— Вчера этих двух голубков застукала наша Инуся. Она возвращалась с работы, стояла на троллейбусной остановке. Вдруг смотрит — Лёнька, а с ним какая-то молоденькая девица.

— А почему тёте Инне стукнуло в голову, что эта пигалица — его жена? Ты, мам, поменьше её слушай, она ещё та свистушка. Напридумывает, сама не знает чего, и выдаёт за чистую монету, а ты и рада уши развесить.

— Как ты говоришь с матерью? — беззлобно возмутилась Надежда.

— А что, разве я не прав? — нисколько не смутился Семён. — Сколько раз было: принесёт какую-нибудь сногсшибательную новость, а потом оказывается, что всё совсем не так.

— Да нет, на этот раз никакой ошибки.

— Это ещё почему? — взяв вилку, Семён выудил из пиалы длинный кусок засоленной матерью сёмги и уложил его поверх масла.

— Потому что Лёнька Инусе сам эту девочку представил как свою жену, — Надежда перебросила полотенце через плечо и уселась на табуретку рядом с сыном.

— Это как? — от удивления Семён на какой-то момент забыл о сёмге. — Он чего, совсем совесть потерял? Ещё бы додумался эту девку к нам домой привести. Тётя Инна нам с тобой как родная.

— Не знаю я, чего он там потерял, но Инка мне рассказала вот что. Стояла она вчера на остановке троллейбуса, как всегда, час пик, народу невпроворот, да ещё и дождь пошёл. Ты же знаешь Инку, она может таскать в сумочке всякую дрянь, а того, что действительно нужно, у неё никогда нет. Знаешь, если вытряхнуть содержимое Инкиной сумки на стол, можно обалдеть от того, какую кучу ненужной дряни носит с собой эта красотка: старые фотографии, письма чуть ли не всех своих хахалей, какие-то брелоки, сувениры… Ладно, что-то я увлеклась. В общем, самой нужной вещи, то есть зонта, у нашей Инуси с собой не оказалось. А тут как на грех дождь, ну, она и юркнула под козырёк остановки, чтобы не вымокнуть.

— И тут свершилось! — торжественно проговорил Семён.

— Да ну, тебе рассказывать… — махнула рукой Надежда и хотела встать с табуретки, чтобы закончить с посудой, но Семён вцепился в рукав её халата.

— Ма, не обижайся, это я так, пошутил. Сядь, расскажи, что произошло дальше, мне интересно.

— Ну что дальше? — Надежда снова опустилась на табуретку. — Стоит наша Инуся в самом уголке, народу напихалось немерено, и понимает она, что выбрала не самое хорошее место. По асфальту дождь лупит, и все ей на колготки льётся. Стала она пробираться в серединку, да не тут-то было: люди после рабочего дня нервные, орут, локтями толкаются. Хорошо, какой-то автобус подъехал, половина народа из-под козырька к дверям рванула, места побольше стало.

— Тут наша тётя Инна и передислоцировалась, — с набитым ртом проговорил Семён.

— Как бы не так! — возразила Надежда. — Только Инка намылилась отойти от края, как смотрит — посреди остановки стоит твой папаша и так нежно-нежно прижимает к себе какую-то молоденькую девицу.

— О! Даже так? — сверкнул глазами Семён.

— Даже так, — усмехнулась Надежда.

— И какая она из себя?

— Инуся говорит, худющая, светленькая, ростом чуть повыше папеньки, а может, ей так из-за каблуков показалось, глазищи, говорит, огромные, а на вид — тебе ровесница.

— За следующей женой папа пойдёт в детский сад, — заключил Семён.

— Не исключено. Так вот. Стоят они, друг на друга насмотреться не могут, а тут наша Инка выруливает. Лёнечка сначала с лица спал, а потом ничего, приободрился и говорит: «Давайте я вас познакомлю. Это моя жена, Настенька, а это — моя старинная знакомая Инна». Нет, ты представляешь, какое нахальство — его знакомая! — глаза Надежды округлились.

— Я себе представляю, как рассвирепела тётя Инна! — невольно рассмеялся Семён.

— Рассвирепела — не то слово! Ты же знаешь, она тихая и мирная, но если её разозлить…

— Ну, и что дальше? — после такого поворота событий Семён слушал рассказ матери действительно с интересом. — Она ему всё сказала?

— Да нет, ничего она ему говорить не стала, — Надежда опустила голову и замолчала.

— А почему? — не понял Семён. — С её-то языком она могла бы так отхреначить папеньку, что тот не знал бы, куда со стыда деться. Всё развлеклась бы…

— Могла бы… — Надежда подняла на сына глаза. — Конечно, могла бы…

— Тогда что же?

— Инка уже раскрыла рот, чтобы отвесить что-нибудь эдакое, но увидела, что эта пигалица ждёт ребёнка.

— Ребёнка?! — Семён вытаращил глаза и медленно поставил чашку на стол. — Как, ещё одного?!

— Вот уж не знаю, одного или двух, — усмехнулась Надежда.

— Он когда-нибудь остановится или нет? — губы Семёна презрительно выгнулись.

— Кто ж его знает? — пожала плечами Надя. — С одной стороны, он ещё не старый, сорок шесть для мужчины — не так уж и много. А с другой — мразь он порядочная, вот что я тебе скажу. Мало ему троих, он ещё одну дурочку нашёл, теперь и ей жизнь искалечит.

— Тебе что, жалко её?

— Тебе этого не понять…

— Ты так говоришь, как будто всё ещё любишь его, — в глазах Семёна промелькнуло удивление.

— Люблю? — Надежда на миг задумалась. — Нет, сынок. Столько лет прошло… Если что и было, так уже давно быльём поросло.

— Я ничего понять не могу, — Семён тряхнул роскошной гривой вьющихся волос.

— А тебе и не надо.

— Странная ты какая-то! — Семён в недоумении пожал плечами. — Если ты отца ненавидишь, почему тебе жалко эту глупую девочку, позарившуюся на такое барахло? А если у тебя к нему что-то осталось, зачем выгнала?

— Пей чай, а то совсем остынет, — Надежда провела рукой по голове сына. — Любовь… Ненависть… Надо же…

— Нет, подожди, мам. Ты мне объясни всё по-человечески, я имею право об этом знать: как-никак меня это тоже каким-то боком касается.

— Большое знание рождает большую боль. Ни к чему тебе всё это. Я свою жизнь уже прожила, что о ней говорить? Давай лучше складывать твою, и пусть она окажется легче и светлее моей.

Настя надула щеки, провела пальцем от виска к подбородку и недовольно уставилась на своё отражение. Усмехаясь, круглое зеркальце-ромашка на пластмассовой подставке корчило Насте рожи и упрямо показывало чьё-то чужое лицо. Отёчные веки, тёмные мешки под глазами, какие-то дикие малиновые прыщи по всей коже — девушка в зеркале была просто отвратительна. От красавицы с дивными белокурыми локонами и ясными голубыми глазами не осталось и следа. Жалкая, бледная, она походила на измятый лист бумаги, завалявшийся в ящиках старого письменного стола и вытащенного на свет белый исключительно по случайности.

— Боже мой, какая же ты уродка! — Настя схватила зеркало и, перевернув, для верности прикрыла его руками.

В красивой деревянной рамке на краю стола помещалась её фотография, сделанная год назад, и от зависти к красоте и счастливой улыбке молоденькой девочки на тоненьких высоких каблучках на глазах Насти выступили слёзы.

— Какая же ты дура! Какая же ты набитая дура! — сжав кулаки, она зажмурилась, и из её груди вырвался стон. — Говорила же мать, не торопись, нет, надо было вляпаться в такое дерьмо! — Настя со злостью ударила по фоторамке, и та, кувыркнувшись, с грохотом упала на пол.

Дела молодой жены шли из рук вон плохо, и причин поплакать у неё действительно имелось предостаточно. С тех пор как на безымянном пальце правой руки появился заветный золотой ободок, прошло чуть больше полугода, но эти несколько месяцев полностью перевернули всё её существование, не раз заставив пожалеть о совершённой впопыхах глупости. Связать себя по рукам и ногам в восемнадцать лет было само по себе неумным поступком, но согласиться на ребёнка в первый же месяц совместного существования — этому не находилось даже названия.

Сидя дома у окна и ожидая возвращения мужа с работы, Настя не раз представляла себе развесёлую жизнь своих более умных подружек и кусала локти от досады. Купаясь в поклонниках и подарках, они развлекались на полную катушку, получая от жизни столько удовольствия, сколько ей и не снилось. Цветы, украшения и конфеты проносились перед её мысленным взором непрерывной чередой, терзая бедное сердечко и доводя чуть ли не до истерики.