– Десятник же ваш со старостой обещали вечор плотников.

– Древоделов? Это чтобы сруб вам поставить…

– Так водяное колесо делаться будет не для нас, а для общества. К тому же тонкую работу мы на себя возьмем… Как считаешь, согласится вервь ваша на это?

– Оно так, конечно, для общины-то… Для нее надо стараться. Ладно, я подсоблю, – хитро блеснул глазами из-под кустистых бровей Любим, надеясь выведать таким образом еще что-то новенькое от разговорчивых пришельцев.

Иван покусывал веточку, сглатывая тягучую горькую слюну, чтобы заглушить медленно зарождающийся внутри его протест против нудного занятия, которому предавался. Процесс заключался в художественном вырезании стилом (или как его тут называли – писалом) по выглаженной и высушенной, а также обрезанной по краям бересте. Пишущим инструментом служил сточенный до половины толщины мизинца обломок ножа, который как великая ценность был оторван от сердца Любима и бережно обернут тряпицей, береста же была безжалостно оборвана с недавно поваленной березы.

Цивилизованный человек может, взяв спальник и палатку, на несколько дней притвориться, что испытывает единение с природой. Даже на неделю. И на целых две. Он может обжигаться горячим чаем из алюминиевой кружки и даже (это уже настоящий герой) обходиться пару дней без тушенки в каше и без бутылки водки, которая тут же, за посиделками у вечернего костра, густо замешивается на клюкве, собранной морозной осенью на болоте. Но писать без бумаги и карандаша (не говоря уже о шариковой ручке) для него вещь немыслимая. Почти… Потому что если очень надо, если хорошенько подумать и себя заставить… то невозможное становится возможным. Правда, разбавляясь при этом хорошей порцией матерков, что порой способствует проводить топографическое нанесение окружающей безлюдной местности на вышеупомянутую бересту при условии ее размещения на почти ровной поверхности широкого пня. Пень этот был выровнен пилой бригады плотников с помощью шантажа и угроз новоявленного руководителя развернувшегося строительства. Пила была, прямо скажем, аховая по качеству, как, впрочем, и другой инструмент, применявшийся переяславскими древоделами. Через час-полтора его использования самый молодой из бригады, выполнявший, видимо, функции подмастерья, садился и правил остроту лезвий наждачным камнем, а то и бережно хранимым напильником. Однако помимо такой «дедовщины» в остальном бригада разительно отличалась от будущих строителей, заботившихся лишь о своем кошельке и не задумывающихся обо всем остальном – честном слове, качестве работы и желании заказчика. Видимо, еще не успели испортиться либо просто делали для себя. Община – великая вещь, если ее членами не становятся по принуждению и у соседей хватает мудрости и накопленных традиций жить друг с другом в согласии.

Так вот, бригада дело свое знала, и пятистенок, заказанный рубкой в чашу и нарисованный Иваном на той же бересте, сложила очень быстро, ярунком[6] и отволокой[7] споро отмеряя углы и отсекая лишнее. Причем возвела вместе с пристроенным под одной крышей теплым хлевом, а также небольшой банькой, называемой здесь мовней, которая выросла чуть в стороне от дома. А в дополнение ко всему плотники успели проконопатить щели обоих срубов сухим болотным мхом и навесить двери. И это не говоря уже о плетне из прутьев, сплетенном подмастерьем вокруг небольшого огородика, где бабы уже посадили лук с морковкой на семена, а также осторожно поместили в лунки и присыпали землей проросшие глазки картофеля, предварительно вскопав деревянными лопатами нетронутую целину лесной поляны. Пять дней для выполнения такой работы надлежащего качества – это показатель золотых рук и слаженной работы даже с учетом того, что бревна заготовлены были еще с осени чуть выше по течению Дарьи. Пол делать Иван пока отказался, осознав, как долго придется пилить деревья на доски вручную и поделившись этими мыслями с плотниками. Те долго смеялись, потому что тес делался вовсе не так, но сознались, что это тоже долгий процесс и не факт, что они уложатся в отведенный срок. А уж если начнут заготавливать доски пилой…

Обычно бревна раскалывали пополам и тесали топорами, отчего и прозывали тесом. Но в некоторых редких случаях (например, для получения ровной поверхности) такой подход был неуместен и требовалось нечто иное. Плотники такой инструмент имели, назывался он лучковой пилой, и данный факт давал им нешуточный повод для того, чтобы собой гордиться. Полотно было узкое, почти одинаковой ширины по всей длине. Концами оно зажималось в невысокие ручки, которые в середине соединялись распоркой, а на верхних концах стягивались веревкой, закручивание которой вызывало растягивание полотна. А растянутая пила не гнется и не хлябает, даже если она длиной под полтора метра, как и было в этом случае. Держались пильщики за нее обеими руками. Подмастерье залезал на высокие козлы и тянул пилу вверх на холостом ходу. Другой тянул вниз, подавая рабочий ход. Сделав небольшой распил, в него вгоняли клин, чтобы не зажать полотно, а потом подавали бревно вперед и продолжали пилить дальше. Такая вот канитель. Поэтому Николай, осознав проблему дефицита досок, на второе место после вопроса о металле в своем списке приоритетов поставил пункт о примитивной лесопилке.

Зато в подклети успели вырыть погреб, а двускатную крышу из жердин застелили соломой. В подполе плотники подвели фундамент под планирующуюся русскую печь, поставив мощный опечек, сложенный из дубовых брусьев прямо на земле и доходивший по высоте до пояса от уровня не существующего еще пола. Проем для него проходил точно между толстыми половыми бревнами, что несомненно предохраняло печь от перекосов в будущем. Не пожалели дубовой древесины и для фундамента самой избы, присыпав его потом землей. Однако то, чего плотники понять не могли, бригада категорически делать отказывалась. Не для этого их сюда посылали, мол. Это касалось не только пня, но и широких окон, запланированных Иваном. Только когда Николай его подвел к небольшому оконцу избы Любима с мутным пузырем, почти не пропускавшим свет, тот стукнул себя ладонью по лбу, помянув по матушке и само стекло, и тех подлецов, которые не наладили еще его выпуска в промышленных масштабах в данном временном отрезке. На вопрос, не хочет ли Николай заняться еще и этим делом, Степаныч ответил прямолинейно. Ранее не отличавшийся непочтительностью к командиру, на этот раз он взял смеющегося Ивана за шкирку и поясной ремень и выставил его за дверь, благо силушки хватало. С напутствием ходить издеваться к кому-нибудь другому. Подальше отсюда и желательно в другом временном отрезке. Иван посмеялся еще пару минут, но потом крепко задумался. Кроме занятий со Сварой, заключающихся в основном в физических упражнениях на накачку определенных групп мышц и немудреных приемах с мечом, а также некоторых обязанностей по координации поисковых групп, он был наиболее свободным из всех пятерых.

Помимо того, что Николай помогал Любиму перестраивать сыродутную печь и объяснял свои методы закалки стальных изделий, он еще что-то судорожно обдумывал, вертя в своих пальцах куски железной руды. На все вопросы отвечал односложно – мол, не все так гладко в датском королевстве, не получается у него каменный цветок, и вообще дайте ему придумать заново технологию производства стали из имеющихся под ногами материалов. А также что институтов он не кончал, а кузнечное дело изучал только по книжкам, правда, хорошим. А вот некоторые, раз такие умные, могли бы свой кипящий от безделья милитаристский ум направить на завоевание пары княжеств – это как раз одного порядка действия.

Вячеслав, облазив все скотные убежища и пощупав все, что было только можно у этой самой скотины, пару часов практически впустую проговорил с местными бабоньками на предмет того, чем же они лечат себя и свою животину. А поняв, что дело, скорее всего, в терминологии, то бишь в названиях трав, уговорил Агафью походить с ним по ближайшим окрестностям, чтобы сравнить свои познания о hipericaceae[8] и matricaria recutita[9] с народными.