Однако взять и уехать наяву — это у обленившегося мечтателя в голове не укладывалось. Со всех сторон раздавались крики о росте преступности, о головорезах, подстерегающих всплывших из тины застойного болота богатеев, с автоматами Калашникова и утюгами неизвестного конструктора, о бесчинстве чиновников, напрямую с этими головорезами связанных, и о многом, еще более ужасающем. Бэбик уверовал, что стоит высунуться, хоть кому-то позволить прознать о дедовом наследстве — вмиг пустят по миру, не оставив зеленой десятки на сигареты. А могут и жизни лишить, скрывая следы преступления. Но уехать хотелось с каждым днем все сильнее, и он начал мечтать о Добрых людях, согласных за определенную плату помочь ему перебраться за кордон не только живым и невредимым, но и со средствами на новую жизнь. Где искать такого самаритянина, Бэбик понятия не имел, однако почему-то верил, что в один прекрасный день тот остановит своего ослика под окнами его трехкомнатной квартиры на Республиканской улице Минска…
Бэбик собирался в магазин за хлебом. Выходить из дому он старался как можно реже, раз в неделю закупал на рынке продукты, иногда навещал «Торговый дом на Немиге», приобретая необходимые промтовары, только вот за хлебушком приходилось бегать ежедневно — черствого не любил с детства.
Одевшись потеплее, подошел к зеркалу. Из мутной глубины прихожей, отразившись в деревянном прямоугольнике антикварной рамы, выплыла нелепая фигура сравнительно молодого брюнета с усталым лицом, одетого в потертую канадскую дубленку — мечту модников конца семидесятых — и заношенные джинсы. Новых шмоток Бэбик не покупал, боясь привлечь внимание уголовников, так и кишащих, по его мнению, возле прилавков валютных магазинов. Менять доллары на белорусских зверят тоже боялся, потихоньку потрошил книжки на предъявителя, изымал остатки съеденных инфляцией дедовых вкладов, с каждым днем ужасаясь, как колоссальные некогда суммы превращаются в сущие гроши.
Февраль забросал двор длинного семиэтажного дома липким ноздреватым снегом, кое-где уже перевоплотившимся в грязные противные лужицы. На стоянке, прямо напротив подъезда, у задравшего капот желтого пожилого «мерседеса» возились двое. Точнее, в движке ковырялся один — владелец машины Игорь, живший этажом ниже Бэбика. Второй, бывший одноклассник Бэбика Мишка, вымораживал у Игоря лежавшую на заднем сиденье «мерседеса» бутылку водки.
— Ну некогда мне, как ты не поймешь, — злился Игорь, невпопад тыча отверткой, — видишь, тачка разваливается, надо на сервис ехать.
— Так я сам выпью… За твое здоровье и за тачкино, — неопохмеленный Мишка, спившийся за последние годы окончательно, не понимал, как можно, имея бутылку, куда-то там ехать.
— Эх, Мишка, Мишка. — Игорь покачал головой. — Лучшим математиком школы был, РТИ окончил, а теперь… Шел бы ко мне в СП, нам электронщики твоего класса во как нужны.
— У вас пить нельзя, а мне нельзя не пить. Баба одна погадала, брошу — помру. Не дай подохнуть раньше срока, налей стаканчик.
Игорь захлопнул капот и с сожалением оглядел Мишку с ног до головы.
— Нет, старик. Мне не водки, тебя жалко. Относительно работы вполне серьезно говорю — придешь, возьму под свою ответственность. Между прочим, народ к нам ломится, конкурс бешеный. Просто я еще считаю, что ты не совсем конченый, толк из тебя выйдет.
— Душа из меня сейчас выйдет, жлобина! — Мишка зло сплюнул и тут увидел Бэбика. — О-о, Бэбуард! Ты-то мне и нужен.
С тех пор как, хлопнув дверью солидного академического института, Мишка грянул в запой, Бэбик стал одним из основных его спонсоров. Удача, правда, улыбалась шебутному пьянице нечасто ввиду затворнической жизни бывшего однокашника. Поэтому Мишка рванулся наперерез, радостно распахивая объятия.
— А я уж думал, ты помер! Две недели как не виделись… Эдик, займи тысяч двадцать, трубы горят и вообще. Или давай вместе освежимся? Посидим, вспомним молодость. Что-то ты плохо стал выглядеть, — заботливо подхватил он Бэбика под руку, — а я в одном английском журнале вычитал, — Мишка превосходно владел английским и немецким, — если пить по-умному, то есть по системе Кир-Буха, до ста лет доживешь без несчастья.
— А что это за система? — Бэбик понял, что просто так от Мишки не отделаешься, да и общение со старым приятелем внесло в унылую серость дня капельку веселого разнообразия.
— Вот возьми озверина, объясню. Целую лекцию прочту. Первый закон Кир-Буха гласит: проснувшись утром, не пей воду из-под крана сразу, дождись, пока пойдет холодная. Я проверял, старик прав, сушняк лучше снимает именно ледяная вода. Но водой душу не обманешь — это второй закон Кир-Буха…
— А может, завтра встретимся? — Робкая попытка вырваться из Мишкиных лап успеха не имела.
— Не откладывай на завтра то, что можно выпить сегодня. Третий и основной закон Кир-Буха. Их, кстати, более тридцати, законов этих. Пойдем в шоп, отоваримся, и я тебе все досконально растолкую.
Бэбик и сам не понял, как поддался на уговоры, под Мишкиным конвоем посетил штучный отдел гастронома, где лет пять уже не бывал, и купил целых четыре бутылки «Пшеничной» водки — согласно четвертому закону неведомого Кир-Буха, утверждающему, что лучше перебрать, чем недобрать. Хотя Мишка тут же выложил пятый закон, из чего следовало — сколько водки ни бери, все равно окажется, что надо бежать в магазин по новой.
Но самой большой загадкой для Бэбика стало другое. Каким-то непостижимым образом они с Мишкой оказались на кухне его квартиры-крепости, куда нога пришельца не ступала с того дня, как «скорая» увезла в больницу мать. Мишка по-хозяйски разливал водку по стаканам и выдавал все новые и новые законы гениального Кир-Буха; после второго стопарика Бэбик вдруг успокоился и понял, что нет ничего приятнее, нежели так вот уютно сидеть за кухонным столом и под маринованные огурчики и Мишкину непрерывную трепотню воспринимать, как водочка мирно растекается по истосковавшимся от трезвой жизни внутренностям.
Усидев два литра, единодушно решили продолжить, и вооруженный зеленой двадцаткой Мишка полетел за «Смирновской» — воспрявшая душа Бэбика потребовала разгуляева. Разгулялись не на шутку, Мишка приволок не только две литровые емкости кристально чистой водки, но и полдюжины банок германского пива. Друзья хватанули ерша — десятый закон Кир-Буха обязывал не запивать водку пивом, а смешивать напитки, гарантируя удивительные ощущения и необязательность закуски. С закуской, кстати, было не ахти.
От ерша Бэбик и расклеился. Оборвав очередную Мишкину байку, он не ведал, что творит: сбивчиво горячим шепотом поведал о дедовых сокровищах, кляня судьбу-злодейку, не позволяющую без опаски воспользоваться сказочным наследством. Мишка слушал рассеянно, больше интересуясь содержимым пузатой американской бутылки, но время от времени вежливо поддакивал.
— Веришь, перееду в Женеву или Люксембург какой-нибудь, такой фестиваль устрою… Весь город на ушах будет стоять. — Бэбик, распустив по столу сопли, нес уже Бог весть что.
— Верю. — Мишка икнул. — Я в тебя всегда верил… Не забудь выключить телевизор — это тридцать третий и последний закон Кир… — Он снова икнул и свалился под стол. Бэбик потянулся, желая помочь другу, зацепился за табуретку и рухнул рядом с мгновенно захрапевшим Мишкой, тоже проваливаясь в лиловый туман.
Поток изначально разноцветных, но одинаково серых под облепившим их снегом машин, пробиваясь сквозь пелену снегопада, огибал установленный посреди площади памятник — высоченный четырехгранный столб, увенчанный огромным орденом Победы. Один из прожекторов подсветки бил прямо в окно Сэтовой квартиры и заставлял стоявшего у отдернутой шторы Сашку близоруко щуриться. Разглядеть из-за слепящего луча утонувший в сумрачной февральской круговерти родной Минск, за четыре года малость изменившийся, возможным не представлялось.
В двухкомнатной квартире Сэт жил один. Отец, отхвативший в конце семидесятых полковничью папаху, безвременно скончался при весьма загадочных обстоятельствах. Незадолго до трагической гибели первого секретаря ЦК КПБ Машерова его труп обнаружили в будке телефона-автомата возле кафе «Весна», наискосок от здания республиканского КГБ. Врачи констатировали смерть от инфаркта, хотя полковник на сердце сроду не жаловался и вообще отличался отменным здоровьем. Спустя три года в семейную оградку на Московском кладбище положили гроб с телом Серегиной матери, сильно горевавшей по мужу и израненному в Афганистане сыну. К счастью, Сэт к тому времени успел вернуться в Минск и отвоевал, потрясая афганскими наградами, право сохранить за собой родительскую квартиру. Хотя шустряки из райисполкома нацелились было выкурить его куда-то на окраину.
