной розни было в XVIII веке что-то вызывающее ностальгию у современного человека, делающее то столетие милым нашим сердцам. Галантный век с его придворной мишурой, напудренными париками, необозримыми кринолинами и потрясающими декольте похож на праздник, на маскарад, на театральное действо. Хрупкая изысканность стиля той жизни увлекает своей подчеркнутой отрешенностью от грубости окружающего бытия. В паше время, когда все подчинено принципу строгой целесообразности, расчету и удобству, так тянет полюбоваться (немножко снисходительно и чуточку с иронией) затейливым, почти кукольным мирком, построенным вроде бы совершенно по иным законам. Искусственность жесток, одеяний, причесок и светской речи. Эта искусственность по-своему совершенна. Мы готовы следить за хитросплетенной интригой при елизаветинском или екатерининском дворе с жадным любопытством и не испытывать негодования от лживости, коварства и жестокости ее зачинщиков – нас интересует прежде всего тонкость работы. Ну а если вдруг дело кончится казнью и кровью, мы готовы чуть ли не обижаться – почему в таком остроумном, филигранном спектакле допущены столь грубые натуралистические сцены?!
Прелесть эпохи состоит для нас, наверное, еще и в том, что это молодость, героический век становления современной, отчасти европеизированной России. Мы видим здесь цельные героические характеры энергичных фаворитов, блистающих бриллиантовыми звездами и в промежутке между «машкерадами» присоединяющих к империи обширные земли. Мы завидуем в глубине души удачливым авантюристам, на которых так богато позапрошлое столетие. Артистизм, изящество, с какими взбегали на высшие ступени власти вчера еще совершенно безвестные люди, подходят скорее сюжету авантюрного романа, чем реальной жизни. Кажется, что никто тогда не был в разладе с самим собой, не мучился гамлетовскими вопросами, не боялся глядеть в будущее. Под вычурным, несколько декадентским нарядом, заимствованным из Европы, оказывались цельные, здоровые человеческие типы – достойные представители народа, переживающего национальный подъем.
Ну и конечно, мы ждем от любого рассказа о XVIII веке пикантных историй, подробного описания вольных придворных нравов, легких сердечных побед и непринужденных измен «в стиле рококо» на фоне роскошных дворцовых интерьеров и райских кущ Петергофского парка. Нас, наверное, огорчит, если мы узнаем, что еще при Елизавете в царских дворцах гуляли сквозняки, двери скрипели и плохо закрывались, грязные потеки то и дело портили дорогую обивку степ, а блистательные придворные весьма редко посещали баню…
В числе привычных черт столетия – и частые смены лиц на российском престоле. Вряд ли каждый из нас легко назовет все перевороты на протяжении трех четвертей века между смертью Петра Великого и вступлением на престол Александра I. Судьба возносила на вершину государства то отрока или грудного младенца, то целую череду женщин случай, больше никогда в русской истории не виданный. Бескровность и легкость этих перемен хорошо соотносятся с набросанной выше картиной легкомысленного и непостоянного придворного мирка, затерянного в бесконечных просторах патриархальной России. «Эпоха дворцовых переворотов») – термин, придуманный В. О. Ключевским, стал чуть ли не синонимом для российского XVIII века или, по крайней мере, для послепетровской его части. Давайте внимательно вглядимся в эту «эпоху», вчитаемся в рожденные ею документы и мемуары и проверим, насколько близки сегодняшние стереотипы к самоощущению того времени или же, напротив, далеки от него. Не предстанет ли прошлое перед нами более строгим, жестким и похожим на наше время, чем казалось нам априори?
Составить список «дворцовых переворотов» не так легко. Включать ли в него только низложения государей или же еще и скандальные отставки министров, удаление всемогущих фаворитов? Как быть с теми случаями, когда всего лишь угрозы применить силу оказалось достаточно, чтобы одна «партия» восторжествовала над другой? Куда отнести неудачный мятеж В. Я. Мировича? Или же «дело Лопухиных», когда следствие усмотрело попытку организовать переворот там, где ее, очевидно, не было?
В. О. Ключевский кончал «эпоху» 1762 годом, что и повторяется в наших учебниках. Но ведь основанием для такой хронологии послужило не только относительно спокойное царствование Екатерины в течение тридцати с лишком лет. В. О. Ключевский не мог в публичной лекции, читавшейся в середине 80-х годов, упоминать о перевороте 1 марта 1801 года – это было категорически запрещено. Еще в 1897 году солиднейшая из отечественных энциклопедий в статье о П.-Л. фон дер Палене применяла изящный эвфемизм: «Вместе с Зубовым присутствовал при кончине Павла I». Но сейчас как можно обойтись, размышляя о дворцовых смутах в России, без классического заговора, приведшего к свержению и гибели Павла?
Вряд ли стоит пренебрегать и событиями 1730 или 1764 годов. В них ярко проявились отношения между властью и подданными, создававшие подходящую атмосферу (не только политическую, но и культурную, психологическую) для осуществления дворцовых переворотов. Так сложилась структура книги, посвященной лишь одной из сторон богатой политической истории России XVIII века, но зато едва ли не самой характерной. Дворцовые перевороты – не случайные эпизоды нашего прошлого, не результат стечения редких и не слишком серьезных обстоятельств, а проявление глубоких процессов в общественном и политическом развитии страны, тесно связанных с попытками реформ рубежа XVII и XVIII вв.
Споры о значении для судеб России преобразований Петра I начались еще при жизни реформатора, но конца им не видно, пожалуй, и сегодня. За триста прошедших лет не раз менялись имена, которыми называли себя «сторонники» и «противники» Петра, но суть обсуждения была одна и та же – судьба России.
Многим обязана общественно-политическая мысль прошлого, да и нынешнего, века «теме Петра»! Направил ли Петр Великий Россию к свету европейской образованности, ввел ее в число великих держав и открыл перед ней путь в блистательное будущее? Подверг ли он жестокому испытанию национальную самобытность русского народа, заразил его скверной подражательства чужому и влечением не к духовным ценностям, а к жизненному комфорту на западный лад? Или, может быть, реформы Петра при всей их шумности и внешней выразительности лишь скользнули по поверхности народной жизни, не всколыхнув ее глубин, – подумаешь, сменили в столице покрой кафтанов да бороды обрили?! Вряд ли стоит с легким сердцем утверждать, что какая-либо из этих точек зрения не имеет ничего общего с истиной, другое дело, что в подобных дискуссиях, как правило, партийные симпатии берут верх над желанием спокойно разобраться в проблеме, и публицистика оттесняет историю на задний план. Наверное, любой новый зигзаг в нашей жизни будет множить аргументы той или иной стороны, а то и всех участников полемики сразу. Всерьез углубляться в общую оценку реформ начала XVIII века здесь нет возможности, да и вряд ли уместно. Но все же об одной стороне наследия первого российского императора необходимо сказать достаточно определенно. Нам нужно попробовать выяснить, как связана деятельность Петра с последующими «дворцовыми переворотами», в какой мере политическая нестабильность в Российской империи XVIII века – результат политики Петра? Вопрос может показаться, по меньшей степени, странным, ведь именно Петр, казалось бы, не жалел усилий для укрепления центральной власти, для формирования политической системы, которую мы называем абсолютизмом.
