Это был палюторвус. Он как-то освободился от мешка на голове и теперь брел меж деревьев, пощипывая сочные листья. Слишком долго пробывший в неволе у людей, он чувствовал себя потерянным и печально вздыхал.

Увидев перед собой знакомое небольшое создание, зверь направился к нему, ожидая привычного руководства — плети или лакомства. Он был приучен возить на себе людей, и даже сейчас, страдая от многочисленных ожогов, привычно опустился на колени. Человек не спешил залезать на него, просто стоял рядом и трогал зверя, но потом все же вскарабкался на широкую спину, цепляясь за лианы, чтобы помочь себе.

Палюторвус поднялся, успокоенный и удовлетворенный.

Какое-то непроизвольное движение человека было принято за приказ, и животное тронулось с места.

Сидя на спине первобытной твари, безумец задремал, и сны его состояли из такой же мозаики. А джунгли вокруг были полны луной.

Дни и ночи сменяли друг друга.

Палюторвус все шел и шел вперед, иногда останавливаясь, чтобы пожевать листьев. Безумец тоже ел листья и траву. Одни были ароматными и вкусными, другие — вонючими или горькими, и такие он выплевывал.

Он видел змею, словно покрытую голубой эмалью, обвившуюся вокруг темно-синего дерева. Он видел солнце и думал, что это ребенок, у которого есть крылья. Ночами он глядел на луну, и она казалась ему лицом юноши с закрытыми глазами.

Когда им попадались водоемы, безумец пил, а палюторвус входил в воду по шею и купал их обоих. Человек ощущал, что зверь грустит, и жалел его, но не знал, что это называется жалостью.

Дни и ночи.

Казалось, что он уже сотни лет живет в этих лесах.

Безумцу снилось, что он на реке. Какой-то человек наносит ему ножом неглубокую рану, которая скоро заживает, но человек снова режет его.

Затем на шестой день — во сне — он услышал оклик. Он не знал пароля, просто стоял и смотрел на троих людей, воспринимая их не только глазами. Те потрясенно выругались, увидев, какого цвета его волосы — во сне они были почти белыми, — и сказали, что возьмут его туда, куда он захочет.

Проснувшись, безумец рассмеялся. А палюторвус все жевал свои листья.

Они прошли пятьсот миль, хотя ни один их них даже не подозревал об этом. И продолжали идти дальше.

Когда-то Рарнаммон, король и герой, построил в Таддре город, ныне лежащий в руинах.

Джунгли коварно подкрались к долине, где стоял город, и вползли на его улицы. Некогда он был белым и сияющим, но джунгли сделали его темным. Даже название его затерялось в веках. Если верить полузабытым древним сказаниям, Рарнаммон, чье имя изначально было просто Рарн, назвал его в честь места, где родился. В разных версиях это звучало то как Мон, то как Эммон. А может быть, Мемон...

Теперь, спустя века, город стал прибежищем изгоев и грабителей.

Туаб-Эй, растянувшийся по-кошачьи на высокой крыше и попивающий вино, загородился от солнца, желая убедиться, что это не видение.

Вниз по склону, по широкому проходу через тридцать сломанных стен, и в самом деле медленно двигался кусок джунглей. Он приблизился, и оказалось, что это не фантастическое движущееся растение, а не менее фантастическое животное.

— Взгляни, Галуд! Что это такое?

Галуд, в отличие от Туаба, на редкость некрасивый мужчина, недовольно выглянул из-под самодельного навеса. В нем текла тарабинская кровь, поэтому он избегал солнца, но помимо этого, неведомый отец-моряк наградил его прекрасным дальним зрением.

— Клянусь моими полоумными богами, это палюторвус!

— Я думал, что эти звери уже вымерли, — небрежно произнес Туаб-Эй.

— Дальше к югу болота прямо кишат такими тварями. Вольные закорианцы используют их как тягловую скотину, — Галуд и его товарищ сплюнули, как всегда делали таддрийские головорезы при упоминании о Закорисе-в-Таддре.

— Он выглядит большим, — равнодушно отметил Туаб-Эй. — И вроде бы идет сюда. Может, сбежим?

Его люди рассмеялись шутке своего юного предводителя. Он был младше, чем большинство из них, но при этом яростен, как калинкс, и не менее очарователен. Высокий и стройный, он имел в своей крови изрядную дорфарианскую примесь. В прорехах его разбойничьих обносков проглядывало сильное тело с плотными мышцами. Гладкую кожу цвета корицы почти не портили несколько тонких, едва заметных шрамов. На ярком полуденном солнце его волосы едва уловимо отливали медью — должно быть, среди его предков имелся и кто-то с Равнин, хотя глаза молодого человека были черны, как деревья за разрушенным городом Рарнаммона. В его ухе болталась новая серьга, выточенная из зуба таддрийского уродца ростом вдвое меньше самого Туаба. Он убил этого получеловека в драке в одном из северных городов. Правда, после этого шайка предусмотрительно отступила, поскольку уродец был в дружбе с местным мелким царьком.

— У этого чудовища на спине кто-то сидит, — произнес Галуд.

— Похоже на то, — согласился Туаб-Эй.

Палюторвус легкой рысцой пробежал под разрушенной аркой и снес большую часть стены на другом конце. Проковыляв в сад, некогда бывший местом услады принцев, он принялся объедать дикий виноград. Человек, возлежащий на его спине, выглядел безразличным ко всему. Он даже не глядел на дорогу. И он был нездешним. Все изгои, окопавшиеся в безымянном Мемоне, держались за определенный участок. Не далее как два дня назад людям Туаба пришлось схватиться с соперничающей шайкой, заявившей свои права на их полуразрушенный дворец. Теперь трупы наглецов валялись в ближайшем пересохшем колодце — как раз в том саду, где сейчас пасся палюторвус.

Туаб-Эй направился к лестнице. Галуд и другой заместитель по прозвищу Одноухий последовали за ним, предупредительно отстав на полшага.

— Твое животное объедает мои угодья, — заявил Туаб-Эй, глядя наверх, где, как на высоком холме, сидел пришелец. — Я полагаю, ты собираешься заплатить мне за это.

— Ты что, не видишь, Туаб? — тихо спросил Галуд. — Он безумен.

Туаб-Эй уже и сам начал это понимать. Таддрийцы очень суеверны в отношении безумия. Наказанные богами — так они называют сумасшедших. Но дорфарианская изощренность мышления, свойственная его отцу, проросла в Туабе насмешкой над всем и вся. Поэтому, предоставив Галуду и Одноухому дергаться по поводу суеверных примет, Туаб-Эй презрительно крикнул незнакомцу:

— Ты собираешься спускаться? Или мне сбить тебя камнем?

Безумец обернулся и с высоты своего положения посмотрел на Туаба.

Лицо его заросло бородой, черные вьющиеся волосы спускались ниже плеч. Темный загар не мог никого обмануть — пришелец явно не относился к народу короля Йила. У Вольных закорианцев не бывает золотых глаз. Даже в этих диких местах к желтым расам относились с опасливым уважением, ведь их богиня может вырасти до верхушек гор, чтобы устрашить своих врагов. Если повезет — если очень сильно повезет, — Она может разбить Черного Леопарда этих проклятых закорианцев.

— Давай, — произнес Туаб-Эй. — Я жду.

Однако тон его стал несколько мягче. Золотые Равнинные глаза безумца привели его в замешательство, а подобное случалось нечасто.

Незнакомец переменил позу. Истолковав это как желание сойти на землю, палюторвус опустился на колени, чем еще сильнее впечатлил разбойников. В свою очередь, безумец принял это за разрешение сойти вниз. Он так и сделал.

Их потрясла гибкая сила его движений — в них проступала грация хорошо обученного воина, которую они не могли не распознать. Встав рядом с ними, безумец оказался выше Туаба, а значит, и всех остальных. Даже сейчас, покрытый слоем грязи и ошметками леса, он был внушительным, хорошо сложенным и прекрасно владеющим своим телом. Одноухий узнал его набедренную повязку, ибо сам по неосторожности провел месяц в команде рабов у Вольных закорианцев. Он шепотом сообщил об этом предводителю — но тот словно не услышал.

— Дай мне того вина, — наконец потребовал он, пристально глядя на безумца.