«Предназначено мне судьбой творить чудеса или нет? Да, да, да, да и еще раз да», — не уставал повторять он, словно желая убедить самого себя. Дали, возвеличивавший себя, сам присвоивший себе эпитет «божественный», благосклонно принявший звание «мэтр», писал о себе тем не менее с легкой иронией, с присущим ему чудачеством: «Восемьдесят юных дев умоляли меня показаться в окне моей мастерской. При моем появлении они принялись дружно аплодировать, а я послал им воздушный поцелуй. Я чувствовал себя величайшим из шутов».
В 1957 году среди других изобретений, привлекших к себе внимание средств массовой информации, оказался «булетизм» Дали. Ники де Сен-Фаль[506] вспомнит о нем и 12 февраля 1961 года устроит в тупике Ронсена свои первые «стрельбы». А в 1966 году она вспомнит вход в его павильон «Сон Венеры», создавая в Стокгольме скульптуру-дом под названием «Hon»[507]. Это здание длиной в двадцать восемь метров и шириной в девять имело вид лежащей на земле великанши, а вход внутрь находился между раздвинутых ног фигуры.
В то время Дали не жаловал искусство гравюры. По соображениям эстетического, морального и философского порядка: «Этой технике не хватает суровости, монархии и инквизиции». Жозеф Форэ, человек очень настойчивый, заказал Дали иллюстрации к эксклюзивному изданию «Дон Кихота», которое должно было выйти тиражом в 197 экземпляров. Он постоянно приносил Дали гравировальные камни и победил-таки его антигравюрную «волю к власти»[508]. Дали стал стрелять из аркебузы XV века с прикладом, инкрустированным слоновой костью, по гравировальным камням шариками, начиненными литографической краской.
Вот как, в присущей ему манере, Дали описывает эту стрельбу: «6 ноября 1956 года в окружении сотни священных агнцев, влекомых на заклание — искупительное жертвоприношение, представленное одной-единственной головой, установленной на листе пергамента на палубе одной из тех барж, что обычно курсируют по Сене, я произвел выстрел первой свинцовой пулей, начиненной литографической краской. Разорвавшись, эта пуля открыла век "булетизма". На камне появилось божественное пятно, напоминающее крыло ангела. Воздушностью деталей и динамичной строгостью линий эта техника изображения превосходит все существовавшие до сего дня технические приемы».
Аркебузу ему подарил Жорж Матье, в то время директор по рекламе судоходной компании «Юнайтед Тейтс Лайнс», услугами которой Дали пользовался, отправляясь в Нью-Йорк.
Издатель Жозеф Форэ уже выпустил две книги в сотрудничестве с Утрилло[509] перед его смертью и несколько книг с Пикассо и Кокто. Он был в своем деле признанным профессионалом высочайшего класса.
Думаю, что история, связавшая его с Дали, заслуживает того, чтобы ее рассказать.
Жозеф Форэ не был лично знаком с Дали. Он отправился к нему в Порт-Льигат, не будучи ему представленным. Его ввели в салон, где художник беседовал со своими друзьями. Форэ стоял и ждал, когда на него обратят внимание. «Кто вы?» — обратился к нему Дали. Жозеф Форэ назвал свое имя, профессию и цель своего визита. Дали никак на это не отреагировал. Он даже не предложил гостю сесть и вернулся к прерванной беседе с друзьями. А когда те собрались уходить, Дали, словно только что вспомнив о присутствии Форэ, спросил: «Так что вы сказали?» Тот напомнил ему, зачем приехал. «Приходите завтра», — бросил ему Дали.
Форэ явился на следующий день и обнаружил, что в доме Дали еще многолюднее. Дали, беседуя то с одним из гостей, то с другим, вновь не удостоил Форэ своего внимания. Лишь по прошествии часа он подошел к нему, чтобы вновь сказать: «Приходите завтра». И на третий день повторилась та же история. Все это продолжалось целую неделю. А через неделю Дали приблизился к нему и произнес, обращаясь к присутствующим: «Посмотрите на самого терпеливого человека из тех, что мне приходилось когда-либо видеть». И согласился сделать иллюстрации к «Дон Кихоту». Вот такие садистские штучки практиковал этот отъявленный мазохист.
Аркебузу Дали использует в 1959 году в иллюстрациях к Библии и в 1960-м, когда займется оформлением бронзовой обложки для «Апокалипсиса святого Иоанна» — книги, которая была оценена тогда в миллион долларов. Дали теперь мог создавать картину, не прикасаясь к холсту или другому материалу, в последнем случае — к бронзовой пластине, в которую он пальнул из аркебузы.
По этому поводу в «Дневнике одного гения» Дали вспоминает — запись за 6 ноября 1963 года, — как, будучи двадцатилетним юношей, он заключил пари, что получит «Гран-при» — премию, присуждаемую в области живописи мадридской королевской Академией изящных искусств, за картину, которую создаст, ни разу не коснувшись полотна кистью.
«Естественно, я получил эту премию, — с присущей ему скромностью писал он. — На картине была изображена обнаженная юная девственница. Стоя примерно в метре от картины, я метал в нее шарики с краской, которые, ударяясь о холст, оставляли на нем причудливые следы. Невероятная вещь: ни к одному из пятен у меня не было претензий».
И еще одна невероятная вещь: за тридцать лет до Поллока, который построит на этом всю свою карьеру, Дали создал своего рода dripping[510]... Не потому ли Дали написал о Поллоке несколько таких вот не совсем лестных строк: «Он романтический певец галантных празднеств и фейерверков, каким был первый чувственный ташист Монтичелли[511]. Он не так плох как Тёрнер[512]. Поскольку вообще ничего из себя не представляет».
Это были триумфальные годы для Дали, омрачаемые лишь размолвками с Галой, которые становились все более частыми. Что, впрочем, не помешало ему освятить свой брак с ней в церкви, это стало возможным после недавней кончины Элюара. Венчание состоялось 8 августа 1958 года в часовне собора Пресвятой Девы с ангелами, расположенной на самой вершине горы, куда можно было добраться только по крутому серпантину, на котором «кадиллак» Дали из-за поломки встал. Об этом мне рассказал один из свидетелей этой повторной брачной церемонии, проходившей в самом узком кругу и почти тайно. На фотографии, сделанной в тот день, мы видим Дали в полосатом костюме, шелковом жилете, с белым платочком в кармашке и с парадной тростью, а Галу со свадебным букетом невесты в руках. Ей было шестьдесят четыре года, и всем было известно, что она содержит молодых любовников. Деньги текли к супругам Дали рекой, они изо всего умели извлечь прибыль — раздавал ли Дали автографы (одна его подпись стоила безумных денег) или удостаивал своим присутствием званый вечер.
Если же Дали сам вел куда-либо свою свиту, жившую за его счет, то, естественно, сам и расплачивался, причем не скупясь. Но все эти «безумные траты» всегда были хорошо просчитаны, это был своеобразный потлач[513]. Шоу. «Информация о себе». Дали любил полакомиться садовыми овсянками, нежный аромат которых он втягивал, слегка приподнимая накрывавшую их салфетку. Не будем забывать, что Дали был большим гурманом, он рассказывал, как в детстве мог час кружить вокруг стола, изнемогая от жажды и специально оттягивая тот момент, когда он сможет с наслаждением приникнуть к стакану с холодной водой.
Кроме того, он был вуайеристом, не мыслящим своего существования вне атмосферы театральности и безумия. Его «двор» в Нью-Йорке, как рассказывали служащие отеля «Сент-Реджис» многочисленным журналистам, состоял из лилипутов (Гала обожала их), татуировщика, исполнительницы танца живота, сидящих без работы художников, курильщика опиума, некоего типа, который вбил себе в голову, что он может обрести вечную молодость, если ему сделают операцию по пересадке половых органов обезьяны; кроме того, Дали частенько навещал Энди Уорхол вместе с Вивой или какой-нибудь другой из окружавших его «старлеток».
