Симба тотчас же понял, что Осман будет сопротивляться до последнего, и ему стало жаль его. Там, внизу, и без того уже было пролито немало крови. Не подлежало сомнению, что низвергнутый в глубину ущелья громадный ствол, на котором держался канат, убил наповал Фераджи, а многих из его товарищей, частью убил, частью ранил. К чему было еще проливать и эту кровь без всякой пользы для себя?

Что выиграл бы с этой смертью Мудима или сам он?

Напротив, только тогда, когда любимец Солимана, его ближайший родственник находился в их руках в качестве пленного, они могли ставить Солиману какие им заблагорассудится условия и отвратить войну.

Поэтому рассудок и доброе сердце одновременно повелевали Симбе пощадить жизнь молодого араба.

— Осман, — сказал он почти дружелюбным тоном, — брось свой кинжал и сдайся! Ты — наш пленник. Я возьму тебя к себе и, вероятно, возвращу Солиману!

Но действие этих слов невольно поразило даже самого Симбу.

— Осман не сдается никогда! — гневно и хрипло крикнул он. — Чтобы я был рабом? Я! Осман?! Нет! Лучше я разом кинусь вниз головой в эту пропасть! — И он уже сделал движение, чтобы откинуть трап, но в этот самый момент к нему проворно подскочил Инкази, намереваясь помешать ему, а также и Сузи с ружьем в руках.

В этот момент произошло нечто, в чем никто не мог дать себе ясного отчета.

Все видели, что Осман вдруг обернулся в сторону Инкази и, ловко увернувшись от него, вонзил кинжал глубоко в грудь своего врага. Громко вскрикнув, Инкази повалился на землю, но в тот же самый момент на голову его противника грузно опустился приклад ружья здоровенного Сузи, — и сраженный этим ударом Осман упал с раздробленным черепом на своего поверженного врага.

Симба не успел воспротивиться случившемуся, не успел предотвратить ни того, ни другого рокового удара; все это произошло с быстротой молнии.

Он склонился над своим юным другом; из страшной раны в груди струилась темная густая кровь; на губах тоже выступала кровавая пена.

Симба бережно поднял его на руки и вынес, как ребенка, на порог хижины.

Первые лучи восходящего солнца ласково заиграли на мертвенно бледном лице умирающего юноши. Инкази медленно сомкнул веки. Неужели он в последний раз видел солнечный свет? Неужели этой молодой жизни пришел конец?

Предчувствие Мудимы. — Солиман колеблется. — Потрясающее событие. — Святотатство против Муциму. — У тела Османа. — Смертельные враги. — Возвращение в Удшидши. — Осторожный капитан. — Муциму гневается. — Последний взгляд на «Змею».

С восходом солнца вернулся Мудима со своего поста. Враг не показывался с той стороны. Теперь его ужасно тревожила мысль о том, что произошло в эту ночь там, у потайного хода. Удался ли план его названного брата? Попался ли Солиман в западню? О, если бы только он мог увидеть Солимана пленником в крепости Мудимы. Этого Солимана, с которым он уже столько лет имел счеты, видеть его в своей власти! О, какой радостью, каким упоением наполняла эта мысль душу старого Мудимы!

Но не даром звали его Мрачным. При входе в ворота тэмбе сердце его стало сжиматься каким-то тягостным предчувствием. Почему никто не спешил возвестить ему радостную весть? Никто не вышел встретить его, порадовать! Почему в его доме и во дворе царила такая мертвая тишина? Почему не раздавалось здесь ни криков радости и торжества, ни веселой пальбы из ружей, какою негры знаменуют всякое радостное событие? Вон часовые; все они стоят молча и неподвижно на своих местах… он ускорил шаг — предчувствие не обмануло его: случилось какое-то несчастье.

О, как спешил он теперь через ворота и широкий двор прямо к хижине Инкази, где тесной толпой стояли, скучившись, точно стадо баранов, и негры Симба, и его воины, и женщины. Кто же лежит там распростертый на земле? Над кем склонился Симба?

Кажется, он узнает его! Это — Инкази, единственный сын его!

Да, вот он перед ним! Душу раздирающий крик вырвался из груди старика — затем, не сказав ни слова, он опустился на землю подле любимца.

Он не спросил, кто его ранил насмерть; он видел только изнеможенное лицо и тяжело вздымавшуюся грудь, жадно впивался глазами в своего любимца, как бы желая убедиться в том, предсмертны ли это муки, или же есть еще хоть какая-нибудь надежда.

Немного погодя он взглянул на Симбу, и в его взгляде было нечто такое, что Симба не в силах был вынести; казалось, его названный брат безмолвно упрекал его в том, что он лишил его единственного сына.

Одновременно с этим другая пара глаз с мучительной тревогой глядела с палубы «Змеи» в заливе Лувулунгу наверх, к тэмбе Мудимы: то Солиман беспокоился о своем любимце!

Накануне к Солиману явился Ибрагим и доложил, что он, кажется, нашел потайной ход к тэмбе Мудимы. Из одной отдаленной и незаметной бухты Танганайки ведет таинственными изворотами едва заметная крутая тропа прямо в гору, и, насколько можно судить, от подножия скал в долине чуть не к самому тэмбе.

Вследствие этого сообщения, Солиман решил в эту же ночь сделать неожиданно нападение на крепость Мудимы. Далее Ибрагим одновременно сообщил ему неожиданное известие о том, что Фераджи находится в заключении, но что он еще в эту ночь потайным ходом думает бежать и явится к нему. Фераджи поручил передать Солиману, что просит ожидать его у тесного пролива, ведущего к скрытой бухте озера Танганайки, которая лежит близ той косы или мыса, где они встретились и беседовали в ту памятную ночь.

Понятно, Ибрагим предварительно выслушал рассказ Мабруки о таинственной бухте и затем отправился на розыски последней, которую и нашел весьма благополучно. Но чтобы выслужиться в глазах своего господина, он передал ему это в обратном порядке, желая удержать всецело за собой славу открытия таинственной бухты.

С двумя меньшими судами и сорока воинами из числа храбрейших Солиман отправился с наступлением ночи к маленькому проливу, ведущему в бухту, и столкнулся тут с Фераджи.

От вето он узнал, что Симба и Инкази отправились на остров Муциму, где скрывается Лео, — узнал также и все подробности о потайном ходе к тэмбе Мудимы и тут же решил разом уничтожить врага. Осман должен был взять на себя менее трудную и опасную часть этой задачи, как полагал Солиман, а именно: захватить врасплох Мудиму в его тэмбе; сам же он намеревался отправиться на «Змее» на священный остров и там сделать опасного для всех них Симбу безвредным.

Тридцать своих отборных солдат отдал он в распоряжение Османа; такой военной силы было более чем достаточно, чтобы овладеть застигнутым врасплох тэмбе. Ведь в настоящий момент там не было никого, кроме одних простых негров; Грозный Лев плыл теперь по волнам Танганайки за своим другом и любимцем Лео.

Однако достигнув залива Лувулунгу и пересев на «Змею», Солиман вдруг предался опасениям и сомнениям. Ведь нападение на крепость Мудимы было уже само по себе дело нелегкое и небезопасное, и его особенно удивляло, почему он до сих пор не видит зарева пожара. Ведь пожар тэмбе был бы для него самым очевидным и несомненным доказательством успеха нападения. Но на вершине зубчатой горы было по-прежнему темно и мрачно, и озабоченный все более и более участью своего любимца Солиман отплыл не в сторону острова Муциму, как намеревался, а обратно, к узенькому проливчику, ведущему в тайную бухту, рассчитывая служить здесь прикрытием тыла отважных смельчаков, отправившихся брать приступом неприступную крепость Мудимы.

Когда уже рассвело, к нему прибежало несколько человек из его людей, бывших с Османом, бежавших под впечатлением страшной паники и сообщивших ему печальную весть о том, что Осман первый поднялся наверх, за ним последовал Фераджи. Они рассказали, как с высоты обрушился громадный ствол, убивший наповал Фераджи и Ибрагима и ранивший некоторых других, после чего все бежали.

Солиман был положительно убит этой вестью. Какая страшная участь постигла его любимца? Что случилось с ним? Жив ли он еще? Старик забыл даже свой кровожадный план относительно Лео и Симбы; он рвал на себе волосы в порыве гнева и отчаяния и бессмысленно лавировал взад и вперед перед тихой бухтой.