Каковы бы ни были достоинства и недостатки дома Хантов, я расплачивался за их гостеприимство на работе, погружаясь в холодную атмосферу, какой окружили меня коллеги. Не важно. С этим можно было мириться. Я довольно много узнавал о том, как видится Ханту его резидентура. Ужины в Карраско проходили по установленному Дороти этикету, и за столом не полагалось говорить о делах, но за полчаса до ужина меня неизменно усаживали в кабинете Ховарда и использовали в качестве резонатора. Из улья мыслей Ханта вырывались раздумья длиной в несколько минут о недостатках Гэтсби и Кирнса. Я редко комментировал его высказывания о плохо натянутых барабанных перепонках в нашей резидентуре. Я знал, что все это делается, чтобы подготовить меня к новой работе. Порринджер служил связным с журналистами и редакторами, которым мы платили, чтобы они печатали наши материалы в прессе Монтевидео. Однако на прошлой неделе Порринджер больше писал для журналов, чем читал. «Хрущев — палач Украины» была тема его писаний.
И я увидел, из чего будет складываться моя работа. Контакты Порринджера с журналистами останутся при нем — они такая же священная его собственность, как сорок акров земли для оклахомского фермера, на меня же возложат значительную долю писания и редактирования. Литания Ханта о далеко не совершенной работе Гэтсби и Кирнса была — я это понимал — отражением их жалоб на то, что я ничего не делаю. Старая игра в каждой резидентуре, как я начал понимать, состояла в том, чтобы сбросить нудную работу на новичка, сидящего за соседним столом, и Хант, который наверняка понимал, во что обходится быть его фаворитом, очевидно, решил перевалить на меня большую часть канцелярской работы. Следовательно, когда я согласился приложить руку к материалу, который Порринджер посылал трем своим лучшим журналистам — ЛА/РЦУ, ЛА/ТИФУНДИИ и ЛА/МПИОНУ, Хант добился своей цели и мог теперь об этом поразглагольствовать.
— Гарри, — сказал он мне сейчас, — что ни говори, а пропаганда составляет половину нашей деятельности. Иногда я считаю, что это лучшая ее часть. — Он открыл ящик стола и тут же закрыл его, точно хотел проверить, не поставили ли ему Советы подслушивающее устройство. — Как ни неприятно мне это говорить, — продолжал он, приложив руку ко рту, словно боясь, что его могут услышать чужие уши, — но немало наших газет на родине перепечатывают нашу дезинформацию. Журналиста легче купить, чем лошадь.
В дверь кабинета постучала горничная. Пора ужинать. Конец делам и переход к истории. Дороти, куда менее разговорчивая, чем Ховард, всегда внимала его монологам за столом, используя их, как я думаю, для медитации. Ведь она все эти сказки уже не раз слышала.
А я не слышал и считал, что Хант хорошо рассказывает. Приведу лишь одну из очень многих.
— Было это в Токио около двух лет назад…
— Скорее полтора года назад, — поправила Дороти.
— За часами смотришь ты, — согласился Ховард. — Хорошо, полтора года назад китайские коммунисты имели наглость объявить, что они открывают в Японии свою первую торговую ярмарку. Будут показывать оборудование для машиностроения. Они подняли большую волну. Мы-то знали, что к чему, и все-таки! Что, если они действительно конкурентоспособны? У американцев было немало вложено дукатов в этот горшок, так что мы, безусловно, не хотели, чтобы японцы стали смотреть в сторону Китая. Ну, я умудрился влезть в их рекламу и понял, что китайские комики выглядят весьма жалко. Это были плохие копии наших машин. А несколько хороших образцов были изготовлены вручную. Они явно не могли нанести серьезного урона нашему департаменту, нет, сэр, всемогущий доллар не будет потрачен на соревнование с ними. Тем не менее я решил подложить бомбу под их выставку.
— Воспользовались «Кто? Я?»? — спросил я.
— Ни в коем случае. Тут требовалась тонкая работа. Поэтому я разрешил провести стильную операцию. Однажды вечером с самолета над Токио были разбросаны сотни тысяч листовок. «Приходите на Китайскую торговую выставку, — приглашали они. — Бесплатный вход, бесплатное пиво, бесплатный рис, бесплатное сашими». — И захохотал. — Гарри, выставку наводнили толпы токийцев, размахивавших этими листовками. Организаторам пришлось закрыть двери. У них же все было платное. Пресса была жуткая. Китаезам пришлось быстренько убираться из города. Думается, тем, что я сижу сейчас в кресле шефа, я в какой-то мере обязан этой истории. Ну конечно, мне следует, наверное, поблагодарить и Дороти. — Он поднял бокал в ее честь. — Дружище, — сказал он, — вот ты смотришь на хозяйку и что ты видишь?
— Красивую даму, — сказал я.
— Не только, — заметил Хант. — Я вижу также чрезвычайно скрытную женскую особь. Спроси себя, Гарри: из Дороти получится шпионка?
— Преотличная, — ответил я.
— Ты на правильном пути. — Он глотнул вина. — Я сейчас выдам одну тайну, хотя и не следовало бы. В Токио она умудрилась умыкнуть аргентинские шифровальные книги.
— Вот это да! — сказал я, обращаясь к Дороти.
— Ну, Ховард решил об этом рассказать, хотя я не считаю это таким уж великим достижением. Я же работала у аргентинского посла.
— У нее безупречный испанский, — сказал Ховард. — Она писала выступления для посла.
— Работала у них неполный рабочий день, — пояснила Дороти.
— Неполного рабочего дня оказалось вполне достаточно, — сказал Ховард, — чтобы Дороти сумела за время дневной сиесты выкрасть шифровальные книги. У нас за углом сидела маленькая команда, которая сфотографировала всю добычу быстрее, чем ты освежевал бы зайца, и Дороти успела положить книги на место до того, как первый siestadero[90] вернулся на работу. Северо-азиатское командование должно было бы дать залп в честь Дороти! Дорогая, ты настоящее чудо! Если б мы не встретились в Париже, я наверняка познакомился бы с тобой в Гонконге в один из божественных вечеров.
— А что бы я там делала? — спросила Дороти.
— Управляла бы большой фабрикой по подготовке шпионов. Контрактники на выбор — по разной цене. Любой национальности.
— Передай нам вино, прежде чем ты все выпьешь, — сказала Дороти.
— Откроем еще бутылку, — попросил Ховард.
В тот вечер мы сильно напились. Дороти давно ушла спать, а Ховард все продолжал говорить. У меня никогда не было старшего брата, и Ховард начинал заменять мне его.
Вернувшись после ужина в отделанный деревом кабинет, он достал бутылку «Курвуазье», и мы принялись точить лясы. На стенах кабинета Ханта висело, должно быть, пятьдесят фотографий в серебряных рамках, на которых были изображены он и Дороти в детстве, затем они вместе в Париже, фотографии детей, фотография Ховарда, играющего на саксофоне в университетском оркестре; младший лейтенант Ховард Хант, резерв военно-морского флота США; корреспондент Хант в Гуадалканале; Хант за машинкой пишет один из своих романов; Хант в китайском окопе со снайперской винтовкой; Хант на лыжном подъемнике в Австрии; Хант со связкой фазанов в Мексике; Хант на пляже в Акапулько; Хант в Голливуде; Хант с рогами антилопы в Вайоминге; Хант с рогами барана не знаю где — ему надоело быть гидом по фотографиям еще прежде, чем мы добрались до Греции. Дойдя до Акрополя, он махнул рукой на дальнейший рассказ и, усевшись в большое кожаное кресло, предложил мне занять собрата.
Чем больше мы пили, тем откровеннее становился Хант. Через некоторое время он стал называть меня Хабом. Я уже видел большую карьеру, открывающуюся перед Хабом, и быстро подыскал этому объяснение (в котором не было ни грана правды), что моего брата-двойняшку звали именно так.
— Вернемся к Гарри, — соблаговолил Хант. — Хорошее имя — Гарри.
— Благодарю вас.
— Что маячит для тебя, Гарри, вдали?
— Где вдали?
— Лет этак через тридцать. Видишь ты себя в кресле директора или в меховых туфлях среди отставников?
— Мне нравится эта работа. Каждый день я узнаю что-то новое. И хочу стать чертовски хорошим сотрудником.
— Никаких укоров совести?
— Бывает, пожалуй, но мне еще надо дозреть.
— Отлично, — сказал Ховард и выдвинул ящик стола. — То, что я тебе сейчас покажу, — сугубо секретно.
