– Значит, говорите, гибнут кошечки, собачки?
– Гибнут! – ответили мы с Юркой хором.
– Жалко, говорите?
– Жалко! – снова хором ответили мы.
Начальник снова сел в своё кресло и опять умолк на сто часов. Что за манера такая у этих начальников – молчать сутками. Потом он долго мял сигарету, закурил, тяжело вздохнул и тихо говорит:
– А сегодня ночью на шестьдесят седьмом километре семья погибла. Муж, жена и двое маленьких детей. И знак висел «сорок», а он летел сто шестьдесят. Скажите, нормальный человек? И сам погиб, и семью погубил. А вы говорите, знак нужно повесить.
Мне вдруг захотелось встать и уйти. Я вскочил со стула и выпалил:
– Извините, мы пойдём. Спасибо, что нас выслушали.
– Сиди-сиди, – махнул рукой милиционер, – чего уж. Ты же пришёл вопросы решать, а сам убегаешь…
– Как-то неловко, – пожимаю плечами.
– А чего ж тут неловкого, – снова тяжело вздохнул начальник. – В общем, пацаны, давайте так договоримся, я сейчас ничего обещать не буду, но постараюсь что-нибудь придумать. Гоняют, говорите?
– Ещё как, – подтвердил я. – Как бешеные. Словно это и не улица вовсе, а какая-то «Формула-1».
Начальник ухмыльнулся и протянул нам руку, давая тем самым понять, что разговор окончен:
– Ну, будьте здоровы! Думаю, ещё увидимся.
Мы вышли из кабинета расстроенными.
– Ничего он не сделает, – заключил Юрка. – Так, по уху нам стрельнул, чтобы мы отстали от него, и всё.
– Нет, – не согласился я, – дед говорит, что чем выше начальник, тем он крепче держится за своё слово.
– Ерунда всё это, – возразил Юрка. – Я по его глазам видел, что мы ему надоели, и он просто отделался от нас.
– Не согласен, – снова говорю. – Нормальный мужик.
– Ну посмотрим, – ответил Юрка, и до самого нашего дома мы больше не разговаривали.
Домой мы добирались на огромнейшем оранжевом мусоровозе. На нашу удачу, он как раз ехал в наш посёлок. Странно, но почему-то на всех больших машинах работают нерусские водители. В этот раз водитель и его помощник оказались азербайджанцами. Весёлые ребята, но нам было не до шуток. Помощник водителя даже спросил у меня:
– Зачем такой грустный, да?
– Родственники в аварии погибли, – говорю, чтобы больше не приставал с вопросами.
– Извини, братко, не знал, да, – зацокал языком азербайджанец и больше не пытался шутить и разговорить нас.
И вы знаете, кого я представил во время этого вранья? Не смейтесь, но Ириса и Тайсона. Так мне их стало жалко, так защемило в груди, что я едва не всплакнул. А ещё я подумал, если мы не спасём остальных жителей нашего посёлка, то это будет на нашей совести.
Только сейчас (лёжа в больничной палате) я осознал, что имел в виду Владимир Набоков в «Защите Лужина», говоря о детстве, как о поре, «когда нюх у души безошибочен; выискивать забавное и трогательное; постоянно ощущать нестерпимую, нежную жалость к существу, живущему беспомощно и несчастно, чувствовать за тысячу вёрст, как в какой-нибудь Сицилии грубо колотят тонконогого ослёнка с мохнатым брюхом».
Это ж надо так сказать! Как хорошо, что я умею читать. А ведь были времена, когда даже не все взрослые умели читать. Дед говорит, что советская власть всех людей научила читать в нашей стране. Может, папа зря спорит с дедом? Научить всех читать – это какое нужно терпение? Я помню, как меня мама учила. И смех, и слёзы. Нервничает, злится, потом целует. Снова нервничает, снова злится, снова целует. Но, мамочка, милая моя Анна Михайловна, как я тебе благодарен, что ты всё это выдержала, и я теперь читаю такие поразительные книги. Впрочем, досталось всем: кто меня только не учил – и дед, и бабушка, и папа, и даже Лилька. Но Лилька хитрая. Мама скажет ей: Лиля, позанимайся с Мишкой. Она кивнёт, берёт книгу и читает мне сказки. Я слушаю и наслаждаюсь. Она читает, а я мультик смотрю. Серьёзно, когда мне в детстве читали сказки, я мысленно крутил в голове мультики, свои, ни на какие другие непохожие. И даже когда потом по прочитанной сказке смотрел настоящий мультик, почему-то мне казалось, что мой – гораздо лучше, красочнее и интереснее. Хотя по телику всё равно смотрел с удовольствием, потому как, чтобы свой прокрутить, нужно же было снова сказку читать. В общем-то, я так и поступал, когда киношные надоедали и когда сам научился читать…
Из воспоминаний меня вырвали визг тормозов и крик водителя:
– Ай, сволочь, да куда же ты бежишь? Зачем сам под колёса лезешь?
Я вздрогнул, зажмурился, весь сжался. Но, услышав облегчённый вздох водителя, открыл глаза и посмотрел в окно. На обочине стояла собака с высунутым языком и довольно виляла хвостом.
Помощник водителя высунулся по пояс из окна и прокричал ей, словно она могла понять его:
– Дура, э! Зачем пиригаешь под колёса?
Я улыбнулся. Думаю, я сам тебя с трудом понимаю, а ты ещё с собакой разговариваешь. «Пиригаешь…» Сам ты пиригаешь. Говорю же, ездить нужно аккуратно. Хотя к этому водителю никаких претензий у нас не было. Он действительно ехал степенно. Вот так бы все…
Добравшись домой, мы с Юркой стали думать, что делать дальше. И вдруг мне в голову пришла гениальная идея.
– Юрец! – заорал я. – Я знаю, что делать.
– Что? – вытаращив глаза, подпрыгнул Юрка.
– Мы сами этот знак нарисуем.
– Как? – удивился друг.
– Очень просто! – говорю я. – Выпилим из фанеры треугольник и нарисуем знак. Ты же умеешь рисовать?
– А размеры? – выпятил губу Юрка.
– Ерунда какая, – говорю я. – Знаки, они же все одинаковые. Вон на перекрёстке знак стоит и за переездом штук пять. Что нам стоит их измерить?
Через полчаса с помощью стремянки и школьной линейки мы выяснили, что стороны треугольников у разных знаков имеют разную длину. Есть знаки со стороной в шестьдесят три сантиметра, а есть и по восемьдесят три.
– Какой размер будет у нашего знака? – спросил Юрка.
– Давай сделаем средний, – предложил я, – пусть будет семьдесят сантиметров.
– Правильно, – согласился Юрка. – Ни нашим, ни вашим.
Осталось найти кусок фанеры и краску. И это мы всё разыскали без проблем. У деда в мастерской (так он называет свой сарай), если захочешь, хоть чёрта живого отыщешь. Дед, конечно, с подозрением отнёсся к нашей идее. Но мы наврали ему с три короба. Пояснили, что были у начальника ГАИ, и он лично сам нам разрешил повесить на въезде этот знак. По выражению лица деда было заметно, что он нам не поверил, однако почему-то не стал нас переубеждать и отговаривать от этой затеи. Только предупредил, что, если власти пойдут на принцип, отцу придётся платить штраф.
– Что будем делать? – нахмурился Юрка.
– Отступать некуда, – шучу я, – позади Москва.
– А ты не боишься, что отец всыпет тебе? – спрашивает Юрка.
– Нет, – соврал я, хотя и сам уже об этом подумал. Но отступать действительно было некуда. Что ж мне теперь из-за страха взять и всё дело погубить? Нет, как говорит бабулька. «Взялся за гуж, не говори, что не дюж». И зачем я привожу все эти дурацкие выражения? Вот вы, например, знаете, что такое «гуж»? То-то и оно. Ладно, полез снова в интернет. Всё-таки интернет – полезнейшая штука. Не представляю, как раньше люди писали свои книги. Не могли же они все слова знать? А может быть, они те слова, которые не знали, не использовали? Или в библиотеках днями просиживали? Да, не позавидуешь им. Наверное, потому и каждую книгу писали по двадцать лет…
Вот тупица! Как же я сразу-то не догадался? Спасибо вам, господин Ушаков.
Оказывается, гуж – это в лошадиной упряжке такая петля, которой соединяют хомут с оглоблями и дугой. Взявшись за гуж, не говори, что не дюж. Вот вам и пословица получилась. Видимо, нужно иметь силу, чтобы браться за гуж. Отсюда, скорее всего, и гужевой транспорт пошёл. Да, действительно, век живи, век учись.
Треугольник для знака мы вырезали только часам к десяти вечера. Что-то я в тот день так умаялся, еле до кровати добрался. А тут ещё Юрке родители позвонили, сказали, что завтра заедут за ним с утра пораньше и заберут домой. Юрка пытался отпроситься ещё на день, но родители оказались непреклонны.
