Это игра дьявола. Знаете, я верю в брак. Я считаю, что обет, который даешь Богу, столь же обязательно соблюдать, как и юридически оформленные договора во всем корпоративном и индустриальном мире. Договора можно нарушать, но не слишком часто, иначе болезни общества достигают критической стадии. По аналогии я считаю, что, если нарушается слишком много обетов, Господь меньше общается с нами. Так что брак для меня священен.
Словом, я готова была сказать: «Люблю вас, и прощайте», но разве могла я так огорчить вас из-за уз, налагаемых браком, и не рассказать о том, что произошло во время работы над Проектом! Мною владеет странное чувство; я просто обязана рассказать вам нечто столь же секретное, столь же для меня важное, иначе я нарушу невысказанную клятву, которая связывает нас. Это обязательство сковывает меня не меньше, чем обет в браке. Я умудряюсь идти сложнейшими путями, верно ведь, но я очень похожа на отца: с одной стороны, стремлюсь к абсолютному познанию, а с другой — не склонна к общению. Мой отец разрешил эту дилемму, вобрав всего Шекспира в свой вместительный мозг и снобистски существуя потом за счет своего ученого достояния. Боюсь, это было довольно дерьмовое существование (прости меня, папа!), но, вполне возможно, он был способен навлекать дурные силы на людей. Говорила ли я вам когда-нибудь о том, что в Крепости есть призрак — Огастас Фарр? Он посещал меня и — этого я никогда никому не говорила — в первый раз явился в ту пасхальную ночь, когда папа читал нам «Тита Андроника»: «Лавиния же таз меж двух обрубков/Возьмет, чтоб кровь преступную собрать…»[137]
Помните? Я слушала как завороженная. Мне ясно представилось, что у меня вместо рук обрубки, держащие таз, где лежит голова моего возлюбленного Хью. Вы по какой-то причине маячили в глубине. Это навело меня на мысль, не вы ли были палачом, — представить себе вас в подобном обличье так нелепо, ведь я всегда считала вас самым привлекательным молодым человеком из моих знакомых, почти таким же красивым, как Монтгомери Клифт[138], и таким серьезным, таким застенчивым, таким целеустремленным. Главное, в ту пору вы еще не сформировались. Спасло вас то, что вы понятия не имели, как нравились женщинам, иначе вы бы не вылезали из постелей — боюсь, именно так вы и провели эти полтора года, блуждая по уругвайским публичным домам. Ну вот, я опять начинаю на вас нападать, а это, как я уже поняла, опасный признак. Думаю, это от страха, который я испытываю при одной мысли, что собираюсь вам рассказать. В ту далекую пасхальную ночь я пережила нечто ужасающее. Огастас Фарр, или его злой дух, или кто там он был, залез в Крепости ко мне в постель и творил со мной нечто ужасное. Я чувствовала себя грязной повитухой шекспировских затей и низменных поступков. Меня переполняла жажда крови, во рту кишели крошечные обитатели подземного мира. Помните, как днем я рассказывала вам, что мы с Хью красиво, по-итальянски решили наши брачные проблемы? А ночью Огастас Фарр приобщил меня к темным и зловонным глубинам секса, в которых тоже таится красота, и я поняла, чем мы с Хью занимались в действительности, в то время как я оставалась девственницей. Позже тем же летом в нашу брачную ночь в Крепости Хью наконец формально и кроваво лишил меня невинности, и мне посчастливилось кончить вместе с ним — спазм, прыжок ввысь, и снова прыжок ввысь, сопровождаемый спазмом, а Хью, как горный козел, перепрыгивал с вершины на вершину и умело проваливался в пропасть — это порождает чувство необыкновенное. Да, я, возможно, причиняю сейчас вам боль, дорогой Гарри, но я расплачиваюсь наличными и, исповедуясь, исповедуюсь уж до конца. Так вот в последнем долгом, бесконечно долгом взлете кончал, переплетая со мной и с Хью свое дыхание и ноги, Огастас Фарр. Моя ненасытность, должно быть, вызывала его к жизни — ненасытность столь же глубокая, как похоть и эрудиция, таящиеся в моем отце. Я никогда не знала, что доброе и порочное могут общаться друг с другом с такой силой и в таком танце.
Долгое время я считала, что Огастас Фарр не решится снова появиться, во всяком случае, после той свадебной ночи, но, по-моему, ему удалось скрепить своей подписью наш брак. Брак, безусловно, затрагивает в человеке много слоев, поэтому говорить, что Фарр наложил злокозненный отпечаток на взаимоотношения супругов, значило бы излишне все драматизировать. С другой стороны, нельзя игнорировать наличие дольки чеснока в свадебном торте!
В следующий раз Фарр появился, когда я была на шестом месяце беременности в 56-м году и мы с Хью проводили отпуск в Крепости, и появился он, конечно же, в ту августовскую ночь, когда мы с Хью устроили сексуальное совещание. Назовем это так, потому что Хью был несколько озадачен моим большим животом. Полли Гэлен Смит как-то сказала мне, что занималась любовью даже накануне рождения ребенка — до того она помешана на сексе! — но у нас с Хью было не совсем так. Словом, мы устроили совещание. В ту ночь, о которой я рассказываю, я чувствовала себя, однако, самой толстой наложницей в серале, начисто лишенной любви. Помнится, мне даже хотелось, чтобы кто-то подсмотрел нас с Хью.
Мое подспудное томление, должно быть, передалось моему партнеру, потому что мы вдруг перестали совещаться — и Хью, и я обезумели от желания, и я чувствовала, как шевелится малыш, неотъемлемая часть нас обоих. Потом вдруг мы были уже не вдвоем. Появилось чье-то злое присутствие. Тишина ночи зазвенела сладострастием. Мне нелегко рассказывать об этом даже сейчас, но перед моими глазами возникали красные (вернее, огненные) видения человеческой деградации, я слышала крики наслаждения, эхом доносившиеся из глубины зловонных колодцев. Огастас Фарр был со мной, как и мой муж, и неродившийся ребенок, и участвовал в наших сатурналиях. Я чувствовала, что, если сейчас не остановиться, я лишусь моего будущего ребенка. Помнится, я подумала: «Это же всего лишь мысль», ибо я была невероятно возбуждена и не хотела останавливаться, и мы с Хью полетели куда-то в пропасть под его громкий, нечеловеческий крик. Тут я разрыдалась, так как знала, что Огастас Фарр все это время был с нами. Мне не хотелось этому верить, и я с трудом могу об этом писать — рука так и дрожит, — но Огастас украл… не стану писать имя моего дорогого мальчика. Он очень странно ходит, и я порой думаю, что это дьявол заставляет его прихрамывать. У него слегка вывернута вовнутрь правая ножка, а вторым его крестным является Аллен. Мы ведь решили иметь двух крестных — одного для Альфы, другого для Омеги. Кристофер, когда вырастет, сможет выбрать одного из вас. А пока из двух крестных только вы знаете, что есть другой. Пожалуйста, не чувствуйте себя оскорбленным. В моих мыслях вы стоите ничуть не ниже Аллена.
В общем, на сей раз больше о Фарре я говорить не буду. Могу лишь заметить: меня не покидает предчувствие, что потусторонний мир духов весьма тесно связан с нами, и, как бы это ни было иррационально, я чувствую, что благополучие Кристофера зависит от моей верности Хью. И я пришла к выводу, что моя верность ему подрывается вашими письмами. Они приводят к тому, что я постепенно влюбляюсь в вас.
С того момента когда я впервые увидела вас в гостиной моих родителей в Крепости, частица меня знала, что мы могли бы вместе шагать по жизни и нам было бы удивительно уютно и душевно спокойно друг с другом. Понимаете, я всегда любила вас, но считала, что вы будете лишь обогащать мою преданность Хью.
Однако за последние два года ваши письма украли кусочек моего сердца. Вы мне разонравились, я возненавидела вас, стала чувствовать невероятную ревность и — самое скверное — терзаться предчувствием нашей сексуальной тяги друг к другу. Короче говоря, — как мне противны эти выражения, потому что они так точны и не оставляют иллюзий! — я хочу тебя, да, это грязное желание стальным катком прокатывает по моим попавшим в тупик чувствам — тем, которые всецело принадлежали Хью. А теперь ты их еще и стимулируешь. Альфа и Омега пришли к новому соглашению, и я узнала, что значит плотски любить двух мужчин одновременно. Плохо уже, когда Альфа любит одного, а Омега — другого, это обычное человеческое состояние. Даже более или менее естественно (хотя это одна из козырных карт дьявола), что мы можем любить одного человека благодаря Омеге и другого благодаря Альфе. Но у меня такое чувство, что ты завладел ими обеими. Мои бедные Альфа и Омега достойны порицания, ибо каждая из них наполовину влюблена в тебя, и этого достаточно, чтобы я потеряла равновесие.
