Вскоре после победы моего друга над сим чародеем приехал я в Индию и вошел в Левсилов замок объявленным мною образом. По дружась с сим любезным человеком, не отставал я от него ни на минуту — так, как и он от меня. Все увеселения, какие можно было найти в замке, служили к нашему удовольствию; чаще всего ездили мы на охоту, кою весьма страстно любил мой приятель и которая напоследок учинилась нам бедственною, а наипаче Левсилу.
Некогда будучи на оной и гоняя довольное время зверей, разбилися мы по разным местам: иной гонял из нас вепря, другой барса, а мне попался олень, какого ни я, ни кто другой отроду не видывал. Рога у него были золотые, ноги железные, на шее блистало жемчужное ожерелье, в ушах бриллиантовые серьги, а станом столь был пригож, что не всякий бы живописец мог верно положить на картину его красоту. Таковой удивительный олень всякого бы зрителя склонил к вниманию, а я такое почувствовал желание к овладению им, что поскакал за ним в ту ж минуту и положил не возвращаться прежде, пока его не поймаю или не застрелю. Мне весьма хотелось похвастаться перед Левсилом сею добычею, каковой не случалось ему никогда и видеть.
В сих мыслях проскакав за ним довольное время по долинам, горам и лесам, пригнал его напоследок к весьма крутой и каменистой горе, в коей находилось множество пещер. В одну из них вбежал гонимый мною олень, а я, надеясь способнее его в оной поймать, оставил мою лошадь и вошел за ним в пещеру. Она разделялась на многие другие вертепы, в коих, заблуждая несколько времени, увидел я наконец в недалеком от меня расстоянии свет и блистание металлов и камней. Побуждаем любопытством, пошел я туда, откуда зрение мое они поражали; чем ближе я к ним подходил, тем более они увеличивались; и напоследок, по приближении моем туда, представилась глазам моим великолепная зала, украшенная серебром, золотом и драгоценными камнями. Освещена она была многими хрустальными паникадилами, от которых сияние разливалось повсюду. Напротив дверей стоял престол из чистого золота, усыпанного бриллиантами; на нем сидела девица в белой, розами усеянной одежде. Красота ее столь была велика, что затмевала все украшения, находившиеся в пещере. Руки и ноги ее скованы были алмазными цепями, кои прикреплены были к престолу.
Сие удивительное зрелище столько меня поразило, — продолжал Рус, — что я, пришед в изумление и в некоторый род боязни, не мог ни одного выговорить слова и только что смотрел на скованную красавицу. Она первая прервала молчание.
— Ты удивляешься, Рус, — сказала она мне, — сему чудному позорищу, но еще более удивишься, когда узнаешь мою историю. Я царская дочь; в несчастное сие состояние приведена я Карачуном: он меня похитил от моего родителя и заключил в свой сераль, желая иметь меня своею любовницею. Все богатства света отдавал он в мою власть, все хотел покорить моей воле, но ничем не возмог снискать склонности моей к себе. Угрозы его также нимало не подействовали надо мною, ибо способом некоторого моего знания в каббалистике умела я отвращать все его насилие. Сие столько его огорчило, что, заключив меня в вертепе, оковал сими волшебными цепями, коих ничто пресечь не может, кроме волшебного Левсилова меча, и никто другой, кроме тебя. Первому причиною заклятие Карачуново, а другому мое соизволение, — продолжала она, закрасневшись. — Ты вина сей моей неволи, жестокий! Для тебя я презрила Критского царя, для тебя воз-гнушалась Карачуном и ввержена в сии оковы. Вспомни Лакедемон и в нем несчастную царевну Гориаду, на которую зрение твое навлекло на тебя от ревнивого моего жениха несколько ударов и принудило тебя оставить Грецию. Я самая та Гориада, прельщенная тобою: я за тебя поссорилась с Критским царем и, будучи потом похищена Карачуном, отвергла его предложение и осуждена за то в вечную неволю. Терзаяся любовью к тебе всякий час, послала я искать тебя по местам сего оленя, сотворенного моим искусством, который и привел тебя в сию пещеру. Теперь желание мое исполнилось: я вижу тебя, а о любви твоей ко мне стану судить по твоему ответу. Но знай наперед: ежели ты из оков моих меня освободишь, то Карачун тебе мстить не будет, он мне клялся в этом, заключая меня в цепи, князем духов и всеми богами. Сверх того, будешь ты обладать вечно мною, ежели только любовь моя тебе приятна; будешь царствовать со мною на престоле и поведешь спокойную и приятную жизнь в моих объятиях.
По сих словах она умолкла, ожидая моего ответа.
А я, будучи поражен прелестями ее и словами, пришел в пущее недоумение и не знал, что говорить. Сердце мое наполнилось снова к ней любовью, которую почувствовал я в Лакедемоне, а удовольствие, слыша ее к себе любовь и лестные ее обещания, помутило все мои мысли. В восторге моем бросился я пред нею на колени и, будучи вне себя, схватил ее руку и, целуя ее страстно, вскричал:
— Ах, прекрасная Гориада! Возможно ли, чтоб Рус был столько счастлив? И льзя ли, чтоб наипрекраснейшая особа в свете удостоила толь бедного человека почтить своим взором и согласилась для него претерпевать напасти? Нет, я скорее сам тьмократно умру, нежели допущу тебя страдать еще в сем подземном жилище. Но ах, желание мое освободить тебя есть больше, нежели способы его исполнить. Меч, от коего, по словам твоим, зависит твое освобождение, в руках Левсила, моего приятеля, который, как я ему ни друг, не смеет и мне его ни на минуту поверить, опасался Карачуна, лютого твоего похитителя, который беспрестанно ищет случая его исплошить без волшебного сего меча.
— Как! — перехватила Гориада. — Когда я для тебя презрила царя, лишилась всех утех света, подверглась с радостью вечным оковам, ты не находишь тогда средства освободить меня от уз, отрекаешься быть моим супругом и сидеть со мною на престоле? Неблагодарный! Сего ли я от тебя ожидала? Таковой ли цены горячность моя стоит? Я бы, для освобождения твоего из подобного несчастья, предала жизнь мою всем мучениям, пожертвовала бы тебе отцом, матерью, всем моим родом и наилучшею моею приятельницею. Ты не находишь средства освободить меня, и для того только, что твой приятель обладает сим мечом, и что он тебе не вверит его, опасаясь Карачуна. Я согласна на сие, но разве нет других способов его получить? Неужели ты не находишь в себе столько досужства, чтоб похитить его тайно для спасения той, которая тебя обожает?
— Ах, государыня, — вскричал я, — могу ли я сие учинить, не подвергая себя презрению всего света, отваживая моего приятеля нападкам Карачуновым?
— Нет, — перехватила окованная красавица, — себя ты презренным не учинишь, избавляя от вечной темницы несчастную царевну, тебя любящую и впадшую для тебя в толь недостойное состояние своего сана. Жестокий!
Смотри на льющиеся мои слезы, на томление мое и трепет; вообрази лютое страдание моего сердца, пылающего к тебе неограниченною любовью! Освобождением моим не одной ты мне учинишь благодеяние — ты избавишь от горести двух несчастных родителей, которые непрестанно о мне сокрушаются и изрывают себе гроб ежечасными воздыханиями. Ежели ты пресечешь мои оковы и возвратишь меня им, то какою благодарностью не воздадут они за твое благотворение, какою похвалою не возвеличат они твое деяние! Они тебя поставят выше смертных, отдадут тебе престол свой, учинятся твоими рабами, божеством тебя своим поставят и живого почтут тебя жертвами, а я, пылающая уже и к жестокому, каким тебя почту в моем сердце, когда ты учинишься моим избавителем? Ты мне священнее Олимпа будешь, ты мне будешь…
— «Государыня! — вскричал я тогда, став ею чрезвычайно тронут. — Я готов тебя избавить от сей неволи, но научи меня, как мне сие учинить. Ты ведаешь, конечно, — присовокупил я, — по своему искусству, что Левсил препоясание свое и меч имеет при себе непрестанно, а ночью спальню свою, в которой их хранит, заграждает волшебными словами, которых никакая сила победить не может.
— Я знаю это, — сказала мне с приятностью моя прелестница, — но неужели любовь твоя ко мне не может обрести какого средства к получению их? Левсил тебя любит; изыщи какую-нибудь хитрость, которая бы тебе вспомоществовала овладеть его мечом. Хитрость сия будет тебе простительна, и Левсилу никакой от того погибели не приключится, ибо как скоро ты меня избавишь, то я сама, вместе с моею благодарностью, потщуся возвратить ему его оружие. Любезный мой Рус, поспеши освободить страждущую твою супругу от пленения; я тебя инако уже не считаю, — примолвила она, кидая на меня страстные взоры, — как любезным моим супругом, ибо коль скоро ты меня освободишь, ту ж минуту и я, и престол отца моего тебе принадлежать будут…. Что же касается способа, — продолжала она, — каким тебе достать
