" Я был пехотой в поле чистом, " Я был пехотой в поле чистом, в грязи окопной и в огне. Я стал армейским журналистом в последний год на той войне. Но если снова воевать… Таков уже закон: пускай меня пошлют опять в стрелковый батальон. Быть под началом у старшин хотя бы треть пути, потом могу я с тех вершин в поэзию сойти. Действующая армия, 1943-1944
МОГИЛА ПИЛОТА Осколки голубого сплава Валяются в сухом песке. Здесь всё: и боевая слава И струйка крови на виске… Из боя выходила рота, Мы шли на отдых, в тишину И над могилою пилота Почувствовали всю войну. Всю. От окопов и до тыла, Ревущую, как ястребок. И отдых сделался постылым И неуютным городок. Мы умираем очень просто, По нас оркестры не звенят. Пусть так у взорванного моста Найдут товарищи меня. " На снегу белизны госпитальной " На снегу белизны госпитальной умирал военврач, умирал военврач. Ты не плачь о нем, девушка, в городе дальнем, о своем ненаглядном, о милом не плачь. Наклонились над ним два сапера с бинтами, и шершавые руки коснулись плеча. Только птицы кричат в тишине за холмами. Только двое живых над убитым молчат. Это он их лечил в полевом медсанбате, по ночам приходил, говорил о тебе, о военной судьбе, о соседней палате и опять о веселой военной судьбе. Ты не плачь о нем, девушка, в городе дальнем, о своем ненаглядном, о милом не плачь. ..Одного человека не спас военврач — он лежит на снегу белизны госпитальной. " Мы не от старости умрем, — " Мы не от старости умрем, — от старых ран умрем. Так разливай по кружкам ром, трофейный рыжий ром! В нем горечь, хмель и аромат заморской стороны. Его принес сюда солдат, вернувшийся с войны. Он видел столько городов! Старинных городов! Он рассказать о них готов. И даже спеть готов. Так почему же он молчит?.. Четвертый час молчит. То пальцем по столу стучит, то сапогом стучит. А у него желанье есть. Оно понятно вам? Он хочет знать, что было здесь, когда мы были там… БАЛЛАДА О ДРУЖБЕ Так в блиндаже хранят уют коптилки керосиновой. Так дыхание берегут, когда ползут сквозь минный вой. Так раненые кровь хранят, руками сжав культяпки ног. …Был друг хороший у меня, и дружбу молча я берег. И дружбы не было нежней. Пускай мой след в снегах простыл, — среди запутанных лыжней мою всегда он находил. Он возвращался по ночам… Услышав скрип его сапог, я знал — от стужи он продрог или от пота он промок. Мы нашу дружбу берегли, как пехотинцы берегут метр окровавленной земли, когда его в боях берут. Но стал и в нашем дележе сна и консервов на двоих вопрос: кому из нас двоих остаться на войне в живых? И он опять напомнил мне, что ждет его в Тюмени сын. Ну что скажу! Ведь на войне я в первый раз побрил усы. И, видно, жизнь ему вдвойне дороже и нужней, чем мне. Час дал на сборы капитан. Не малый срок, не милый срок… Я совестью себя пытал: решил, что дружбу зря берег. Мне дьявольски хотелось жить, — пусть даже врозь, пусть не дружить. Ну хорошо, пусть мне идти, пусть он останется в живых. Поделит с кем-нибудь в пути и хлеб, и дружбу на двоих. И я шагнул через порог… Но было мне не суждено погибнуть в переделке этой. Твердя проклятие одно, Приполз я на КП к рассвету. В землянке рассказали мне, что по моей лыжне ушел он. Так это он всю ночь в огне глушил их исступленно толом! Так это он из-за бугра бил наповал из автомата! Так это он из всех наград избрал одну — любовь солдата! Он не вернулся. Мне в живых считаться, числиться по спискам. Но с кем я буду на двоих делить судьбу с армейским риском? Не зря мы дружбу берегли, как пехотинцы берегут метр окровавленной земли, когда его в боях берут. |
