Два года, проведенные Алексеем на новом для него поприще – хозяина больших владений, требующих неустанной заботы, потребовали от молодого человека напряжения всех сил. Ему пришлось на ходу учиться, осваивая премудрости управления большими поместьями. Природный ум, способность к учению и жизненная хватка, унаследованная им, как он подозревал, от бабушки, а также то, что отец оставил дела в имениях в хорошем состоянии, помогли ему получить большой доход от поместий и домов. Из любопытства он захотел попробовать себя в новом деле и вложил деньги, организовав судоходную компанию, перевозившую пассажиров и грузы из Санкт-Петербурга в Англию и обратно. Интуиция его не подвела, дело оказалось очень прибыльным. Он нашел толкового англичанина Фокса и посадил его управляющим в конторе в Санкт-Петербурге, а сам на полгода перебрался в Лондон, организуя работу в Англии. Доходы, получаемые от работы компании, он оставлял в банках Лондона, а его поверенный, выбранный им из самых известных коммерсантов Сити, работал для него на бирже.

Коммерческий успех вдохновил Алексея и он, наконец, понял свою бабушку, находившую радость и удовольствие в ведении дел, но он был молодым холостым человеком, поэтому другие удовольствия были для него не менее важны. Он увлекся театром, вернее сказать, прекрасными служительницами Терпсихоры. В Лондоне он содержал актрису, в Москве и Санкт-Петербурге его ждали балерины. Все они были красивы, искусны в постели и, отлично зная о существовании друг друга, соперничали только в том, сколько денег каждая из них может вытянуть из князя. Такой прагматизм с их стороны очень устраивал Алексея, он сам за эти годы стал жестким, практичным человеком, похоронившим остатки романтических иллюзий под Аустерлицем. Его жизнь была простой и ясной, это его устраивало, и воинская служба уже не казалась ему привлекательной, поэтому в начале нового 1808 года он приехал в столицу просить аудиенции у императора Александра, с намерением окончательно выйти в отставку и полностью посвятить себя делам семьи.

Санкт-Петербург встретил его новогодними балами. Он побывал в полку и в гостях у нескольких старых друзей, и весть о приезде самого завидного жениха России мгновенно облетела все салоны. В дом Черкасских на Миллионной улице принесли множество приглашений, но Алексей отложил их, решив сначала встретиться с государем, а потом принять решение, оставаться ли при дворе или сразу уехать.

Приглашение от императора прибыло утром пятнадцатого января. Алексея приглашали в Зимний дворец на малый обед, а потом на костюмированный бал, который император давал в честь своей сестры Марии Павловны, великой герцогини Саксен-Веймар-Айзенахской. Поскольку предстоял обед, Алексей решил не связывать себя маскарадным костюмом, а захватить с собой маску и плащ-домино и оставить их у слуги до начала маскарада.

Ранняя зимняя ночь уже опустилась на столицу, когда легкие санки Черкасского подлетели к парадному вестибюлю Зимнего дворца. Идя за слугой по сводчатой галерее и поднимаясь по белой мраморной лестнице, Алексей вспомнил рассказ бабушки о том, как такой же зимней ночью она уносила отсюда его, двухлетнего, а маленький Александр в утешение малышу подарил игрушечный орден на голубой ленте.

Лакей привел его на половину императрицы Елизаветы Алексеевны, попросил подождать в гостиной, а сам пошел с докладом в кабинет государыни. Дверь кабинета распахнул сам император Александр.

– Заходи Алексей, мы тут маленькой компанией собрались, – пригласил император, – и все очень рады тебя видеть.

Алексей вошел в кабинет, где, кроме императрицы Елизаветы Алексеевны, находились ее сестра Амалия, принцесса Баденская, сестра императора Мария Павловна, великая герцогиня Саксен-Веймар-Айзенахская, и любимец императора генерал-адъютант граф Адам Ожаровский. Все присутствовавшие дамы были красавицами, но Алексей как всегда отметил, что тонкая красота императрицы затмевает прелесть всех присутствующих дам. Сегодня она была в светло-голубом шелковом платье, расшитом кружевной сеткой, высокий стоячий воротник, начинающийся на плечах и оставляющий открытой белоснежную грудь, сзади оттенял высокую лебединую шею государыни. Ее темно-золотистые волосы были собраны над бриллиантовым обручем в греческую прическу, которая ей очень шла. Ее большие голубые глаза глядели на гостей с нежной печалью.

Алексей знал от самого императора, что они с женой приняли решение быть просто друзьями, а свободу друг другу дали еще три года назад, но, глядя на прекрасную грустную женщину, с нежностью в глазах наблюдавшую за своим мужем, он усомнился в том, что императрицу устраивает такое положение вещей. Он с поклоном подошел сначала к Елизавете Алексеевне, ласково приветствовавшей его, потом к двум другим дамам, которых также хорошо знал, пожал руку графу Ожаровскому и подошел к императору, стоявшему в нише окна.

– Ну что, друг, приехал отставки просить? – сам задал вопрос Александр. – Я знаю, после Тильзита в моей армии служить не так почетно, как при моей бабушке, – продолжал он с горечью, – но неволить тебя я не буду.

– Ваше императорское величество, я действительно думал выйти в отставку, поскольку должен заботиться теперь о процветании всей моей семьи. Я опекун четырех сестер, их судьба теперь стала моей заботой, – начал Алексей, – но если бы я мог продлить отпуск на несколько лет, а в строй явиться по вашему требованию во время опасности для Отечества, я был бы очень вам благодарен.

– Вот – ответ брата, – признал Александр и со слабой улыбкой похлопал друга по плечу, – на войне так не хватает близких людей, с кем можно просто поговорить в трудную минуту. Значит, решено: пиши рапорт на бессрочный отпуск, а начнется война – я сам тебя вызову.

– Благодарю вас, ваше императорское величество, – поклонился Алексей, – для меня это – большая честь.

– Ну, пойдем к дамам, расскажи нам о своих сестрах и бабушке, – предложил Александр, направляясь к жене, сестре и свояченице, нарядной группой устроившимся в креслах напротив камина, – давно я не видел ее. Как она поживает?

Император предложил всем по бокалу вина. Его супруга усадила Алексея в кресло рядом со своим и начала расспрашивать о сестрах – их внешности, характере, талантах. Беседа, направляемая Елизаветой Алексеевной, продолжалась еще минут пятнадцать, потом императрица пригласила всех в столовую. К столу государь повел сестру, Алексей – императрицу, а граф Ожаровский – принцессу Амалию.

Обед прошел приятно, но Алексей заметил, что все его участники избегали даже упоминать имя Бонапарта, а императрица тщательно следила, чтобы никто не обсуждал и состояния дел в Европе. После обеда, когда дамы удалились переодеваться для маскарада, император спросил Алексея, как он будет одет вечером. Алексей рассказал о домино и маске, лежащих у его слуги в вестибюле дворца.

– Я тоже буду в домино, – сообщил Александр, – Ожаровский будет римским воином, а наши дамы будут богинями. Но, между нами, Венера при дворе уже есть. Пойдем, Алексей, покажу ее тебе, – позвал государь, направляясь на свою половину.

В своем кабинете император подошел к французскому бюро, принадлежавшему когда-то Людовику XIV, открыл его и показал Алексею небольшой овальный портрет, изображавший женщину ослепительной античной красоты. Князь не был с ней знаком, но друзья уже донесли до него сплетню, обсуждавшуюся во всех домах Санкт-Петербурга. Ему шепнули, что сердце государя прочно покорила Мария Антоновна Нарышкина, в девичестве княжна Святополк-Четвертинская, безоговорочно признанная первой красавицей России.

– Ну что, Алексей, хороша? – улыбнулся с видом собственника император. – Показываю тебе ее заранее, чтобы ты не думал за ней приударить и испортить нашу дружбу.

– Я запомню, ваше величество, – улыбкой смягчая серьезность своего ответа, кивнул на портрет Алексей.

Он прекрасно понимал, что братские чувства императора сразу закончатся, как только он засомневается в чувствах друга по отношению к своей женщине. Всем была еще памятна история их друга юности князя Адама Чарторижского, когда Александр заподозрил того во влюбленности в свою жену Елизавету Алексеевну. Для князя Адама это кончилось почетной ссылкой в Италию, где он жил уже десять лет, а для императрицы – полным отчуждением мужа, выказывавшего ей почтение как государыне, но больше не хотевшего видеть в ней женщину.