— Что это еще за шум?

Девушка не знала. Не смогла ответить на этот вопрос и вторая, когда он толкнул ее.

Принц Джорнил встал с кровати в страшном бешенстве. И отец, и мать его были шансарцами, но, рожденный и выросший в Кармиссе, Лилии океана, он превратился скорее во вьющееся растение, чем в дерево. У него не появлялось даже минутных сомнений в себе или своем будущем. Сбить с него спесь мог лишь отцовский гнев.

Он встал, безупречно красивый в утреннем золоте, льющемся из окна, и, не веря своим ушам, прислушался к реву, доносившемуся с улицы. Он ничего не мог понять. Этот шум не имел к нему никакого отношения.

Когда слуга доложил Джорнилу, что это гул толпы, собравшейся полюбоваться на возвращение принца эм Ксаи в Истрис, наследник громко рассмеялся.

Нанятые распространители слухов отлично отработали свою плату. Потом в игру вступили настоящие слухи, искусно переплетенные с истиной. Став лагерем на восточных холмах над городом, возвращающиеся герои задержались, отправив вперед гонца, чтобы тот привез им лучшие наряды для пышного въезда в город. Каким-то образом принцу Кесару удалось убедить всех, что Сузамун одобрит торжественную встречу победителей, а про один погибший корабль никто даже не вспомнит. Он был умен, поэтому три его капитана со своими офицерами тоже считали себя умными, и убедить их не составило никакого труда.

На самом же деле Сузамун эм Шансар отнюдь не собирался привлекать всеобщее внимание к их подвигам. Получив новости от гонца, которого послал Кесар, король приготовил вялую одобрительную речь, которую должен был зачитать перед Советом лорд-правитель. Сам король собирался спустя какое-то время лично принять принца эм Ксаи, поблагодарить его, кинуть подачку в виде какого-нибудь незначительного дара и мягко, с великодушной краткостью, распечь за потерянную галеру. Что же до въезда в Истрис, то Кесар с двумя десятками своих людей были вольны въехать в любое время. Корабли тоже могли свободно войти в гавань.

Вся эта затея была театральной, придуманной лишь ради того, чтобы выказать заботу Сузамуна о чистоте берегов. Сам он считал опасность, исходящую от Вольных закорианцев, меньшей, чем та была на самом деле — иначе отправил бы сражаться с ними своих капитанов на кораблях, построенных в Шансаре, и под командованием своего брата Уля.

Но Сузамун не принял в расчет висскую часть Истриса. Да, шансарцы тоже питали слабость к действам, но то были действа иного рода, зачастую магические или мистические, почти всегда символические. Из неважных событий редко раздували что-то большее. Когда толпы выходили на улицу встречать короля с охоты, Сузамун не понимал, что люди радуются самому событию, нарушающему размеренный ход вещей, а вовсе не его венценосной особе.

К тому же все упиралось в организацию. Люди начали выходить на улицы еще на рассвете: имелось положение, по которому улицы должны быть свободными, поэтому толпа собиралась по обеим их сторонам. Женщины, собиравшие и покупавшие цветы, сплетничали о лорде, которому собирались их бросить. И были другие, которые с самого начала говорили: наконец-то появился темноволосый человек, который защитит их честь и безопасность.

К полудню нетерпение достигло предела. Люди все прибывали и прибывали, ими уже были заполнены все улицы и проспекты от Белых ворот Истриса до самого дворца. Вытащенные из сундуков знамена развевались, свисая из окон. Лоточники продавали длинные цветные вымпелы, колокольчики и визгливые дудочки вперемешку с вином и сладостями. Лишь храм Ашары, последний бастион на пути к дворцу, казалось, не проявляет к происходящему ни малейшего интереса.

Через несколько минут после полудня начали разноситься слухи о приближении шествия.

И сразу же за этими глашатаями со стороны Иолийской дороги в Белые ворота въехал принц эм Ксаи, со всех сторон окруженный своей процессией.

Первыми шли барабанщики — шестеро, в вороненых кольчугах, задавая бодрый ритм. Прямо за ними двигались музыканты, играющие на бронзовых горнах и трещотках, а следом за ними несли высоко поднятое знамя с Лилией Кармисса. Затем, соблазнительно покачивая бедрами, шли две девушки, едва ли не единственной одеждой которых были цветные ленты, с лилиями в волосах. Они вели на веревках, свитых из цветов, двух черных кастрированных бычков, тихих и смирных. Толпа быстро уловила намек, хотя, возможно, тут не обошлось без помощи.

— Вольный Закорис! — поднялся крик.

Вольный кастрированный Закорис, идущий на поводу у нежной Лилии. Девушки кокетничали с толпой, то и дело заливаясь румянцем. Они были местные и получили за этот выход столько, сколько им и во сне привидеться не могло. Бычков тоже нашли у местных крестьян.

Проехал десяток верховых солдат, за ними прошли еще двое, несущие гордо развевающееся знамя с гербом Кесара — золотой саламандрой на алом фоне. Одобрительный ропот сменился горячими приветственными криками. Толпа принялась выкликать его имя, точно так же, как во время морского боя в Тьисе: «Эм Ксаи! Эм Ксаи!»

Они уже видели его, стоящего на бронзовой колеснице. Сегодня он был одет в темно-красное — цвет вина, при помощи которого он обманул и перебил пиратов. Зеебы в его упряжке были черными, совсем как его волосы. Несмотря на гул, он превосходно удерживал своих скакунов в повиновении, к тому же одной рукой. Вторая почти праздно лежала на поручне колесницы, небрежно сжимая хлыст с золотой рукояткой. Все символы были точными. Лишь немногие не уловили их, хотя большинство и не смогло бы облечь их в слова. Поза, исполненная непринужденной силы и изящества, и воинственная мужественная красота, которой дышал Кесар, окруженный своими людьми в черных доспехах, вызывали ощущение, что ему подвластно все в этом мире. Образ короля. Короля Висов.

Толпа впала в неистовство, и цветы посыпались на него дождем.

Время от времени он поворачивался, благодаря их легким поклоном. В нем не было ни несдержанности Сузамуна, ни прикрытого фальшивой улыбкой презрения его наследников. Кесар был совсем иным. Его учтивость и исходящая от него уверенность покоряли. У всех было ощущение, что их заметило — и по праву — какое-то божество.

Таково было воздействие, оказываемое Кесаром на людей. Он осознавал его и пользовался им искусно и беззастенчиво, ибо ему пришлось терпеливо ждать такой возможности.

За Кесаром скакали еще двадцать гвардейцев — все Вторые и Пятые из сотни. В общей сложности в этой процессии шествовало почти сорок его солдат.

Герои с кораблей, ехавшие следом, были разодеты куда пышнее и, разумеется, мгновенно вызвали в толпе небывалое оживление. Но они отчетливо ощущали привкус уксуса в этом меду. Даже светловолосый и темнокожий капитан, носивший, как множество других, имя Ральднор и ехавший на дорогом скакуне, знал, что не он сегодня герой дня.

Когда принц добрался до храма Ашары, толпа уже была вне себя, и за одуряющим запахом раздавленных цветов никто не заметил того, что над священной террасой не поднимаются дымки курений.

Эм Ксаи ступил на площадь, и люди бросились к нему. Его гвардия добродушно сдерживала их, ибо никто не хотел ничего дурного, желая лишь приблизиться к своему кумиру.

Черных бычков на цветочных веревках подвели через площадь к храму и заставили подняться по ступеням. За ними последовали принц с гвардией, а следом хлынула толпа.

Жрецы, которые подглядывали в глазки, явно встревожились, но никто из них не вышел навстречу.

Кесар стоял, безупречно владея собой, в спокойном ожидании, всем своим видом показывая, что здесь нет его вины, и он не придает этому особого значения. Однако толпа разразилась криками по адресу служителей богини. В конце концов один-единственный взволнованный жрец поспешно сбежал с крыльца и тут же был встречен оскорбительными аплодисментами. Он был шансарцем, по крайней мере, вполне шансарцем, чтобы выполнять строгие ограничения храма Ашары.

Он поспешил к Кесару. Но прежде чем жрец успел хоть что-то сказать, Кесар заговорил своим хорошо поставленным голосом: