— Лисиска… Лисиска… — прошептала Мессалина между поцелуями. — Это имя мне нравится. Зови меня Лисиска. Так я смогу скорей к нему привыкнуть.

Глава XXI

ЛИСИСКА

— Лисиска… Лисиска… Можно войти? Гнатон, владелец одного из самых богатых лупанаров Субуры, стоял за тяжелым занавесом, закрывающим вход в комнату, которую Мессалина сделала своим обиталищем в этом гостеприимном доме. Уже прошло больше месяца, как Мнестер привел Мессалину к сутенеру. Введенный в курс дела, он согласился принять императрицу под именем Лисиска, которая была одной из тех, кто жил у него на особом, привилегированном, положении. Хотя он использовал в основном рабынь, приписанных к его дому, Лисиска была женщиной свободной. Она платила ему за комнату и делилась с ним деньгами, которые зарабатывала в его лупанаре. Он поставлял ей столько клиентов, сколько она хотела, но Лисиска была вольна искать их и в другом месте. Заменив ее, Мессалина восприняла и ее обычаи, и Гнатон нашел в этом свою выгоду: Мессалина отдавала ему все, что получала от клиентов, оставляя себе лишь по одному динарию, чтобы иметь возможность считать, скольких мужчин она приняла в своей постели. Впрочем, даже если бы дело было для него невыгодным, Гнатон знал, что не смог бы отказать, не рискуя увидеть свой лупанар закрытым, а самого себя — изгнанным из Рима.

В первый день, который она посвятила своему новому занятию, Мессалина испытала нечто похожее на ужас, но чувство это было не столь сильным, чтобы помешать ей вести себя, как подобает проститутке; однако вскоре она так пристрастилась к этим случайным встречам, что, если поначалу сама хотела выбирать себе клиентов, то потом стала принимать всех без разбору, подчиняясь капризам случая и находя особенное удовольствие в этой как бы игре, когда она должна была всякий раз подстраиваться под нового любовника. Она чувствовала себя рабыней, женщиной, обязанной безропотно повиноваться прихотям выбравших ее мужчин, — и это усиливало получаемое ею удовольствие. Она больше не появлялась в своем доме на Квиринале: как только у нее выдавалось свободное время, как только возникала уверенность, что Клавдий не захочет ее видеть, она спешила в Субуру, чтобы на воле отдаться той необычайной страсти, которая властвовала над ее телом и снедала душу. Она не пыталась постичь, что именно толкает ее к разврату: стремление погубить себя, желание забыть свою несчастную любовь или неутолимая жажда удовольствий… Она хотела лишь одного: все новых сильных и волнующих ощущений — и никогда не удовлетворяла свое желание сполна.

За тот месяц, что она посещала лупанар, она познала разного рода мужчин: от легионеров с опаленными восточным солнцем лицами до робких юнцов, жаждущих приобщиться к таинствам Венеры, от молодых темпераментных мужчин до похотливых стариков, не способных удовлетворить своих жен и получить удовлетворение от них. Но она находила для себя все новые и новые ощущения в этой веренице беспрестанно меняющихся любовников.

С позволения Мессалины Гнатон приподнял занавес и вошел в комнату. Она была небольшой, но богато обставленной. В ней имелись: мягкое ложе, покрытое разноцветными подушками, бронзовый стол на трех ножках с фруктами и винами, сиденья, подставки для светильников, мраморный столик, на котором стояли горшочки с мазями и флакончики с духами. За этим столиком на покрытом тканью табурете и сидела Мессалина, только что пришедшая из дворца. Рабыня, предоставленная в ее распоряжение Гнатоном, занималась туалетом своей госпожи. Она помазала ей тело в нескольких местах разными духами, затем распустила волосы, которые Мессалина любила носить свободно струящимися по плечам, и вплела в них гирлянды из роз, после чего подкрасила кармином соски и надела на груди сетку из золоченых нитей.

— Меня уже спрашивают? — поинтересовалась Мессалина, продолжая глядеться в зеркало и даже не поведя глазами в сторону Гнатона.

— Молодой и красивый мужчина, ясно, что из знати.

— Жаль, я бы предпочла крепкого лодочника.

— Хочешь, чтоб я его выпроводил?

— Нет, пусть подождет. За сколько он хочет заплатить?

— Он уже заплатил за всю ночь, но сказал, что, может быть, уйдет, как только тебя увидит. Сдается мне, ему более всего нужно на тебя посмотреть. Он сказал, что его направил сюда один из друзей. Как я понял, друг видел настоящую Лисиску.

— Наверно, чем-то я его очень заинтересовала, раз он платит цену всей ночи только за то, чтобы увидеть меня. Пусть подождет.

Мессалина встала со своего места, а сутенер удалился. Она дала возможность рабыне надеть на нее несколько недорогих украшений и закутать в льняное охряного цвета покрывало, сквозь которое хорошо было видно ее тело. Потом она возлегла на ложе, устроившись боком, грудью опершись на подушки и высунув из-под ткани полусогнутую ногу. Рабыня пошла звать посетителя и вскоре вернулась вместе с ним. Мессалина, любившая принимать позы, чтобы изумлять и распалять клиентов, кусала гранат, зерна которого лопались у нее во рту, и, казалось, не обращала на вошедшего никакого внимания. Мужчина молча остановился. Она не знала, ее ли он разглядывал или стены, внизу покрытые блестящей черной краской, выше — красной, а на высоте человеческого роста — эротической росписью, на редкость выразительной, где в высшей степени реалистично были изображены различные любовные позы, описанные Овидием и греческими порнографическими авторами: Астианассой, которая первая создала трактат «Эротические фигуры и позы», Филеной из Самоса, описавшей все позы, которые она сама испробовала, Элефантиной, написавшей много книг, которыми зачитывался Тиберий; а из мужчин — Сотадом из Маронеи, автора непристойных стихов, и Паксамом, который написал труд «Додекатехника», посвященный технике использования двенадцати наилучших поз; последний имел ученицу, куртизанку по имени Сирена, которая в своих любовных забавах столь искусно применяла эти двенадцать положений, что ее прозвали Додекамашиной. Мессалина старалась подражать ей и даже превзойти ее в искусстве любви.

Только ложе освещалось дрожащим пламенем светильников; посетитель все стоял в полумраке на пороге. Когда он приблизился к свету, Мессалина, решившая, наконец, обратить на него внимание, внезапно ощутила словно удар внутри: перед ней был Гай Силий, друг Валерия Азиатика, человек, собравший его прах! Проявив немалую способность владеть собой, Мессалина скрыла волнение, вызванное в ее душе столь неожиданным появлением в лупанаре этого человека, о котором она так и не знала наверняка, ненавидела она его или все-таки желала. Хоть она и почувствовала к нему нерасположение в день их первой встречи у Симона-мага, до ее замужества, в сущности, это не было неприязнью, но просто вспышкой уязвленного женского самолюбия. Она выказывала враждебность к нему оттого, что он не стал ее обожать, остался, как она считала, равнодушен к ее чарам. Но с той поры, как она вновь увидела его во дворце, понимающие взгляды сблизили их. И все же она боялась, что он возненавидит ее после смерти Валерия Азиатика, в которой, по слухам, винили ее.

— Добрый вечер, — проговорила она голосом более тихим, чем ей хотелось. — Я — Лисиска.

Он встал перед ней и, нахмурив брови, обводил ее пристальным взглядом, от которого ей сделалось не по себе.

— Ты неразговорчив, — заметила она, протягивая к нему руку. — Гнатон сказал, что ты заплатил за целую ночь. Садись же. Если хочешь вина, я тебе налью. А может, ты предпочитаешь сразу перейти к ласкам? Уверяю, что ты не будешь разочарован. Я слыву одной из самых искусных куртизанок Рима… Отчего ты молчишь? Я так мало нравлюсь тебе, что ты раздосадован?

— Напротив, — наконец-то заговорил он, садясь подле нее. — Я и подумать не мог, что ты действительно так прекрасна, как мне говорили.

— Так значит, ты молчишь от изумления?

— Изумления и восхищения. Мне сказали, что ты похожа на императрицу, но я не предполагал, что сходство настолько велико, что можно даже вас спутать.