«Срежь с Мазарова пару кусочков настоящего мяса, и я сотру в порошок все тесты Халмара. Но постарайся избежать ничейных результатов».

Вот так меня вооружили, Киттредж, так вооружили. Позвонила Женя и спросила, будет ли Нэнси. Когда я сказал, что она все еще неважно себя чувствует, Женя, совсем как Борис, хмыкнула. Жени с нами тоже не будет.

И вот сегодня, в воскресенье утром, — а сейчас, когда я пишу вам, воскресный вечер, — мы с Борисом отправились за город. Он прихватил свои рыболовные снасти и еще кое-что, поскольку Женя не приготовила нам корзинки с едой. Я чувствовал себя выжатым как лимон и был рассеян — в таком же состоянии, по-моему, был и Борис. Мы почти не разговаривали. Проехав с полчаса, он открыл отделение для перчаток и протянул мне фляжку с виски, что при сложившихся обстоятельствах можно было только приветствовать. Под влиянием алкоголя мы обменялись двумя-тремя словами.

«Вы любите сельскую местность?» — спросил он.

«Не слишком».

Киттредж, это был мой всего лишь второй выезд за пределы Монтевидео. А я провел там почти полтора года! Даже сейчас не могу этому поверить — оказывается, я такой окопавшийся зверь! Когда я учился в Йеле, я ни разу не выезжал из Нью-Хейвена. Здесь весь мир для меня ограничен посольством, конспиративной квартирой, виллой Ханта в Карраско и моим дешевым номером в гостинице. Очевидно, то, чем я занимаюсь, так много для меня значит, что я просто не обращаю внимания, сколь ограниченны мои передвижения, — и так из месяца в месяц. За первые три дня моего пребывания здесь я увидел в городе больше, чем за все остальное время.

А за пределами Монтевидео мало на что можно посмотреть. Вдоль океана расположены третьесортные курорты, пытающиеся стать второсортными. Пыль штукатурки поднимается от недостроенных вилл, которые стоят вдоль дороги. Дальше от моря — слегка волнистые, поросшие травой долины, кое-где огороженные, и тогда там пасется скот, в общем, пейзаж довольно однообразный.

Мазаров внезапно нарушает молчание: «Quando el Creador llego al Uruguay, ha perdido la mitad de Su interes en la Creation»[103].

Мы рассмеялись. По-испански Мазаров говорит хуже, чем по-английски, но я от души смеюсь — частично от его акцента. А ведь и правда: Господь Бог, добравшись до Уругвая, действительно потерял половину своего интереса к сотворению мира.

«Тем не менее я люблю эту страну, — говорит Борис. — Она способствует внутреннему успокоению».

Я этого что-то не чувствую. Шоссе перешло в узкую, разбитую двухполосную дорогу, всю в ухабах и масляных пятнах от тяжелых грузовиков, и, когда мы останавливаемся возле кафе при заправочной станции поесть неистребимых гамбургеров и выпить местного cerveza[104], нас встречает запах прогорклого говяжьего жира и лука — такое заведение Порринджер называл «бордель, пропахший дорожными запахами».

Да, Мазарова здесь знают. Мы, видимо, находимся недалеко от места, где он ловит рыбу, и он, должно быть, часто останавливался тут. Мне приходит в голову мысль, не напоминают ли ему эти плохие дороги, этот плоский пейзаж, этот маленький придорожный кабачок его родину, и, словно мы подключены к одной и той же волне, он вдруг произносит после первого глотка пива: «Уругвай похож на уголок России. Трудноопределимый. Но мне нравится…»

«Почему?»

«Когда природа поражает, человек кажется таким маленьким. — И он приподнял кружку. — За Швейцарию!»

«А здесь вы чувствуете себя крупнее природы?»

«В хорошие дни — да. — Он внимательно на меня посмотрел. — Вы знаете уругвайцев?»

«Немногих». — Однако я тут же подумал про Шеви.

«Я тоже. — Он вздохнул и поднял кружку с пивом. — За уругвайцев».

«Почему бы и нет?»

Мы чокнулись. И молча принялись за еду. Мне приходит в голову, что Борис, возможно, находится под не меньшим стрессом, чем я. Я вспоминаю наставление Ханта: «Постарайся избежать ничейных результатов».

«Борис, — спрашиваю я, — к чему все это?»

«Увидим».

У меня такое чувство, будто мы снова сидим за шахматами. Не хочется ли ему почитать книжку в ожидании моего очередного осторожного хода?

«Разрешите уточнить, — говорит он. — Я знаю, кто вы, и вы знаете, кто я».

Вот теперь мне надо включать магнитофончик. Рычажок включения у меня в кармане брюк, и высвобождение левой руки (которая держит гамбургер) едва ли покажется Мазарову неуклюжим маневром, как кажется мне.

«Да, — говорю я, включив рычажок, — итак, вы утверждаете, что знаете, кто я, и что я знаю, кто вы».

Мой неприкрытый маневр вызывает у него улыбку.

«Природу наших занятий», — говорит он.

«И что это дает?»

«Перспективу продолжительных бесед. Это возможно?»

«Лишь в том случае, если мы доверяем друг другу».

«Наполовину уже будет достаточно для такого рода бесед».

«Почему вы выбрали именно меня?»

Он пожимает плечами.

«Потому что вы здесь».

«Да, я здесь».

«И выглядите человеком осторожным».

«Судя по всему, так оно и есть».

Он одним махом опустошает большую часть кружки.

«Я больше теряю, — говорит он, — чем вы».

«Ну, это, — говорю я, — зависит от того, чего вы хотите».

«Ничего не хочу».

«А вы не хотите перейти к нам?» — спрашиваю я.

«Вы что, сумасшедший или бестолочь?» — тихо произносит он в ответ.

Киттредж, я думаю о том, как это будет выглядеть, когда запись перепечатают с пленки. Текст ведь не передаст отсутствия чувства оскорбленного достоинства в его голосе. И наоборот, выставит всю мою неумелость.

«Нет, Борис, — сказал я, — я не сумасшедший и не бестолочь. Вы ко мне подошли. Держались дружелюбно. Сказали, что нам есть о чем поговорить. Могу ли я расценить это иначе, чем то, что вы хотите сблизиться с нами?»

«Или как показатель того, что ваш народ абсолютно ничего не знает о моем народе».

«Готовы вы сказать мне, зачем мы здесь?»

«Возможно, вы будете разочарованы».

«Разрешите мне самому судить об этом».

Он промолчал, и мы продолжали сидеть рядом за столиком, лицом ко входу, под навесом, который хлопал со звуком пистолетного выстрела всякий раз, как мимо проезжал грузовик.

«Давайте снова подойдем к этой проблеме, — сказал я. — Чего вы в действительности хотите?»

«Политической информации». — И улыбнулся, как бы опровергая свои слова.

«Я, пожалуй, больше готов получать, чем давать».

«А иначе и быть не могло, — сказал он. И устало вздохнул. — КГБ — сокращенное название Комитета государственной безопасности».

«Я это знаю. Даже дипломат, служащий в Госдепартаменте, это знает».

Его явно забавляло то, что я упорно держусь прикрытия.

«В КГБ много управлений», — сказал он.

Это я тоже знал.

«Возьмем Первое и Второе управления. Первое занимается советскими офицерами за границей. Второе — безопасностью внутри страны. Соответствует ЦРУ и ФБР».

«Да», — сказал я.

«Наше ФБР — Второе управление — имеет хорошую репутацию в Америке. Считается эффективным. Но многие из нас считают, что там одни дураки. Хотите анекдот?»

«Да, — сказал я, — хочу».

«Конечно. Почему, собственно, нет?»

Тут мы оба рассмеялись. Ситуация была забавная. Мы оба знали, что у меня включен магнитофончик и все сказанное будет затем проанализировано. Мы опрокинули по кружке с пивом. Борис хлопнул в ладоши, и тотчас появился патрон с двумя кружками и бутылкой водки. Мне пришло в голову, что это кафе вполне могло быть русским наблюдательным пунктом с микрофонами, скрытыми в дереве стен, и с камерой в потолке.

Или же Мазаров так часто сюда заезжает, что хозяин держит для него несколько бутылок водки.

Да, Киттредж, как ни странно, Мазаров с рюмкой в руке ничем не отличался от крепышей, прошедших огонь и воду и живущих выпивкой, — он размягчался на глазах.

«Двое сотрудников Второго управления, нашего ФБР, — принялся он рассказывать, — едут в машине следом за машиной, в которой сидят молодой человек и девушка, по улицам Москвы, затем выезжают на шоссе. Молодой человек и девушка встречались с иностранцами, которых им не следовало посещать, но это дети очень высокопоставленных чиновников, так что они ничего не боятся. Они говорят друг другу: „Надо избавиться от этих громил“. — Борис помолчал. — Правильное я употребил слово?»