— Фераджи! В уме ли ты? — воскликнул, обезумев от ужаса, Мабруки.

— Теперь или никогда! — ответил тот. — Наконец-то, я снова свободен и могу выпрямить свои члены!

— Войди в сарай, Фераджи! Войди скорей, — задыхаясь от страха, прошептал Мабруки, дрожа от волнения, — войди, не то мы погибли!

— Тогда я дорого продам им свою жизнь, — прошипел Фераджи, — оставайся ты здесь, а я должен послушать, что там эти двое говорят между собой. — И не взирая на опасность, которой он подвергал себя, Фераджи подкрался к двери хижины Инкази и стал подслушивать. То был тихий, певучий голос Инкази, говоривший следующие слова:

— Да, через этот тайный ход я спустился и в ту ночь, когда подслушал Фераджи и Солимана. Спускайся ты вперед, ведь Лео ждет нас, а к острову Муциму сегодня не так легко будет добраться!

Затем некоторое время царила полнейшая тишина. Но вот послышался изнутри хижины какой-то глухой звук, точно закрылся трап, и снова стало тихо.

Фераджи, приложившись ухом к двери, с жадностью ловил каждый звук. Весь он сосредоточен был в этот момент в слухе, а сердце билось все скорее и скорее, тем более что в продолжении последних секунд он уже не слышал в хижине ни малейшего звука.

Мабруки же, который опасался, что вот-вот отворится дверь, и Симба и Инкази неминуемо наткнутся на Фераджи, дрожал, как лист, неподвижно стоя на своем посту. Неизъяснимый страх, овладевший им, не только лишил его языка, но даже и сознания; он положительно не понимал и не мог дать себе отчета в том, что происходило вокруг него.

Вдруг он почувствовал, что Фераджи схватил его за руку и задыхающимся от радости, торжествующим голосом крикнул ему в самое ухо:

— Иди же! Путь свободен! Мы можем бежать!

Мабруки, не сопротивляясь, дал себя увлечь и машинально вошел вслед за Фераджи в темную хижину. Фераджи плотно запер за ним дверь.

— Видишь, дружище, — заговорил он, — когда меня связанного бросили сюда, я в неизъяснимом бешенстве катался по земле и головой ударился о стену. Вдруг та стена, что в самом темном углу, дала такой звук, как будто эта тоненькая перегородка, а не стена, и будто проломить ее ничего не стоит. Ах, будь у меня тогда руки свободны! Но этот Инкази скрутил меня так крепко, что я положительно не мог шевельнуться; когда я попытался ослабить свои путы, то они до крови врезались в мои руки. Пришел Симба, увидел мои окровавленные руки и приказал ослабить путы. Тогда, дружище, мне удалось высвободить одну руку, так что я мог пошатать эту стенку. Оказалось, что это род трапа, ведущего в глубокую пропасть или ущелье между двумя черными скалами.

Я заглянул в глубь этой зияющей пропасти — и мороз пробежал у меня по коже: более двадцати футов в глубину спускались отвесные черные стены скал, пока, наконец, нога могла найти твердую точку опоры, и на страшной глубине я увидел дневной свет, врывавшийся во мрак ущелья. Там ждала меня свобода, и я внутренне ликовал при одной мысли об этом. И вот я увидел на краю этой пропасти толстый канат, надежно привязанный к стволу большого дерева. Канат этот был свернут, но не подлежало сомнению, что он достаточно длинен, чтобы хватить до дна. Итак, я случайно нашел потайной ход, но тогда не мог бежать, потому что правая рука моя и нога были связаны крепко и я с трудом мог шевелиться. Не успел я освободиться окончательно от своих пут, как явился Инкази и приказал запереть меня в этот проклятый хлев. Но теперь, теперь ничто не помешает нам бежать через это ущелье! Симба и Инкази только что удалились этим самым путем; мы последуем их примеру! Идем же, друг! У меня для Солимана важные вести, надо спешить!

Спустя несколько минут в хижине Инкази воцарилась мертвая тишина, пока вспугнутые людскими голосами крысы не появились вновь и не принялись опять за свою обычную возню около стен и над потолком.

Между тем Симба и Инкази, спустившись по канату, очутились на скалистой площадке, окруженной со всех сторон густым кустарником. Отсюда шла круглая тропинка, спускавшаяся вниз, вплоть до берега тихого пруда, и терявшаяся в густых зарослях тростника, запрудивших почти до половины эту бухточку Танганайки.

— Это такая глушь, такое непролазное болото, — сказал Инкази, — что ни одна душа не заподозрит здесь тропы, ведущей к нашему нагорному тэмбе. Допустим даже, что кто-нибудь найдет эту тропу, что из того? Ведь на голый утес в двадцать футов вышиной не так легко взобраться.

— Нет, Инкази, я нахожу, что вы весьма беспечны, — отвечал Белая Борода. — Я сам исходил эту бухту вдоль и поперек, и если бы только приложил некоторое старание, то конечно, не преминул бы найти эту тропу, ведущую к ущелью. Двадцать футов не так уж много, чтобы ловкий гимнаст не мог взобраться вверх, а раз удастся взобраться одному, то ничто не мешает ему сбросить другим веревку или канат, по которому подымутся без труда все.

Инкази улыбнулся со свойственной всем неграм беспечностью.

— Это все кажется тебе так легко и возможно, — сказал он, — потому что ты все это знаешь! Ничего не стоило бы воздвигнуть здесь крепкие ворота, но лучше, если никто не подозревает об этом месте. Таким образом мы имеем хотя бы один потайной ход, которым в случае надобности всегда можем пользоваться и никем незамеченные входить и выходить из своего тэмбе. К тому же не далее как всего каких-нибудь полгода тому назад мне пришла в голову мысль спускаться по канату через это ущелье в долину.

— Тем хуже! — воскликнул Симба. — Значит, ты даже не можешь знать, не заметил ли кто в последнее время твоего таинственного появления и исчезновения из тэмбе и не проследил ли за тобой этот ход.

Инкази отрицательно покачал головой, упорно отрицая подобную возможность.

— Вернемся и скажем, по крайней мере, Мудине, чтобы он вытащил канат до нашего возвращения, — продолжал настаивать Симба.

— К чему? — возразил Инкази. — Могу тебя уверить, что нам нечего беспокоиться.

Теперь они вошли уже по колено в воду, пробираясь туда, где бухта узким каналом соединялась с озером Танганайка. Здесь, в самой чаще кустов, низко склонявшихся над водой, была спрятана лодка, которая могла свободно вместить трех человек. Инкази, не задумываясь, вскочил в лодку и предложил Симбе последовать его примеру, причем таинственно шепнул ему:

— Видишь ты там этот старый поросший мхом и различными паразитами ствол? Это мой потайной челнок; в нем я часто отправляюсь по волнам Танганайки, когда хочу в ночную пору незамеченным побывать где-нибудь. Ствол этот выдолблен внутри, и я удобно могу лежать в нем, закрывшись крышкой; в ней есть спереди небольшое отверстие, через которое можно обозревать окрестность и видеть все, что происходит вокруг, а сзади есть другое отверстие для весла, сделанного из живых ветвей. Вот в этом-то самом челноке я и подслушал тогда Солимана и Фераджи!

При этом Симба не проявил ни малейшего удивления, как того ожидал Инкази, но оставался по-прежнему погруженным в глубокую задумчивость.

Тайны бедного Инкази были прикрыты весьма прозрачной пеленой. Всякий, кто обладал некоторой долей проницательности и хоть сколько-нибудь был знаком с хитростями и приемами войны дикарей, без труда мог раскрыть все его тайны. Участь тэмбе Мудимы не на шутку заботила и тревожила теперь Симбу. Ему вдруг вспомнилось, что здесь, в этой самой тихой, стоячей бухте, были с ним и Сузи, и Мабруки, и Фераджи. Весьма возможно, что кто-нибудь из них, вернее всего Фераджи, отличавшийся особенной хитростью и коварством и чрезвычайно зорким глазом, заметил более того, чем видел даже сам Симба.

Мало того, люди Солимана, обыскивавшие весь этот берег, каждый камень и каждый куст, весьма легко могли проникнуть и сюда, в этот узкий пролив, и при дневном свете разглядеть эту тропу, которая вела в гору к ущелью. И вот Симба стал размышлять и соображать, что если какая-нибудь отважная горсть смельчаков из числа рабов Солимана сделает попытку взобраться на верх под покровом темной ночи. Ведь они найдут даже канат, готовый к их услугам для облегчения довольно затруднительного подъема в узком ущелье, — а тогда крепость Мудимы безвозвратно погибла!