Шешель не сомневался, что его желудок с испытанием справится, но вот Елена… она наверняка придерживалась новомодных французских веяний в медицине, проповедовавших постулат, что много есть – вредно для организма. Он был очень выгоден для стран Западной Европы, которые так и не смогли пока оправиться от войны и не обеспечивали свое население необходимым количеством продуктов. Определенное воздержание в пище приветствовалось правящими кругами. Но в России ситуация была совсем иной. Так и урожай в амбарах сгноить можно. Вечно от французов одни проблемы – и на войне, и после нее. Вот союзника-то бог послал. Впрочем, британцы – еще хуже. Те-то всегда себе на уме.

– Приятного аппетита.

От еды исходил изумительный запах.

Шешель почувствовал голод – он прямо-таки вырывался наружу, точно прятался внутри, тихо сидел в желудке, подговаривая желудочные соки к бунту. Стоило Шешелю рот открыть, он и слова сказать не смог, тут же захлопнул его, а то продержи он еще секунду его раскрытым, то вместо слов на скатерть полилась бы слюна, липкая, неприятная. Превосходное впечатление произвел бы он тогда на Елену.

Шешель сглотнул.

Похоже, Спасаломская за веяниями в медицинской моде не следила, оттого, видимо, что все время свое тратила на другие заботы: примерки у портных, заучивание ролей и прочее. Носик от кушаний она не воротила. Глазки ее разгорелись. И в ее желудке голод завел песню сродни той, что выводит ветер, изредка залетая в печные трубы. Не боялась она, что после сытного ужина придется несколько дней морить себя голодом.

Минуты три они только взглядами обменивались. Говорить с полным ртом обременительно и не удобно: подавиться можно и звуки не все правильно произносятся – собеседник тебя просто не поймет.

Готовили здесь вкусно. Но желудок не бездонная бочка. Он растягивается, как воздушный шар, превращаясь из малюсенькой тряпочки, валявшейся на земле, во что-то огромное, что не смогут обхватить, взявшись за вытянутые руки и несколько человек, но и он имеет свои пределы.

Заиграла скрипка.

Утолив голод, они стали наслаждаться музыкой. Беседа потекла сама собой.

Никто их здесь не отыщет. Черное авто будет метаться по ночным улицам, пока у него не иссякнут силы, пока не закончится бензин в его баке и он встанет грудой очень дорогого, но безжизненного металла. Совсем не страшной, как чучело хищника, выставленное в музее естественной природы. Вот только, если приладить на прежние места заспиртованные внутренности, ничего из этого не выйдет. Авто же очнется, стоит только плеснуть в бак немного бензина Глаза загорятся огнем.

– Как же вы будете возвращаться? Давайте я довезу вас до дома. Где вы остановились?

Ее глаза лучились радостью и весельем. Стало ли тому причиной хорошее вино, которое извлек из своих погребов денщик, или потому что музыканты хорошо играли и место им было скорее не в ресторане, а в концертном зале, куда публика приходит послушать только их и не отвлекается на поедание заказанных кушаний.

«Он обрастает хорошими людьми очень быстро. Они тянутся к нему. У меня не так все удачно».

У Шешеля был не настолько богатый опыт общения с женщинами, чтобы понимать их жесты или взгляды. Они оставались для него существами непредсказуемыми, совсем как погода в прогнозах метеорологов. Вот светит ясное солнышко, небо чистое и ничего не предвещает ненастья, но проходит минута-другая, и небо затягивается серым занавесом, что набросил на них кто-то, кто сидит еще выше – на небесах, а потом… начинается гроза. Но все может происходить и в обратном порядке.

– Нет, нет, – сказал Шешель. – Разве в Москве есть проблемы с транспортом? Любая пролетка за несколько минут домчит меня домой, – он называл уже своим домом ту квартиру, которую предложил ему Томчин, – не сомневайтесь.

– Как знаете. И все же давайте я довезу вас до дома, – настойчиво предлагая свои услуги, она боялась чего-то, думала, что та троица, преследовавшая их в течение вечера, может выкинуть чего-нибудь. Отчего-то Елена предпочитала идти окольным путем и не говорить всю правду.

– Нет, нет, – сказал Шешель как можно мягче. Это был тот случай, когда даме в ее просьбе придется отказать. Но возможно ли такое?

Учтивый хозяин не досаждал своим присутствием во время ужина. Пробегал где-то в стороне, лишь поглядывая на Шешеля и Спасаломскую, точно любовался ими. Но когда они прощались, то едва от него отделались. Ладони Шешеля и К. С. точно склеились. Пилоту, чтобы освободиться, пришлось несколько раз встряхнуть рукой, потянуть ее на себя, и если бы К. С. не отпустил его, то вывалился бы следом из ресторана на улицу. Это его нисколько не тревожило. Отделались от него только после того, как Шешель пообещал на днях вновь зайти. К. С. расплылся в улыбке, сказал на прощание, что в любое время дня и ночи двери его ресторана открыты для них. Шешель кивнул. Спасаломская в ответ легонько качнула головой, а потом, когда К. С. уж не мог услышать их разговор, спросила:

– Как его на самом деле звать?

– Силантий Оплеухов, – сказал Шешель.

– Зря он псевдоним взял, – констатировала, смеясь, Спасаломская, – Силантий Оплеухов, да о таком имени мечтать только можно. Так и просится на афиши.

Накрапывал дождь. Очень мелкий. Скорее не дождь даже, а какая-то изморось. На стекле проступали не капли, а влага. Хорошо, что брезентовый верх в авто не стали опускать. Воды бы в салон много не набежало, но сиденья стали бы мокрыми, неприятными. Сядешь на них – зябко станет.

– Вы вымокнете, – не отступала Елена.

– Не успею, – держал оборону Шешель.

– Вы не видели, как я вожу авто.

– Надеюсь, что у меня еще будет возможность это увидеть, – Шешель перешел в наступление.

– Э-э… да. Если вы согласитесь принять предложение Томчина.

– А если нет?

– Тоже будет, – не задумываясь ответила Спасаломская, – но так у нас будет больше времени. Разве вы еще не решили?

– Решил.

– Так да?

– Да.

– Я рада, – она приписала эту заслугу себе. Но права была отчасти. Процентов этак на девяносто девять с сотыми и тысячными долями.

Они ехали медленно. Улицы были пустыми. Именно сейчас по ним можно гнать во весь опор, не боясь, что кто-то под колеса попадет или натолкнешься на телегу или другое авто. Подвыпившего гуляку, который на проезжую часть выйдет или выползет, за версту увидишь, даже если он трупом будет на дороге лежать.

Шешель понял, что ему жаль расставаться со Спасаломской. Он увидит ее завтра. Но на студии будет много других людей. Скорее всего, она останется холодной, будто за ночь позабудет все, о чем они говорили минувшим вечером, а, увидев его, обмолвится лишь парой словечек, точно они почти незнакомы. Так оно и есть. Так и следует вести себя звезде кинематографа. Ничего другого ждать не стоит. Но повторится ли этот вечер? Может, когда на город опускаются сумерки, Спасаломская, как в сказке, обо всем вспоминает, а утром – забывает? Как бы время остановить?

Шешелю стало грустно. Давно так тоскливо на душе не было. В сердце застряла какая-то заноза. Ледышка. Из-за нее сердце замерзло, стало твердым, тяжелым, точно в камень превратилось, дышалось с трудом.

Все так быстро закончилось.

Небольшой каменный двухэтажный домик весь принадлежал Спасаломской. Два льва сторожили его.

Спасаломская как-то заметила, что дом этот стал для нее неудобен, расположен он в центре города и от суеты, царящей прямо за его стенами, никак не удается спрятаться, вот и подумывала она переехать в другое место, поспокойнее. Томчин хотел отстроить специальный квартал, где обитали бы ведущие сотрудники его студии. И об охране от назойливых поклонников заботиться не пришлось бы. Заботой Томчина это станет, как и создание условий для отдыха и прочее, чтобы наутро голова работой была занята, а не бытовыми проблемами. Заманчивое предложение.

Крышу дома поддерживали два великана, наполовину вросших в стену. Мышцы у них напряглись, под каменной кожей бугрились титанические мускулы. На кого же они небо бросили? Как же оно без них еще на Землю не падает? Видать, они тоже были из числа почитателей актрисы, но повезло им побольше чем тем, кто каждый вечер ждет ее возле ворот студии, а она не обращает на них никакого внимания. Если остаться здесь подольше, встав под окнами, тоже в статую каменную превратишься. Вот только где ее расположить потом? Разве что у входа, вместо охранника, который будет следить за тем, чтобы в дом никто непрошеным не проник.