Я откинулась и с наслаждением ощутила, как горячая вода плещется у моего подбородка. Это было превосходно. Огромный корабль почти не шевелился.
Я как раз собиралась идти на ланч, когда зазвонил телефон. Когда я взяла трубку, голос Чарльза произнес:
— О, Джоанна, с тобой все в порядке? Я звонил тебе несколько раз. Я беспокоился, потому что…
— Чарльз! — от звука его голоса тепло разливалось у меня по всему телу. Мне показалось, что мы сто лет не видались. — Я только-только вернулась и обсохла.
— Я спускался на лифте на палубу С и посмотрел немного, как люди возвращаются на борт, но врач поймал меня и отправил назад в каюту. Что бы он ни говорил, завтра я буду на ногах. Нога много лучше. Я мог бы спуститься на лифте на шлюпочную палубу и посидеть немного на солнце.
— Это прекрасно! Ах, да, спустись, пожалуйста.
— Что случилось? — с подозрением в голосе спросил он. — Я беспокоюсь за тебя. Я с ума схожу от того, что не могу тебя видеть. И пропустить Дубровник… Посмотрим, может быть я спущусь в комнату отдыха сегодня вечером…
— Лучше не надо, — сказала я. — Лучше пусть сначала нога совсем заживет. Увидимся утром. Я… мне много надо тебе рассказать.
— Джоанна… — но тут появились дети и мне пришлось повесить трубку. Потом я пожалела, что не согласилась на его предложение. Но в комнате отдыха, наверняка, будет очень людно и шумно в такую погоду, и мы не сможем поговорить.
Нам не разрешат больше сходить на берег. Они и так вконец измотаются, пока доставят на борт оставшихся пассажиров.
Они занимались этим весь день, и я долго наблюдала за ними с одной из крытых палуб. Это зрелище и волновало и завораживало.
Время от времени дождь переставал и та странная зыбь на море пропадала, но потом снова обрушивался ливень и начинали бушевать волны. Один раз море так разыгралось, что шлюпка вынуждена была развернуться прямо у шварт-трапа и возвратиться назад, в далекую гавань. По-моему, среди других пассажиров в шлюпке стоял Эдвард Верритон.
Порой пароход разворачивался так, что оказывался в опасной близости от скалистого берега. Странно было видеть так близко отсюда отели, виллы, укромные парки, машины, поднимающиеся вверх и спускающиеся вниз по крутым дорогам.
Просто срам: до Дубровника рукой подать, а мы с таким же успехом могли бы находиться в сотнях миль от него. Когда дождь ненадолго перестал, я выбралась на открытую палубу и стала с тоской смотреть в сторону обнесенного стеной города. Я гуляла по его улицам, и это останется в моей памяти навсегда. Но мне бы хотелось пробыть там подольше. Мне много пришлось пережить здесь, но все равно я обожала его.
Слоняясь по пароходу, я раз прошла мимо миссис Верритон. Она сидела на крытой палубе, закутавшись в плед. Она подозвала меня. Ее прекрасные несчастные глаза искали мое лицо.
— Джоанна, что произошло прошлой ночью? Что там случилось с этой куклой?
Мне хотелось бы сказать ей правду, всю правду, но я знала, что не могу себе этого позволить. Скоро, очень скоро она должна будет все узнать, но не мне ей об этом рассказывать. Мне следовало довести свою роль до конца. Пока не придет помощь, если она когда-нибудь вообще придет.
Поэтому я посмотрела на нее слегка озадаченно и немного смущенно.
— Я… я не знаю, миссис Верритон. Мистер Верритон, по-моему, рассердился. Он… мне кажется, подумал, что Кенди доставала куклу. А он, конечно, хотел сделать ей сюрприз, да ведь?
— Да, разумеется, — согласилась она. Мне показалось, что ей хочется еще что-то добавить, но она только вздохнула и закрыла глаза. Я продолжала бродить по пароходу и смотреть на город до четырех часов. Я видела, как вернулись Крейги и Эдвард Верритон. У него не было с собой куклы. Интересно, это потому, что Кенди, вероятно, теперь уже ничего не надо, или он просто забыл? Настроение у него, должно быть, хуже некуда после того тайного свидания. Я снова боялась встречаться с ним.
Шлюпки по-прежнему курсировали между гаванью и пароходом; над морем и островами снова и снова проносились тучи, мир вокруг казался чужим и диким, а на «Каринове» тем временем продолжалась обычная безмятежная жизнь. Когда я стояла на прогулочной палубе, до меня сначала донесся звон чайных чашек, а потом рядом неожиданно появилась Кенди. Одетая в джинсы и алый свитер, она выглядела так, словно в любой момент готова была закружиться в танце.
— Джоанна, пойдем с нами пить чай. Мы все в главной комнате отдыха. Папа, мама и Гил.
— Э-э, я не думаю… — меньше всего сейчас мне хотелось встретиться со всей семьей. Больше, чем когда-либо, я боялась оказаться рядом с Эдвардом Верритоном.
— Но я прошу тебя. Это ужасно. Папа все еще сердится или вроде того. И он не купил мне куклу. Он всегда покупал мне куклу. Но теперь мне все равно.
Она настойчиво тянула меня за руку, и другого выхода, кажется, не было. Мы пошли в большую комнату отдыха, где кроме Верритонов сидело много других семей. Эдвард Верритон встал и подвинул мне стул. Лицо его было бледно и искажено. «Краше в гроб кладут», — пронеслось у меня в голове, но он заговорил совершенно обычным голосом:
— Я слышал, вы все промокли вдребезги. Действительно что-то невообразимое. Эконом говорит, он никогда ничего подобного не видел. Но офицеры и команда блестяще со всем справились.
Мне стало ужасно не по себе, когда пришлось сесть напротив него, но я как-то справилась с собой и принялась рассказывать о наших приключениях, стараясь при этом производить впечатление чуточку легкомысленной и невежественной девицы.
А потом начала нервно болтать Кенди.
— Я сидела в луже и вода текла мне за шиворот. Разве это не кошмар? А потом у меня началась морская болезнь и Джоанна держала меня. А потом мне стало лучше и там была леди, которая знакома с Джоанной.
— Мало ли кто знает Джоанну, — сказала ее мама. Она озабоченно смотрела на дочь и, видимо, отдавала себе отчет, в каком та находится нервном напряжении.
У меня упало сердце. Я лихорадочно соображала, что лучше: разлить чай или притвориться, что у меня обморок.
— Эта леди, она раньше не видела Джоанну. Она из второго класса, — Кенди удалось вложить в последние слова немало презрения. — Она в очках, и у нее нос крючком. И она сказала, что Джоанна делает большие успехи. О чем это она, Джоанна? Об Оксфорде? А разве ты говорила по-итальянски в Неаполе? Мы ни разу не слышали, а стюард, между прочим, итальянец.
Я расплескала чай на блюдце и почувствовала, что лицо мое полыхает. Эдвард Верритон даже не смотрел в нашу сторону — его глубоко посаженные глаза ничего не выражали, но могла ли я быть уверена, что он не слышал? Кенди говорила громко, почти кричала.
— Она… она ошиблась. Она кого-то другого имела в виду. Она была учительницей в моей старой школе, и там была еще одна Джоанна. Джоанна Смит. Но я не успела сказать… объяснить, потому что мы вылезли из шлюпки.
В этот момент, слава богу, за соседним столиком появились Крейги. Они сразу завели с нами разговор и стали рассказывать о своих приключениях. Постепенно биение моего сердца вошло в нормальный ритм и я несколько успокоилась. Я сказала себе, что, может быть, ничего страшного и не произошло. Может быть, Эдвард Верритон думал о чем-то своем и не слышал. Сейчас он беседовал с мистером Крейгом, и я бы сказала, что это стоило ему определенных усилий.
Но какое поразительное невезение, что мисс Менкрофт оказалась именно в нашей шлюпке. Мир действительно тесен, но все-таки пассажиры первого и второго классов почти не общались друг с другом. Я буквально молилась, чтобы она, в нарушение всех традиций, не отправилась искать меня или чтобы не столкнуться с ней, чего доброго, в Гибралтаре или Лиссабоне. Хотя к тому времени это может уже ничего не значить. Дядя Рональд уже получит мое письмо. Разумеется, они что-нибудь придумают!
Я попробовала убедить себя, что не все потеряно, но мной овладело чувство страшной незащищенности. Опасность подстерегала меня повсюду.
К концу дня дождь перестал совсем и появились проблески солнечного света. К семи часам, когда наступили сумерки, обнесенный стеной город осветился огнями.
