Нет, те итальянские журналисты, которых задела своими жесткими репликами Марта Геллхорн, тоже были на стороне Финляндии. Неожиданный русско-финский конфликт, который, по мнению многих обозревателей, должен был стать военной прогулкой, размыл многие идеологические границы – по крайней мере на первом этапе.

Действительно, потребовалось несколько дней, чтобы Геллхорн и многие другие люди сумели осознать внезапное русское нападение и все его политические аспекты. Она знала только одно – она случайно попала в центр самой важной новости в мире, и она писала о ней, и это стало одной из самых важных частей ее карьеры. «Война началась ровно в девять», – начиналась ее статья «Бомбы с низкого неба», которую она отправила из Хельсинки в «Колльерс».

«…Жители города стояли на улицах и слушали болезненный, нарастающий вой сирен. Впервые в истории они услышали звук бомб, падающих на их город. Это современный способ объявления войны. Люди неспешно шли в бомбоубежища или укрывались в подъездах домов и ждали.

В то утро Хельсинки был замороженным городом, населенным лунатиками. Война пришла слишком быстро, глаза и лица у людей были застывшие, не верящие в происходящее… Пять сильных взрывов, и тишина после них была ужасной. Затем по тихим, разбитым улицам пронесся слух: отравляющие газы. Верили теперь во всё.

Мы пробирались через битое стекло улиц. Серый день стал еще темнее от дыма. Разбомбленные дома в этом квартале пылали настолько сильно, что силуэты зданий были не видны. Повернув налево, мы побежали на свет еще одного пожара. Технологический университет, крупный гранитный квартал зданий, получил попадание. Дома вокруг университета и на соседней улице были выпотрошены, изо всех окон выбивался огонь. Пожарники работали тихо и быстро, но они могли только тушить пожар. Тела можно было извлечь и позже…»

Несмотря на недели подготовки и учений, городские власти, которые были более заняты приготовлениями к летним Олимпийским играм 1940 года и только что создали управление гражданской обороны, были застигнуты врасплох этим огненным штормом, обрушившимся на город с неба. Бессистемная эвакуация из столицы началась сразу после первого налета, что особенно шокировало Геллхорн.

«На углу улицы ранним вечером женщина остановила автобус и посадила в него своего ребенка. У нее не было времени, чтобы поцеловать ребенка или что-то ему сказать на прощание. Женщина развернулась и пошла обратно на разбомбленную улицу. Автобус подбирал детей и увозил их – куда, никто не знал, но за пределы города. Во второй половине дня началась любопытная миграция, которая продолжалась всю ночь. Потерянные дети, чьи родители погибли в горящих домах или просто потерялись в неразберихе, шли из центра поодиночке и группами по два и по три. Прошли дни, но государственное радио все еще называло их имена в передачах, пытаясь найти их семьи…»

Так же, как она писала в своих инсургентских, но в целом объективных репортажах из Испании, Геллхорн позволила гневу против агрессора просочиться на страницы репортажа: «Я думаю, было бы хорошо, если бы тех, кто отдал приказ о бомбардировке, заставили бы прогуляться по земле и почувствовать это».

В отеле «Кемп» коллеги Геллхорн не скрывали радости. Теперь, после нескольких недель ожидания, наконец-то было о чем писать. Один канадский журналист только что приехал с Западного фронта, где все по-прежнему было без перемен. «Всего несколько убитых, а сидел я там несколько недель», – воскликнул он. Война между СССР и Финляндией явно будет шоу получше. Датский журналист, который застал попадание бомбы в район вокзала и мясорубку, испытывал извращенную радость. «Мне кажется, это будет лучший репортаж в моей карьере, – сказал довольный писака, ни к кому не обращаясь. – Как мне повезло! Все так хорошо сложилось! Горящий автобус и все такое».

В свою очередь, Джоффри Кокс, опытнейший репортер «Дейли Экспресс», прибыл в Хельсинки вечером 30 ноября и увидел город в огне. Он не мог понять причины налета.

«Зачем Советы произвели этот налет? – задавался вопросом Кокс, сам из Новой Зеландии, уже писавший репортажи из Чехословакии и с Испанской гражданской войны. – Это умышленная попытка запугать мирное население? Ответ знают только командиры Красной Армии». Кокс в результате пришел к мнению – и русские военные документы это подтверждают, – что налет был на военные цели, но был выполнен «неуклюже».

И тем не менее Кремль должен был знать, что даже если авиаудар был бы более точным, он все равно повлек бы за собой жертвы среди мирного населения. «Мне кажется, ближе всего к истине то, что русские считали социальную структуру Финляндии прогнившей и что будет достаточно нанести один удар для смещения нынешних правителей и донести до них, что русские имеют серьезные намерения. Именно поэтому они произвели этот налет и начали войну с такими небольшими силами».

Если так, то, как показали последующие события, русские правители жестоко ошибались: «Финны были едины, как никогда с 1918 года. Внезапный удар с небес зацементировал те трещины, которые были в этом единстве. Левые, которые были бы недовольны возвращением Маннергейма, были столь рассержены брутальностью налета, что всем сердцем поддержали войну».

«Действительно, – продолжил Кокс, – налет и фотографии с него использовались по всей Финляндии в первый месяц войны как главное оружие пропаганды.

На каждом фронте, который я посетил позже, один за другим солдаты со злобой говорили о налете 30 ноября. Я видел газеты с фотографиями горящих улиц в Хельсинки в домах крестьян и квартирах рабочих по всей стране. Немалая часть несгибаемой финской воли к борьбе сформирована этим налетом на Хельсинки».

В тысяче ста километрах от Финляндии шеф берлинского бюро CBS Вильям Ширер зло слушал первые сообщения о подлом советском нападении из столицы тогдашнего германского союзника. Из-за ограничений германской цензуры по отношению к Советскому Союзу Ширер написал о нападении на следующий день в нейтральных тонах.

В частной обстановке этот видный американский журналист с трудом сдерживал себя. «Советский Союз вторгся в Финляндию!» – написал он в своем дневнике, который после стал известен миру как «берлинский дневник». «Великий защитник рабочего класса, могущественный проповедник против фашистской агрессии, праведный наблюдатель за соблюдением договоров (это цитата из выступления Молотова месяцем ранее) напал на одну из самых эффективных малых демократий в Европе и тем нарушил более полудюжины священных договоров. Я бесился тридцать часов, – вспоминал радиоведущий. – Не мог заснуть».

По другую сторону Атлантического океана, в Вашингтоне, округ Колумбия, поезд, везущий президента Франклина Рузвельта, подошел к вокзалу. Рузвельт возвращался из краткого отпуска в Варм Спрингс, штат Джорджия. Специальная делегация из госдепа, в которую входили секретарь Кордел Халл и его заместитель, Самнер Уэллес, подъехала прямо к вокзалу, чтобы лично проинформировать президента о русской агрессии. Специальные вечерние выпуски газет с заголовками об агрессии уже продавались на вокзале, куда подъехала группа для встречи поезда Рузвельта.

Рузвельт, который шестью годами ранее предпринял политически непопулярный шаг и признал советский режим, был не рад таким новостям. Донесение о советском вторжении, пришедшее по телеграфу, вызвало бурные дебаты в госдепе – как реагировать на это вторжение. Эти дебаты в Вашингтоне шли несколько недель. Обычно выдержанный Уеллес вышел из себя и требовал разорвать дипломатические отношения с Кремлем. Халл, его более осторожный начальник, сомневался. Такое решение, отметил он, может быть очень популярным в глазах общественности, но волна возмущения постепенно сойдет на нет, а расхлебывать все придется именно госдепу.

Двадцатью пятью годами ранее США и тогдашний президент Вудроу Вильсон были шокированы вторжением Германии в нейтральную Бельгию – «изнасилование Бельгии» – так это было названо. Вторжение и сильно раскрученные военные преступления против бельгийского гражданского населения стали первыми ударами, которые в результате разбили американский изоляционизм. Двумя годами позднее Америка вступила в войну.