Но прежде всего кронпринцесса Маргарет была очень одаренной художественно. Она занималась живописью, писала быстро и много, причем неплохо. Принц Евгений заинтересовался ее талантом, и она много общалась с крупным архитектором Фердинандом Бубергом[65]. Он выполнил эскизы мебели для столовой кронпринца, а его незаурядная и хорошо разбирающаяся в искусстве жена стала для августейшей пары частым гостем, другом и советчиком в живописи.
Спортивно воспитанная англичанка Маргарет основала «Хоккейный клуб кронпринцессы Маргарет», хотя игру, в которую там играли, точнее следует назвать хоккеем с мячом. В английских школах для девочек, как известно, играли в травяной хоккей, однако на стокгольмском стадионе игроки женского пола, разумеется, выглядели экзотично. Иногда в игре участвовали и мужчины.
Она была не лишена чувства юмора, и рассказы об англо-немецких конфликтах между нею и свекровью утверждают, что как-то раз перед большим приемом Виктория велела передать невестке, что ей незачем «вешать на себя столько драгоценностей».
Кронпринцесса в ответ передала: «Скажите этой ***, что она была бы рада иметь хоть половину моих драгоценностей».
Говорят, ответ Виктории не передали.
Вообще-то в этом рассказе вполне могла бы фигурировать и другая невестка, Мария Павловна, герцогиня Сёдерманландская, она ведь тоже получала подобные выговоры и как русская великая княжна и кузина царя владела большим количеством драгоценностей, чем свекровь, принцесса из захудалого немецкого двора.
Вторая жена Густава Адольфа, королева Луиза, была дочерью принца Баттенбергского, который в годы Первой мировой войны поменял свою звучащую по-немецки фамилию на Маунтбэттен; тогда же и королевский дом стал из Ганноверского Виндзорским. «Маунтбэттен» — остроумная игра слов, но фактически так называется укрепление на одной из береговых скал Ла-Манша.
Когда она была молода, к ней сватался португальский король, рассказывал много позднее ее брат, эрл Маунтбэттен Бирманский. Но ничего не вышло. Затем за ней ухаживал принц Христофор Греческий, и они даже тайно обручились, однако семья заставила расторгнуть помолвку по ряду причин. Об этом можно прочитать в биографии Луизы, написанной Маргит Фьелльман. Когда позднее книгу готовили к английскому изданию, Маргит Фьелльман спросила у старого короля, не желает ли он что-либо добавить или, наоборот, убрать из английской версии, он якобы проворчал: «Уберите про Христофора». Маргит Фьелльман выполнила просьбу.
В Первую мировую Луиза работала сестрой милосердия. Перед ее бракосочетанием с шведским кронпринцем состоялись дебаты о том, считать ли ее королевской особой или же кронпринц Густав Адольф, женившись на ней, потеряет право наследовать корону. Однако кто-то отыскал среди ее ближайших предков болгарского царя, и вопрос отпал.
Когда она сочеталась браком с вдовствующим кронпринцем Густавом Адольфом и приехала в Швецию, народ кричал «ура» — от радости, что на самом деле она не настолько безобразна, как на газетных фотографиях, ехидно заметил кто-то из прислуги. Еще и спустя восемь лет после ее приезда в Швецию Сельма Лагерлёф[66] с удивлением констатировала, что кронпринцесса в действительности была разговорчива, любезна и выглядела по-настоящему веселой, тогда как «ее уродливые портреты вызывали легкий страх перед нею». В самом деле, лицо у кронпринцессы Луизы было с «характером», и сделать хороший снимок удавалось редко, но на удачных фото ей присущи харизма и шарм, и выглядит она очень даже стильно. Трагедию с мертворожденным младенцем комментировали среди прислуги так: мол, неудивительно при такой-то хрупкости, да вдобавок она еще и курит как паровоз, — замечание вполне справедливое.
Королева Луиза была импульсивна, говорила быстро и столь же быстро, как говорят, бегала по лестницам. Раздражалась и теряла терпение с болванами, что, пожалуй, составляет единственный изъян в добром английском воспитании. Нередко она сердилась на Густава Адольфа и ругала его, но он «в таких случаях включал глухоту» и попросту не слушал ее. Типичной для английской знати чертой у нее было то, что в определенной обстановке она выглядела небрежной и неряшливой, в других же случаях, при необходимости, держалась по-королевски, ничуть не уступая свекрови. Когда ее пасынки Сигвард и Карл Юхан вознамерились жениться вопреки воле короля, а тем самым лишиться права на престол, она поддержала супруга и, добиваясь от них отказа от этого намерения, зашла в своей импульсивности так далеко, что впоследствии, наверное, в этом раскаивалась.
Однажды во время государственного визита во Францию, когда де Голль[67] вел ее к столу, а, как известно, генерал не принадлежал к числу больших поклонников Англии и англичан, она извинилась за изъяны в своем французском, сославшись на работу сестрой милосердия в Первую мировую: «На таком французском в войну говорили в окопах».
Де Голль, сам прошедший окопы, после кончины королевы Луизы в марте 1965-го лично присутствовал на панихиде в парижской шведской церкви. Едва ли он часто находил время участвовать в таких церемониях.
Из пятерых детей, родившихся в браке Густава VI Адольфа и Маргарет Коннахтской, старший, наследный принц Густав Адольф, в 1947 году погиб в авиакатастрофе. Дочь Ингрид в свое время стала королевой Дании. Сыновья Сигвард и Карл Юхан женились на женщинах из буржуазных семей и с тех пор не принадлежали к королевскому дому. Предпоследний по возрасту сын, Бертиль, оставался холостяком до шестидесяти четырех лет, когда он, при живейшем одобрении шведского народа, женился на женщине, с которой до этого прожил три десятка лет; времена успели измениться, и Бертиль не утратил титул принца.
«Лояльность», как уже говорилось, ключевое слово для деятельности Густава VI Адольфа в государственных делах. Хотя он считал, что «речь в дворцовом дворе» 1914 года сформулирована слишком категорично, и предпочел бы смягчить ряд пассажей, он лояльно стоял подле отца, Густава V, когда тот, как истинный подкаблучник, по требованию воинствующей королевы Виктории зачитал речь в ее изначальном виде; кронпринц Густав Адольф опять-таки лояльно вышел на Слоттсбаккен и сам зачитал эту речь участникам крестьянского похода, не уместившимся во дворе.
Он лояльно исполнял и представительские обязанности своего старого отца, робеющего людей, когда тот предпочитал ловить щук, ездить на Ривьеру и вообще уютно жил этаким рантье. Лояльно поддерживал отца, когда после 1918-го тот делал кое-какие из немногих своих внешнеполитических заявлений, как, например, во время зимней финской войны. Лояльно защищал политику социал-демократов, когда люди из его окружения, естественно имевшие взгляды вполне в этой сфере распространенные и традиционно буржуазные, ужасались по поводу школьных реформ. В политике социальных реформ он, похоже, принимал непосредственное участие. Когда Густав V скончался, его шестидесятисемилетний преемник Густав VI Адольф с пылом молодого новоиспеченного чиновника принялся рационализировать работу и сокращать рутину, чтобы основательнее заняться важными проблемами, и Эрландер даже опасался, как бы новый король не вздумал вмешиваться в правление. Но этого он не сделал. Единственное, в чем его обычно упрекают, так это в том, что во время правительственного кризиса 1957 года он попытался было создать коалиционное правительство; в то время король формально все еще решал, кто должен предпринять попытку сформировать правительство; вдобавок он хотел сам распоряжаться «юбилейным фондом Густава VI Адольфа». Впрочем, ни то, ни другое нельзя считать возмутительным прегрешением.
Лояльно же он выступил в последний год своей жизни с тронной речью (написанной правительством, отредактированной Андерсом Фермом[68] под надзором Улофа Пальме[69]), содержавшей критику политики США во Вьетнаме. Тронная речь — акция правительства, и все же она была примечательна. Читатели, засыпавшие «Свенска дагбладет» письмами насчет злоупотреблений ненавистного правительства Пальме по отношению к монарху, умолкли, когда позднее король сам пожертвовал пять тысяч крон при сборе средств в пользу разбомбленной больницы в Северном Вьетнаме.
