Когда же он последний раз спал до утра, не просыпаясь? Это было давно. Теперь он встает за ночь по три раза и каждый раз стоит в туалете минут по пять, прежде чем ему удается хоть немного облегчиться.

Но он не жалуется. Существуют куда более мучительные болезни.

Просыпаясь ночью, Аксель скучает по Беттине. Кровать, на которой он привык видеть очертания ее тела, чувствовать тепло ее дыхания, теперь пуста. Какое счастье, что она не дожила до этой катастрофы, до того дня, когда Скугсо перешел в чужие руки.

В такое утро замок, должно быть, особенно красив.

Аксель Фогельшё представляет, что стоит прямо перед ним на лесной поляне. В песочного цвета каменных стенах XVII века, будто поднимающихся из тумана, больше жизни, чем в окружающей их природе.

В течение веков замок Скугсо достраивался и перестраивался по прихоти его предков. Медная крыша горит, даже когда небо затянуто низкими облаками. А старые бойницы и недавно обновленные решетчатые окна похожи на бесчисленные глаза. Аксель Фогельшё постоянно чувствует на себе их взгляд, они словно глядят на него из далекого исторического прошлого и сравнивают его с прежними владельцами замка. Рядом с ними современные окна кажутся слепыми. Им как будто не хватает чего-то, что давно утеряно.

Со своей воображаемой точки наблюдения Фогельшё не может видеть часовни, находящейся с другой стороны замка. Беттины там нет: она захотела, чтобы ее прах развеяли в лесу, в северной части их владений.

Иногда Аксель слышит голоса призраков. А может, это рыбы, плещущиеся в черной воде замкового рва, не дают покоя душам замурованных русских солдат?

Он смотрит на портрет графа Эрика Фогельшё. Разбойник времен Тридцатилетней войны[4], фаворит Густава II Адольфа[5] и жесточайший из его воинов. Говорят, в карательной операции после битвы при Лютцене он лично искалечил за день двадцать человек. «Я всегда чувствовал его кровь в своих жилах», – думает Аксель Фогельшё.

В молодости Аксель хотел податься в войска ООН, но ему запретил отец, полковник, сочувствовавший Германии, разъезжавший в тридцатые годы по Пруссии и заискивавший перед одетыми в черную форму союзниками. Вплоть до середины сороковых он верил в их победу.

А что теперь?

Граф Эрик Фогельшё, должно быть, перевернулся от стыда в семейной усыпальнице в часовне замка Скугсо. А может, его труп мечется там, в гробу, и кричит, не в силах сдержать праведного гнева.

Но была бы еще возможность все вернуть, если б не этот чертов щеголь, пострел, что приполз сюда из Стокгольма, словно безногая ящерица.

Аксель Фогельшё снова смотрит на парк. Бывало, осенью ему виделся человек где-то под деревьями, пристально глядевший в сторону его окна.

Иногда ему казалось, что это Беттина.

Он разговаривает с нею каждый день, с тех пор как она умерла три года назад. Иногда выезжает в лес, где развеял ее прах, бродит там, независимо от времени года. Совсем недавно он ступал по разлагающейся огненно-желтой листве, болотистая почва дрожала под ногами, а его глухой голос эхом раздавался между деревьями, которые, казалось, висели в воздухе, лишенные корней.

Беттина, ты здесь? Я никогда не думал, что ты уйдешь первой. Я скучаю по тебе, ты знаешь это. Я думаю, никто, даже дети, не представляет, как я люблю тебя.

И ты отвечаешь. Я слышу, как ты говоришь мне, что я должен быть сильным, чтобы не выставлять напоказ свои чувства. «Ты ведь видишь, что бывает, когда человек сдается, Аксель», – шепчет ветер, а ведь он – твой голос, твое дыхание у моей шеи.

Беттина.

Моя прекрасная датчанка. Хорошо воспитанная и в то же время неотесанная. Первый раз я увидел тебя летом пятьдесят восьмого, когда служил мастером в имении Мадсборг в Ютландии[6], где набирался опыта в сельском хозяйстве.

Самая обыкновенная девушка, ты все лето проработала на кухне. Иногда мы купались в озере. Я не помню его названия, но оно находилось на территории имения. А когда лето закончилось, я вернулся с тобой домой. Отец и мать сомневались поначалу в моем выборе, но потом отступили перед твоим шармом. Твоя жизнерадостность покорила Скугсо.

Как же ты могла, Беттина? Как посмела ты сдаться своей болезни, раку? Или тебя печалило, что наших доходов больше недостаточно, чтобы поддерживать замок в подобающем состоянии? Для этого требовалось слишком много денег, миллионы.

Я не хочу верить в это. Но я чувствую вину, как человек, причинивший зло тому, кого любит больше всего на свете.

Боль. Ты, похоже, узнала о боли все, и ты говорила мне, что в этом знании нет никакого смысла.

Картины на стенах замка – твой выбор. Анчер[7], Киркеби[8]. Портреты моего предка Эрика и других чудаков, оригиналов и безумцев, что жили в Скугсо до меня.

Ты умерла в замке, Беттина. Ведь тебе было бы невыносимо покинуть его, и потому мне сейчас стыдно перед тобой. Какой мягкой ты могла быть, с такой же жесткостью защищала то, что принадлежало тебе.

Больше всего ты беспокоилась о мальчике.

«Позаботься о Фредрике. Защити его, сам он не справится», – вот о чем просила ты, умирая.

Иногда я спрашиваю себя, не подслушивал ли он тогда под дверью?

Никогда не знаешь, чего от него ожидать. Или, может, не хочешь знать? Я, как и все, люблю и свою дочь, и его, своего сына. Но я всегда замечал его слабости, даже когда не хотел. Я был готов протереть себе глаза до дыр, только бы разглядеть его достоинства, но это у меня никак не получалось.

Я видел своего собственного сына, сплошь состоящего из одних недостатков, и ненавидел себя за это. Иногда он даже напивается так, что теряет над собой контроль.

Часы на шкафу бьют шесть, а Аксель Фогельшё все еще стоит у окна в гостиной. Вот что-то отделяется от темноты снаружи и движется через парк. Человек в черном. Тот, которого он видел и раньше?

Аксель Фогельшё прогоняет эту мысль прочь.

«Я знал, что это ошибка, – думает он. – Тем не менее я был вынужден сделать это: возложить на Фредрика, моего первенца, следующего графа Фогельшё, руководство делами, дать ему доступ к капиталу, когда рак победил Беттину и я окончательно пал духом. Он никогда не хотел ни жить в замке, ни заботиться о нашем маленьком сельскохозяйственном и лесном предприятии. Сейчас выгоднее взять дотацию на обработку целины или арендовать земли.

Не хотел. Не мог. Но с деньгами у него должно было получиться, ведь у него высшее экономическое образование и было все, кроме неограниченной свободы действий.

У каждого человека есть и хорошие, и дурные стороны, – думает Аксель Фогельшё. – И не в каждом сидит хищник, и не у каждого столько наглости, сколько требуется для этой жизни. Отец хотел, чтобы я осознавал ответственность, которая дается вместе с привилегиями, понимал, что в обществе нам предназначена роль лидеров. Но он был в некотором смысле человеком былых времен. Разумеется, я руководил работами в Скугсо, я снискал себе уважение в элитарных кругах лена[9]. Но чтобы лидером? Нет. Я пытался объяснить Фредрику и Катарине, по крайней мере, что значат наши привилегии, не хотел, чтобы они принимали их как должное. Не знаю, преуспел ли я в этом.

Беттина, посоветуй, как мне сделать Катарину счастливой? Только не начинай опять про свои древности. Здесь мы с тобой не сойдемся, ты это знаешь.

Молчи, Беттина.

Молчи.

Позволь мне только задать тебе один вопрос.

Испортилась ли наша с тобой порода, Беттина?»

Иногда он думает об этом, глядя на Фредрика, а может, и на Катарину.

Зеленое пальто от «Барбур»[10] обтягивает живот Акселя Фогельшё. Но он носит его вот уже двадцать пять лет и не желает менять на новое только потому, что теперь килограммы пристают к телу легче, чем раньше.