Боже мой, ну о чем я думаю. Вот вечно так. Или смеюсь как ненормальная, или думаю о всяких пустяках перед ответственным делом. Хотя, честно говоря, снисходительность небесных сил по отношению ко мне я не могу подвергать сомнению. Спасибо им, небесным силам! Просто они меня иногда как котенка, как неразумного котенка тыкают в миску с молоком.
Однажды мне нужно было принять решение. Серьезное решение. Я сидела днем в пустом почти кафе. И думала. А потом спросила. Мысленно спросила. Молча — в себя. Мол, ну, что делать? Да или нет? Прислушалась к себе, но не услышала ответа. Я посидела чуть-чуть, бестолково рассматривая носок своего сапога — спрашивая себя, я качала ногой, как маятником. И тут позвонили — зайдите срочно по поводу ваших документов. Совсем незнакомый голос. Красивый бархатный голос. Голос сказал: «Это вы?… Зайдите к нам за документами…» И мне показалось, что голос просто недосказал… Потому что споткнулся немного на словах «Это вы?..». Может быть, он хотел спросить: «Это вы сейчас задавали вопрос?» Думаю, что именно так и было. Он хотел сказать так: это вы сейчас спросили? Тогда не сидите, не качайте ногой, встаньте, пойдите, сделайте хоть что-нибудь. Например, сходите за документами, а ответ свой на вопрос вы увидите сами. По дороге. Именно так он хотел сказать. Но что-то ему помешало. Наверное, он не совсем мне доверял, подумал, что я ему не поверю. Но я сразу расценила это как знак и выскочила на улицу, на ходу заматывая шею длинным шарфом.
Я вышла из кафе на площадь. Там стояли люди. Кучей. Небольшой такой кучей стояли люди и пялились на небо. А на темном, грязно-сером, почти черном небе, зимой, в начале февраля, висели две гигантские зловещие радуги. Две. Такие яркие, широкие, огромные и бесконечные, как будто они опоясывают всю нашу планету. Страшное зрелище. Оттого что радуги эти две были такие, как два широченных шарфа, небрежно брошенных какой-то гигантской великаншей, земля наша казалась совсем маленькой, а люди на улице, напуганные жутким небесным театром, вообще выглядели маленькими беззащитными муравьями. Я присоединилась к ним — вот же как бывает, бежишь один, а когда тревожно и опасно, ты все равно несешься поближе к муравейнику, к таким же, как ты. И так мы стояли толпой посреди площади, и к нам со всех сторон все бежали и бежали люди, выскакивали из автобусов, из машин, даже не закрыв на замки дверцы. Нам под ноги забрались уличные собаки и коты с поджатыми хвостами, чтобы тоже присоединиться, обняться, держаться с нами за руки, потому что вместе, неважно кто ты — человек или кот, — все равно, когда вместе, рядом, не так страшно. Думаю, каждый из нас, стоящий в тесной молчаливой толпе те самые последние в жизни — такое было чувство — десять минут, притихший под этими жуткими радугами, каждый из нас, исключая примкнувших к нам котов, собак и птиц, — каждый еще десять минут назад задавал себе свои глупые, постылые, пустяковые вопросы, качая ногой… Мы спрашивали себя, как быть, что делать, куда идти, да или нет, покупать или не покупать, ехать или не ехать, соглашаться или подождать. Ну нам всем и показали. Нам дали конкретный ответ на все наши расплывчатые туманные вопросы. Ответ был таким: «Все вы дураки. Думайте о главном».
И что странно — через полчаса, когда небо очистилось и посветлело и радуги окончательно растаяли, я прибежала в тот самый офис, откуда мне позвонили по поводу документов. Как и следовало ожидать, документы были еще не готовы. Ну и про бархатный голос я не спросила. А вдруг оказалось бы, что все было гораздо проще и кто-то что-то перепутал…
А тогда мы стояли и боялись, и вместе было гораздо легче бояться. Страх делился на всех, он распределялся через руки и плечи, потому что мы стояли тесно-тесно посреди площади. И если и говорили, то о простых вещах. Что потеплело, что если и даже подорожало — не страшно, лишь бы были все здоровы, что какой чудный фильм идет сейчас в кинотеатре, добрый, с хорошим финалом, посмотрите обязательно. Вроде и ни о чем, но такое настроение после пережитого, такое! Что только жить и жить, подумаешь, радуга в феврале!.. И все говорили друг другу: не бойтесь, ничего страшного. И тот, кто грамотный, объяснял, что это вода, свет, преломление, то да се. Но мне все еще было страшно. Потому что дети мои были в школе, могли наблюдать эту зловещую картину из окна и могли очень испугаться.
Бояться для меня как дышать. Боюсь-боюсь. Когда дети родились, это состояние страха стало моей второй натурой. Или первой, не знаю. Мне кажется, что когда я боюсь, то это уже охраняет ребенка, или мужа, или родителей от чего-то страшного или неожиданного.
Кто-то однажды меня спросил: чего ты боялась в детстве? А чего я боялась? Да всего. В магазин пойти боялась. Продавцов ужас как боялась. Пойти купить мороженое у лоточницы — собиралась с силами несколько часов. Спросить, который час, — о, нет! Учителей ужасно боялась. Врачей боялась. Но самое страшное — я боялась показать, что я всего этого боюсь.
Ну конечно, сначала я боялась Того, Кто Под Кроватью. Потом я очень боялась Бабу-ягу. Это все книги, сборники кровожадных сказок, кино, мультфильмы, рисунки — я рассматривала рисунки, у меня было хорошее воображение. Как вообще можно было такие книжки для детей выпускать? Гарри Поттера они ругают. А это вот: «Покатаюсь-поваляюсь, Аленушкиного мясца поевши»?! Да, все на свете дети моего поколения, да и сегодняшние дети тоже боятся Бабу-ягу. Правда, бывают исключения.
Тут однажды была такая история. Моя дочь, умненькая, красивая, стройная, длинноногая девочка шестнадцатилетняя, красотой в свою бабушку пошла, тонкие черты лица, густые длинные волосы, на новогоднем утреннике для малышей играла Бабу-ягу. Нет, можно было, конечно, в честной драке отбить себе роль Снегурочки или Снежной королевы. Но зачем? Они ведь, эти две дамы с мороза, скучные, плоские, одна леденисто-злая, вторая — торжественная, фальшивая и пресная одновременно. И тогда моя дочь с удовольствием согласилась на роль Бабы-яги. Она сама выбрала эту роль. Потому что Баба-яга обаятельная и хулиганистая и у нее есть перспективы к внутреннему росту. Она, как правило, в конце спектакля становится хорошей и доброй.
И вот Линка, подобрев уже к концу первого действия, водит с детьми хоровод и замечает в углу за елкой, на стуле одинокого зайчика из первого «Б» класса. Мальчик, худенький шестилетний крошка, в белом, большом на него меховом комбинезоне и в шапочке с длинными ушами — канонический такой новогодний мальчик-зайчик. Только ушки печально висят, мордочка куксится, глаза на мокром месте, лапка в белой варежке прижата к щеке. Баба-яга — Лина подходит к нему, спрашивает: мол, ты что, зайчик, плачешь, боишься меня или что?
И зайчик наконец дает волю слезам и признается:
— У меня жуууубчик болиииит… Ыыыыыы…
Баба-яга оставляет утренник на своего приятеля, Женьку Лесничего в роли Лешего, прекрасного парня, будущего великого пианиста (как же много хороших людей среди друзей моей дочери!), берет зайчика за лапку и ведет. Сначала через весь праздничный зал, потом по коридору, потом по ступенькам с третьего этажа, потом опять по коридору, ведет в кабинет медсестры. Они идут по гигантской своей гимназии — страшная Баба-яга с наклеенным крючковатым носом, косматыми бровями, начерненными зубами, одетая в лохмотья и безобразную телогрейку с приделанным под ней уродливым горбом — Баба-яга же! — такая страшная особа и нежный маленький белоснежный зайчик, при этом зайчик обливается слезами. Встречные малыши пытаются зайчика отбить — они ведь думают, что Баба-яга украла зайчика, украла и ведет к себе в избушку на курьих ногах. Всем приходится объяснять, что у зайчика зубик болит, что идут они в медкабинет к медсестре. И постепенно к ним присоединяются сочувствующие. Наконец Баба-яга приводит зайчика к спасительному кабинету, открывает дверь и засовывает в нее нос, страшный кривой нос из папье-маше.
— Вон отсюда, хулиганы! — кричит медсестра, мельком глянув на двери, что-то заполняя в своих картах.
