— Ах, папа, — нежно проговорила она.

Концерт. Она мечтала об этом концерте — и смертельно боялась быть освистанной. Если она не сможет сыграть Баха, тогда ей придется устроить обычное представление.

— Я люблю тебя, Софи.

Но будет ли он любить ее после того, как услышит ее игру?

Едва за ними закрылась дверь, как ее охватила тревога и неуверенность. Она не могла заставить себя чем-то заняться, потому что снова и снова проигрывала в уме сюиты Баха, надеясь, что в какой-то момент она найдет нужное решение и сыграет их так, как задумал великий композитор. В конце концов она чуть не захлебнулась в потоке нот, которые внезапно обрушились на нее.

Она не может устроить представление. На этот раз — нет. После тех слов, которые сказал ее отец и которые она уже не надеялась услышать.

Любовь к отцу согревала ей сердце, а боль и тоска по Грейсону отнимали последние силы. Но ведь она сильная, как сказал Конрад, и она выступит перед всем Бостоном и заставит публику поверить в ее талант.

А сейчас ей надо подышать свежим воздухом и развеяться. Решительными шагами она вышла из дома и пошла бродить по улицам Бэк-Бэя, ничего не замечая вокруг.

Софи шла все вперед и вперед, охваченная паническим страхом. Она шла до тех пор, пока неожиданно не оказалась перед отелем «Вандом», ярко освещенным и праздничным. Она посмотрела на одно из окон на фасаде. Интересно, здесь ли Грейсон?

Что он делает? Пьет бренди? Готовится к судебному заседанию?

Посмеет ли она войти в «Вандом» и постучать в его дверь?

Грейсон сидел в неприбранном гостиничном номере, маленький письменный стол был завален документами и контрактами. Работы было невпроворот, но он, просидев за столом несколько часов, не прочел ни одного документа и не написал ни одного слова. В голове у него была только Софи. Мягкость ее волос, нежность ее кожи.

Он клял себя за слабость. Он привык к размеренной, упорядоченной жизни, А Софи перевернула его мир вверх ногами. И теперь он метался, как зверь в клетке, не зная, на что решиться.

Стряпчий, которого он нанял, предлагал ему одно помещение за другим. Каждое из них подошло бы под контору. Грейсон покорно осматривал их, но так ничего и не купил.

Он должен быть сильным, каким был всегда, и управлять своей жизнью со спокойной уверенностью. Но он испытывал что угодно, только не уверенность. Он злился на самого себя. На Найлза Прескотта. На весь мир. И конечно, на Софи.

Раздался стук в дверь, а затем она распахнулась.

— Зачем вы пришли? — ошарашенно спросил Грейсон. Генри улыбнулся, молча вошел в номер и огляделся с таким видом, словно намеревался его купить.

— И вам тоже добрый вечер. Я отвергаю предположение, что мы покупаем акции этого скромного заведения, поскольку оно слишком… скромно, на мой вкус. — Генри фыркнул, заметив злой взгляд Грейсона, и добавил: — Есть множество причин тому, что я здесь. — Он пожал плечами.

— Осторожнее, Чеймберс, вы ступили на опасный путь. — Маленький человечек безмятежно улыбнулся:

— Какой вы грубый!

Грейсон шагнул к нему, но Генри поднял руки.

— Не бейте меня, по крайней мере до того, как мы поговорим.

— Нам не о чем говорить.

Улыбка Генри исчезла, как будто ее никогда и не было, и он вздохнул.

— Нет, есть. Я пришел из-за Софи. — Грейсон насторожился.

— Что случилось? — спросил он.

— И вы еще спрашиваете? Что произошло между вами, пока мы были в отъезде?

В комнате воцарилось молчание. Мужчины сверлили друг друга взглядами.

— Это не ваше дело.

— Софи слишком горда, чтобы признаться в этом, но вы ей нужны. Необходимы.

— Убирайтесь! — рявкнул Грейсон.

— Вы ей нужны, так же как и она нужна вам. Перестаньте упрямиться и пойдите к ней.

— Я сказал — убирайтесь!

Генри выскользнул за дверь, и Грейсон остался в комнате один. За окнами стемнело, ночь окружила его. Нужно закончить работу. Завтра утром у него слушание, и он должен выиграть это дело. Сейчас он сядет и сосредоточится. Но вместо этого он распахнул дверь и вышел.

Было девять часов, горизонт потемнел. Он не стал стучать в дверь «Белого лебедя». Он воспользовался своим ключом. Диндра удивилась. Генри молча кивнул.

— Я скажу ей, что вы здесь. — Ди поднялась с кресла.

— Пусть сам о себе доложит, — проворчал Генри. Диндра посмотрела на него так, словно он сошел с ума.

— Она рассвирепеет.

Грейсон не стал ждать, пока они кончат препираться. Он быстро взбежал по лестнице и через секунду уже стоял у дверей хозяйских апартаментов.

Стучать он не стал.

Он вошел и замер на месте, увидев ее. Пеньюар из тонкой ткани просвечивал на золотистом свету. Она стояла перед высоким овальным зеркалом и смотрела на свое отражение.

Что она видит?

— У меня всегда захватывает дух, когда я вас вижу, — произнес он, не удержавшись.

Она не вздрогнула от удивления, не обернулась посмотреть на него.

— Почему? — прошептала она так тихо, что он угадал ее вопрос по движению губ. — Потому что я кажусь вам красивой? — Она протянула руку и коснулась зеркала. — Раньше я не была красива. Но теперь мужчины добиваются моего внимания и клянутся, что я самая красивая женщина в мире.

Громко захлопнув дверь, Грейсон прошел по комнате и остановился в нескольких шагах от нее.

— Они правы.

Она обернулась к нему так быстро, что волосы взлетели облаком за ее спиной.

— Что во мне изменилось? Почему я вдруг похорошела?

— Вы всегда были хорошенькой.

— Для вас, но ведь больше ни для кого.

Что он мог на это сказать? Когда она была маленькой, волосы у нее были непокорные, глаза непонятного, темного цвета. Но теперь, когда она стала взрослой, те же самые черты соединились так, что у мужчин, смотревших на нее, захватывало дух. Непокорные волосы выглядели соблазнительно, глаза приобрели золотисто-карий цвет.

Ему хотелось коснуться ее, как она коснулась своего отражения в зеркале. Но он не поднял своих опущенных рук.

— Теперь они видят то, что я видел всегда.

— Нет, они видят что-то новое. — Она медленно повернулась спиной к своему отражению. — Я изменилась. И они любят результат этих перемен. Неприрученность. Расстояние, на котором я их держу. Вот чего они жаждут.

— Как вы однажды сказали, каждый мужчина хочет того, что ему недоступно, — улыбнулся он.

— Нет. Каждый мужчина хочет того, чего, по его мнению, не может иметь никакой другой мужчина. — Грейсон нахмурился, услышав ее заявление.

— Разве это не правда? — с вызовом спросила она. — Они любят женщину до тех пор, пока она для них недоступна, а потом, поняв, что она не так неуловима, не так совершенна, начинают ее презирать.

Он мрачно смотрел на нее, и это привело ее в ярость.

— Разве не это вы чувствуете?

Он положил руку ей на плечо.

— Да, я люблю вашу необузданность, но и ненавижу ее. Да, я хочу вас, но меня оскорбляет это желание.

— Почему? — спросила она. — Потому что я уже принадлежала другому?

— Потому что вы заставили меня потерять самообладание!

Эти слова яростно заискрились в воздухе. Они смотрели друг на друга. Момент был напряженный, оба не знали, что делать дальше.

— Ах, Грейсон, нельзя же все время держать себя в руках! Время от времени каждому нужно покричать всласть.

Его челюсти окаменели, он отдернул руку, словно обжегся. И повернулся, чтобы уйти.

— Не уходите, — взмолилась она. — Не покидайте меня. Он наклонил голову.

— Покиньте меня завтра. Я пойму. Но не оставляйте меня сейчас.

Он упрямо направился к двери. Повернул дверную ручку. Но Софи была здесь, в его голове. В его душе. В его сердце.

Со стоном он захлопнул дверь и бросился к ней. Он привлек ее к себе, впился губами в ее губы. Она не сопротивлялась, она вцепилась в него, словно в нем было ее спасение.

Он поднял ее на руки и понес на кровать.

Сердце у нее билось где-то у горла. Этот человек нужен ей. Очень нужен. Конечно, ей следовало бы потребовать, чтобы он ушел сразу же, как только появился в ее комнате. Он и так очень дурно о ней думает. Вместо этого она не придумала ничего лучшего, чем попросить его остаться, доказав этим, что она женщина определенного сорта, хотя на самом деле никогда такой не была.