Двурушническая речь Вителлия, пробудившая было в Азиатике надежду, в конце концов убила ее. Он понял, что всякая защита напрасна: слишком много влиятельных людей из окружения Клавдия хотят его гибели. Он счел бессмысленным протестовать.
— Вителлий, — сказал Клавдий, — ты сумел убедить меня своей патетической речью. Азиатик, благодари своего старого друга; я уступаю его просьбе. Иди, возвращайся домой и придай себя той смерти, какая тебе больше нравится.
Азиатик во всем своем непомеркнувшем великолепии приветствовал присутствующих и, не сказав ни слова, удалился.
Уйдя из покоев Клавдия, Мессалина немедленно направилась к себе. Там она взяла тростник и начертила на воске следующие слова, адресованные Поппее:
«Из дружеских чувств к твоей дочери и к тебе сообщаю, что Валерий Азиатик приговорен к смерти за измену и прелюбодеяние. Обвинение падает и на тебя, и ты знаешь, что за последнее преступление познаешь позор тюрьмы и ссылки, если не хуже. Не жди прихода преторианцев, тебе остается самой решить свою участь».
Мессалина была уверена, что это послание приведет ее к самоубийству. Вскоре появился торжествующий Публий Свиллий с сообщением о приговоре Валерию и о том памятнике коварству, с помощью которого Вителлий убедил Клавдия, весьма склонного сомневаться в правдивости обвинения.
— Свиллий, — сказала Мессалина, — твоя услуга будет надлежащим образом оплачена. Но тебе остается выполнить еще одно поручение, которое я могу доверить только тебе. Мне известно от Симона, что ты хорошо знаком с Валерием и Поппеей, часто встречал их у него. Говоря в свою защиту, Азиатик даже намекнул на твоих сыновей. Я не поняла смысла этого намека, но он подтверждает, что вы находились в тесных отношениях.
— Просто они воевали под командованием Азиатика и могли быть свидетелями некоторых из его подвигов, — уточнил адвокат.
— Так вот, я прошу тебя отнести это письмо Поппее и отдать ей лично в руки. Ты можешь его прочитать: в нем я сообщаю о приговоре Валерию, за которым непременно последует приговор ей. Надеюсь, ты сможешь побудить ее предать себя смерти ради того, чтобы избежать позора тюремного заключения. Она — причина несчастий Азиатика, она и та безумная любовь, которую он питает к ней, и было бы очень несправедливо, если бы император сохранил ей жизнь, осудив на смерть ее любовника. А я боюсь, что именно так и будет, я почувствовала в Клавдии большое нежелание приговаривать к смерти Азиатика.
— Я мчусь туда и вновь приложу все свое умение убеждать.
— Если тебе удастся и это дело, проси у меня все, что ни пожелаешь. Иди, Свиллий.
Мессалина долго оставалась одна, погруженная в самые мрачные раздумья. Она рассчитывала, что, если Свиллий будет достаточно убедителен, Поппея простится с жизнью до наступления ночи. Азиатик, конечно, не станет так торопиться. Она сможет прийти к нему, убедит подождать, заверив в великодушии Клавдия и в том, что сама вступится за него и добьется успеха. Разумеется, Валерию понадобится какое-то время, чтобы пережить смерть Поппеи, но неизбежно придет забвение, и тогда ничто не помешает ей, Мессалине, обольстить его. Она дождалась наступления темноты, набросила на плечи просторный плащ и укрыла его полой голову. Она не хотела быть кем-либо узнанной и, даже не взяв с собой Ливию, покинула дворец через потайную калитку сада, в который можно было попасть прямо из ее покоев.
Мессалина торопливо шла по улицам, залитым светом полной луны и почти пустынным, потому что римляне в этот вечерний час устраивали трапезы, переходящие в попойки. Только некоторые распутники спешили к Мульвиеву мосту, месту ночных свиданий мужчин и женщин, ищущих тайных, но не запретных удовольствий: старые римские законы были забыты в угоду новым нравам, не ведающим никаких запретов.
Ей потребовалось время, чтобы добраться на другой конец Рима, где находились Лукулловы сады. Она остановилась возле украшенных бронзой ворот, через которые Валерий попадал в свои владения без ведома стражи, охраняющей главный вход. Ее удивило и обрадовало, что ворота были приоткрыты. Никем не замеченная, она проскользнула в них. Идя по цветущим аллеям, она вновь изумлялась магической красотой места, напоенного ароматами ночи. В высокой кроне она услыхала жалобное пение птицы; Мессалина не знала, что это за птица, но она показалась ей предвестницей беды.
Она торопливо шла вперед и достигла небольшой круглой беседки; на изящные мраморные колонны опиралась легкая куполообразная крыша; такими беседками италийцы любят украшать свои сады. Безотчетный порыв повлек ее к этой постройке, внутри которой она увидела небольшой алтарь, а на нем — мраморную урну с лежащей рядом крышкой, словно приготовленную для скорого использования. Позади алтаря стояла стела, тоже мраморная, с изображением золотого лотоса; на верху стелы чернилами было выведено: «Другу цветов и деревьев». Похоже, надпись предназначалась для скульптора, которому предстояло увековечить ее с помощью резца.
Внезапно Мессалиной овладел страх. Она побежала к дому. По дороге она ощутила какой-то резкий запах, смягченный, однако, ароматом сандалового дерева. Она знала, что Валерий посадил у себя много ростков этого ценного, завезенного из Индии дерева. По мере приближения к дому запах становился все более тяжелым и едким. Вскоре она различила между деревьями отсветы огня. Внезапный вихрь бросил в ее сторону золу — на мгновение она упала в ее раскрытые ладони, а потом понеслась дальше. Пробежав еще немного, Мессалина увидела огромный полыхающий костер, перед которым двигались какие-то силуэты — да, это были силуэты рабов, следивших, чтобы огонь не распространился на лес. Возле костра, скрестив руки на груди, стоял Гай Силий. Она остановилась рядом и повернула к нему голову.
— Гай, — проговорила она, — что здесь происходит? Этот костер — это…
Она не отважилась договорить. Он кивнул и сказал:
— Здесь догорает тело благороднейшего из людей — Валерия Азиатика.
— О! Нет! Я принесла ему надежду на милость императора! Зачем он так поторопился?
— Наверное, затем, что у него больше не было желания жить. Я случайно зашел к нему. От рабов узнал, что, вернувшись из дворца, он велел сложить костер и подать ему одно из тех изысканных блюд, которые любил этот наследник Лукулла, несмотря на свои платоновские взгляды. Потом он приказал своему любимому рабу вскрыть ему вены и лег на ложе из черного и сандалового дерева, стоящее на костре, чтобы дождаться там смерти — той смерти, которая, по его мнению, есть переход в вечность, а к ней стремится всякая душа, жаждущая божественного.
Мессалина не могла сдержать рыданий. Когда она повернула к Гаю Силию свое залитое слезами лицо, он увидел столько тоски в ее глазах, что его охватила необычайная жалость к этой женщине, которую он так долго старался презирать.
— Ты прав, Гай, — вздохнула Мессалина, — на этом костре сгорел благороднейший из людей.
— Да, но в этом дыме, что поднимается в небо, его душа улетела к звездам.
Глава XX
НЕУТОЛИМОЕ ЖЕЛАНИЕ
Из Антия, где она предпочитала жить, Агриппина следила за дворцовыми интригами, а бывало, что и держала в руках их нити. Неловкости, если не явные промахи Мессалины, наполняли ее злорадством. Она знала, что сенат единодушно осудил казни Аппия Силана и Азиатика и настроен против императрицы; что Нарцисс и Паллант, из страха однажды оказаться безвинно осужденными, сговорились использовать все свое влияние на Клавдия, чтобы вынудить его отдалиться от своей супруги. Один только Полибий, являющийся до поры основным любовником Мессалины, еще оставался предан ей. Агриппина искала способ воздействовать на отпущенника с целью восстановить его против императрицы. Паллант, верный человек Агриппины, служивший ей соглядатаем во дворце, сообщил, что Полибий обеспокоен всевозможными требованиями Мессалины и угрозами, которые она стала ему посылать на тот случай, если он не исполнит всех ее прихотей. Агриппине удалось убедить Полибия, что в его интересах отойти от женщины, которая в любой момент может его погубить, и примкнуть к другим отпущенникам, которые, объединившись, одни только и могут служить противовесом тому влиянию, которое оказывает Мессалина на своего слишком слабого супруга. Таким образом, во время Столетних игр, назначенных Клавдием на 21 апреля 800 года от основания Рима, в которых принимали участие дети из знатных семей, Полибий, бросая вызов Мессалине, покровительствовал сыну Агриппины. Императрица расценила это как личное оскорбление, и, поскольку народ ненавидел этого отпущенника, решила снискать себе новую популярность у римлян тем, что добиться его падения.
