Витька рассеянно посмотрел на меня, я на Витьку. Старушка вдруг слабо охнула, отвалилась на мокрую от слез подушку и затихла.
— «Скорую» надо, — поискал я глазами телефон. Князь кивнул и помчался в прихожую. Через несколько секунд оттуда донесся непонятный грохот, и, вспомнив об оставленном под телефонной полкой детине, я выскочил из спальни. В тот же миг хлопнула высокая дверь, а из прихожей прямо на меня, шатаясь и обхватив ладонями голову, выбрался Князь, качнулся и рухнул на пол, ткнувшись окровавленным лбом в ноги так и не ожившему азиату.
Я подхватил ножку разбитого стола и вылетел в прихожую. Одна из створок входной двери мерно покачивалась на единственной уцелевшей петле, постукивая о косяк, мордоворота в кожанке на полу не наблюдалось. На коврике под дверью валялась трехкилограммовая гантеля, видимо, ею-то оклемавшийся мордоворот Князю по лбу и пстрикнул.
Преследовать сбежавшего смысла не было, я кинулся в гостиную, где застал уже стоявшего на коленях Витьку.
— Чем это он меня? — озабоченно щупал он голову. — Гранатой противотанковой, что ли?
— Снарядом спортивным. — Я сбегал на кухню, намочил полотенце и вернулся. Витька уже поднимался на ноги, но соображал слабовато. Сунув ему компресс, я помчался в прихожую и набрал 03. Ответили по-эстонски, с явной неохотой перешли на русский язык, но адрес, который я, к счастью, помнил наизусть, записали. Дабы ускорить приезд «скорой», пришлось сказать, что мотор прихватило у нагрянувшей из Америки бабушки-миллионерши, и пообещать за скорость премию в СКВ.
«Скорая» увезла Витькину мать в клинику. Врач, оказавшийся, к слову, русским, скептически покивал, выслушав сказку о подготовке к ремонту, отчего квартира выглядит несколько странно, поколдовал над так и не пришедшей в сознание старушкой и велел санитарам грузить ее в машину. Князь спустился с ними на улицу, сунул доктору жменю купюр и попросил определить мать в больницу получше, сразу же сообщив в какую. Когда он возвратился, мы выволокли из туалета надежно связанного бельевой веревкой пленного азиата и приступили к допросу.
Восточный умелец оказался вьетнамцем. Князь, не забывший хайфонского детства, тотчас защебетал на этом удивительном языке, по-моему, состоявшем из одних звенящих мягких звуков. По-русски вьетнамец говорил не ахти, хотя все понимал, так что языковой барьер допросу не мешал.
Звали косоглазого Го и еще как-то, но для удобства я тут же перекрестил его в Гошу. Как и следовало ожидать, работал он на Щетину, состоял при боссе кем-то вроде телохранителя. Услыхав об этом, я посоветовал Князю припомнить, чему учили папины разведчики, применить к Гоше тридцать третью степень устрашения и расколоть до упора. Но Витька повел себя иначе. Его вдруг страшно заинтересовало, где Го учился кунг-фу или какой-то там еще хреновине, кто его сэнсэй и все такое. Сперва Гоша отвечал с неохотой, однако Князь прочирикал какой-то удивительно сладкий монолог, и тут произошло неожиданное. Только что мечтавшие прикончить друг друга противники чуть целоваться не начали, а уж счастье на их оживленных мордах сияло лучезарным светом. Оба то и дело поминали своего ненаглядного учителя, имя которого живо напомнило мне название снотворного препарата седуксен. Насколько я понял, Гоша приехал в Союз три года назад, работал на «ВЭФе», точнее числился, промышляя в основном рэкетом своих же земляков-коммерсантов. Щетина оценил его боевые качества с год назад, и с тех пор Гоша работал на нашего ворога. Вчера он вместе с Арвидом, тем самым сбежавшим мордоворотом, получил приказ выехать в Таллинн, обыскать Витькину квартиру и постараться отыскать какое-то очень необходимое Щетине письмо. Заодно постараться прихватить Витьку, если он живым доберется до отчего дома. Щетина, правда, дал понять, что в Таллинне Князь вряд ли появится, надеялся, гад, на стрелка из «БМВ». Обо мне Гошу с подельником не информировали, Щетина понятия не имел, что Князь будет не один.
Выслушав Гошину исповедь, Князь снова замяукал по-вьетнамски, судя по всему, предлагая своему собрату по хайфонской альма-матер какую-то авантюру. Гоша внимательно выслушал, маленько поразмышлял и залопотал, прижимая руку к сердцу.
— Считай, нашего полку прибыло, — показал Князь на вьетнамца, кладя руку мне на плечо. — Вот тебе и новый кент. Пожмите руки и познакомьтесь.
— Ты рехнулся, — покрутил я пальцем у виска, — сегодня он Щетину продал, завтра тебя сдаст с потрохами. Подумаешь, в одной балетной школе ногами дрыгали.
Князь глянул на меня с оттенком сострадания и покачал головой:
— Ошибаешься, но это простительно, ты ведь Востока не знаешь. Пойми, нам с ним, — кивнул он на притихшего Гошу, — внушали одни и те же истины, привили общую мораль… Учитель для нас обоих больше, чем просто тренер. И если судьба свела, противостоять друг другу мы не имеем права. Я ему все объяснил, и он принял нашу сторону. Тем более, материальный стимул имеется. Я ведь свои деньги Щетине дарить не собираюсь, наоборот, еще и его пощиплю.
— А что за письмо они искали? — вспомнил я, особо новому компаньону не радуясь. Хрен их, этих хитромордых азиатов, знает. Сегодня так, завтра эдак, послезавтра еще как-нибудь. Витька часто повторял сентенцию Будды, мол, жизнь есть осознанное страдание. Теперь-то я точно осознал — страдануть мне с ними придется, сомневаться нечего.
Услыхав о письме, Князь вздрогнул и встал. Мы прошли в прихожую. Притащив из ванной маленькую складную лесенку, Витька полез на антресоли, что-то там минуты три курочил и наконец спрыгнул на пол, прижимая к груди пыльный черный кейс. Воротившись в гостиную, он щелкнул замками и вытряхнул на чудом уцелевший при погроме журнальный столик два пластиковых пакета. Из одного выскользнул макаровский ствол, весь в ружейной смазке, а во втором оказались плотные пачки четвертных билетов, толстенный пресс долларов и сложенный вдвое старый конверт.
— Вот что они искали. — Князь развернул пожелтевший лист бумаги. — Для Щетины это письмо, что динамитная шашка в жопу. На, прочти.
Письмо писали, явно торопясь, буквы то наезжали одна на другую, то разбегались, оставляя посреди слова зияющие пустоты. Переместившись ближе к окну, я разобрал следующее:
«Артур, милый. Я больше так жить не могу. Игорь настоящий садист и извращенец, такое нельзя вытворять даже с последней шлюхой. Я пригрозила, что пожалуюсь тебе, он опять, уже в который раз, меня избил, а теперь запер в комнате и никуда не выпускает. Кажется, он тебя здорово боится, поговори с ним. Развода он не допустит, я в этом уверена, но ты постарайся его убедить. Ты же у меня умница. Целую любимого братика. Инга».
Чуть ниже стояла дата — 23 октября 1985 года. А еще ниже была короткая приписка: «Артур, а вдруг он меня убьет? Он может, я знаю. Заставь его меня отпустить».
— Ну и что? — вернул я листок Князю. — Что здесь такого ужасного? Подумаешь, кто-то кому-то развода не дает.
Витька сунул письмо в карман и прищурился:
— Ты Гасана не забыл?
Во дает. Как же его забудешь, истинного хозяина Валмиерской зоны, самого авторитетного рижского гангстера. Вором в законе полуузбек-полулатыш Артур Гасанов не был, поскольку промышлял бандитизмом. Но Прибалтика не Россия, здесь свои мерки авторитета, и среди латвийских уголовников Гасан считался номером первым. Как Аль Капоне в Чикагове. Недавно он вышел на свободу, отпыхтев срок за хранение оружия, — большего менты накопать не сумели. Однако вся Рига знала, что серия кровавых разгонов, прокатившаяся по побережью Прибалтики от Питера до Калининграда, — его работа. По слухам, Гасан сейчас прибрал к рукам все Рижское взморье и чувствовал себя некоронованным королем Латвии. Но какое отношение имеет к Гасану это письмо и почему оно так интересует Щетину, я как-то не догонял, прямо об этом Князю и заявив.
— Придется пояснить, — улыбнулся Витька, усаживаясь рядом с абсолютно невозмутимым Гошей. — Гасанова сестра, Инга, в начале восьмидесятых вышла за Щетину замуж. Как они жили, ты, надеюсь, из ксивы понял, бил он ее смертным боем и вообще… У него и правда садистские замашки, не без этого. Тогда, в октябре восемьдесят пятого, Инга погибла. Вроде бы под машину угодила, водителя, кстати, не нашли. Похоронили ее, Щетина памятник отгрохал не хуже Мавзолея, Гасан горевал страшно и Щетине сочувствовал. Считал, что тот очень Ингу любил. На самом-то деле Щетина на Гасановом авторитете деньги делал, кентовались они даже, какие-то дела вместе проворачивали… Когда ее похоронили, Щетина велел мне Ингины вещи сжечь, вот тогда я письмо это и нашел. Никому не показывал, оставил у себя на всякий случай.
