Ее привели в великолепную комнату, где была высокая зеркальная стена. Она стала принимать перед нею самые необычные позы и особенно смеялась тому, что изображение в зеркале, когда она приближалась, подступало к ней, а при ее удалении отступало. Все предметы, которые она замечает в известном отдалении, кажутся ей маленькими, и в ее представлении они увеличиваются по мере того, как придвигаются к ней. Когда она с открытыми глазами подносила ко рту кусочек поджаренного хлеба, ей представлялось, будто он такой большой, что не поместится во рту.

Потом ее провели к бассейну, который она назвала большой суповой миской. Ей казалось, что шпалеры кустов в аллее движутся рядом с ней с двух сторон, а на возвратном пути она думала, что дом идет навстречу, причем особенно понравились ей освещенные окна. На следующий день пришлось исполнить ее желание и свести ее в сад при свете дня. Она опять внимательно осмотрела все предметы, но не с таким удовольствием, как накануне вечером. Протекавший перед домом Дунай она назвала длинной и широкой белой полосой и точно указала те места, где она видит начало и конец реки. До деревьев, стоявших примерно в тысяче шагов по ту сторону реки, на так называемой Пратерау, можно было, по ее мнению, дотянуться рукою.

Так как это было среди бела дня, она не могла долго вынести пребывания с открытыми глазами в саду. Она сама потребовала, чтобы ей опять завязали глаза, так как восприятие света не по силам ее слабому зрению и вызывает у нее головокружение. Когда у нее на глазах повязка, она не решается без провожатых и шагу ступить, хотя прежде, будучи слепою, расхаживала по хорошо знакомой комнате. Рассеянность, вызываемая новым чувством, служит причиной того, что она должна быть более внимательной за клавесином, чтобы сыграть какую-нибудь пьесу, в то время как раньше она исполняла целые концерты с безукоризненной верностью и при этом вела беседу с окружающими.

Теперь с открытыми глазами ей трудно сыграть и Небольшую вещицу. Она следит за своими пальцами — как они поднимаются над клавиатурой, — но при этом не попадает в большинстве случаев на нужные клавиши».

Свидетельство отца пациентки Месмера, человека серьезного и уважаемого, не походит на выдумку. И тем не менее венские врачи, недовольные вмешательством Месмера, ополчаются на целителя. Особенно усердствует глазной врач профессор Барт. Девица Парадиз несколько лет лечилась у него, но безрезультатно. Врачебная корпорация из солидарности поддерживает коллегу профессора Барта, обвинившего Месмера в знахарстве.

После вмешательства влиятельных врачей возникает препятствие намерению Месмера лично представить императрице Марии-Терезии свою находящуюся на пути к выздоровлению пациентку. Более того, враждебно настроенные коллеги решительно выступают против того, чтобы Месмер продолжал лечение девицы Парадиз своим магнетическим методом. Но тут происходит непредвиденное. Сама пациентка высказывает непременное желание, чтобы доктор Месмер продолжил свое лечение.

Тогда противники Месмера прибегают к другому способу. Они убеждают стариков родителей девицы Парадиз, что если их дочь прозреет, то они лишатся монаршей милости — пенсии двести дукатов, мало того, будет покончено и с концертами их дочери, так как публика потеряет интерес к прозревшей музыкантше.

Угроза потерять финансовый достаток действует безотказно. Отец, еще недавно вполне доверявший Месмеру, является к нему в дом и требует немедленно вернуть ему дочь. При этом он даже угрожает саблей. Происходит, однако, удивительная вещь: дочь не желает подчиниться требованию отца. Она прямо заявляет, что не намерена возвращаться под родительский кров, а остается у Месмера. То ли настолько уверовала в его метод лечения, то ли просто-напросто влюбилась в своего врача.

Мать девушки набрасывается на непокорную и бьет беззащитную с яростью рассвирепевшей тигрицы. Побои приводят к тому, что девушка падает, у нее начинаются судороги. Однако и после этого родителям не удается сломить дочь и заставить покинуть дом своего исцелителя (кое-кто считает, что девица действительно влюбилась в доктора). Как бы то ни было, она остается в клинике Месмера.

Но все эти треволнения и скандалы не прошли даром для девушки. В результате перенесенных потрясений слабый проблеск света, возникший с таким трудом, угасает. Снова начать лечение, чтобы оживить расстроенные нервы, Месмеру не дают. Вмешивается корпорация медиков и по повелению императрицы берется «положить конец этому надувательству». Месмеру ничего не остается, как прервать лечение и выдать еще недолечившуюся девушку ее родителям, несмотря на ее отчаянные мольбы.

Что было дальше, вернее, каковы были последствия всей этой истории, точно не известно. Либо Месмеру, как «нежелательному иностранцу», было велено правительством покинуть Австрию, либо он сам принял решение уехать, не желая больше видеть своих бессовестных венских коллег.

Так или иначе, после случая с девицей Парадиз Месмер покинул свой великолепный дом на Загородной улице, разошелся с женой (детей у них не было) и уехал из Вены. Спустя некоторое время он обосновался в Париже.

Первое, что Месмер делает в Париже, — открывает неподалеку от города в деревне Крейтель больницу. Он пишет письмо Леруа, президенту Академии наук, и приглашает членов академии посетить его клинику, чтобы подвергнуть его метод лечения серьезному рассмотрению. Академики вежливо отказываются. Но если ученые мужи проигнорировали приглашение, то простой люд, как и в Вене, валом валил в деревушку, где обосновался новоявленный пророк и врачеватель. Да что там простолюдины, даже аристократы жалуют его своим вниманием. Всех влечет к Месмеру молва о его чудодейственном методе.

Момент тем более благоприятствовал этому, что французское общество, вплоть до самых верхов, как никогда было увлечено тайными науками, испытывало страсть к белой и черной магии, верило и поклонялось всякого рода волшебникам и чародеям. Достаточно назвать графа Сен-Жермена, уверявшего, что ему более тысячи лет и он-де видел Иисуса Христа и знавал Магомета. Принятый при дворе и ставший любимцем фаворитки короля мадам де Помпадур, таинственный граф ловко пользовался доверчивостью своих поклонников, жил на широкую ногу и вообще умел урвать лакомый кусочек.

Ему под стать был и другой маг и волшебник, так называемый граф Калиостро, ловко эксплуатирующий, как скажет Стефан Цвейг, золотые прииски глупости человеческой.

Помпадур тайком ночью посещала гадалку — некую мадам Бонтан, чтобы та предсказала ее будущее по кофейной гуще. А кардинал Роган настолько уверовал в искусство волшебника Калиостро, что поселил его в своем дворце, кормил и одаривал, слепо веря каждому его слову. Чем тот, естественно, не раздумывая пользовался и однажды чуть было не погубил своего покровителя, но об этом речь впереди.

Одним словом, тогдашнее общество было поражено разными суевериями и страдало от эпидемии мистического умопомешательства.

В салонах пророчествовали заезжие авантюристы, ловко облапошивая доверчивых слушателей. На стенах домов были развешаны афиши, сообщавшие об опытах кудесников и магов. Некий человек объявил, что на глазах честной публики он влезет в бутылку. И ему верили. Еще бы — ведь об этом черным по белому напечатано на афише. Да и станет ли нормальный человек так нагло обманывать людей, до такой степени издеваться над почтенной публикой! О деньгах за билеты никто и не вспоминал.

Тогда же всплыл еще один кудесник, взбудораживший весь Париж. На улице Ножниц, перед домом, где он жил, постоянно стояли толпы калек и нищих. Они верили, что здесь живет пророк, исцеляющий прикосновением. У целителя был скромный, простой вид: он стал пророком к собственному великому удивлению и как бы невзначай. В конце концов его выслали из Парижа вместе с женой.

Затем объявился ребенок, который заявил, что видит все, что находится под землей. Ему поверили и академики, и журналисты, о чем оповестили в газетах.