Повисло испуганное молчание. Потом толпа зашумела, по ней прошло движение, и какая-то маленькая фигурка шмыгнула прочь. Что-то ярко сверкнуло, и золотая брошь, вылетев из толпы, упала на землю. Послышался испуганный топот ног, и маленький воришка стремглав юркнул в какой-то переулок.

Гальба медленно обвел притихшую толпу тяжелым взглядом. Потом опустил меч и кивнул солдатам, чтобы те освободили женщину.

— В следующий раз я прикажу рубить вам руки, чтобы отыскать ту, которая держит награбленное! — Нагнувшись, он поднял с земли брошь и с поклоном вернул ее Валерии. Брошка была сделана в форме морского конька. — Ваша пропавшая брошь, госпожа. Морской конек, хм! Подходящая вещица — как раз для нашего гарнизона.

Валерия до сих пор не могла прийти в себя — методы, которые он использовал, чтобы вернуть ее брошку, привели ее в ужас.

— Вы заставили схватить эту женщину вот так, ни за что?!

Гальба вернул меч в ножны.

— Чтобы заставить их отдать то, что принадлежит вам, госпожа.

— И я благодарна вам за это. Но ее ужас…

— Я просто дал им понять, что не потерплю ничего подобного.

— Но в Риме обычно стараются завоевать любовь подобных.

— Вы больше не в Риме, госпожа. В провинциях нравы намного грубее, что уж говорить о границе, куда вы едете. Впрочем, скоро вы сами в этом убедитесь. Но, даю вам слово, эти люди больше не побеспокоят вас. — Он возвысил голос, чтобы все в толпе могли услышать, что он скажет. — Можете на это рассчитывать!

Валерия поспешно заколола брошкой плащ, от души надеясь, что этот грубый офицер не заметит, что пальцы ее еще слегка дрожат. В толпе образовались промоины, и она рассеялась так быстро, как и появилась.

— Ну, — проговорила Валерия, расправив плечи и старательно делая вид, что ничего не произошло, — что ж, тогда давайте посмотрим, что собой представляет этот ваш Лондиниум с его грубыми нравами, трибун.

— Носилки еще не прибыли.

Валерия набрала полную грудь воздуха.

— А я, представьте себе, целых два дня вынуждена была сидеть взаперти. И сейчас не прочь немного размяться. Мы встретим их по дороге.

Клодий тронул ее за руку:

— Валерия, тебе не подобает идти пешком…

— Как и оставаться здесь. — Она решительно повернулась и зашагала вперед.

Остальные поспешно окружили ее и двинулись следом. Гальба со своими кавалеристами встали впереди, Кассий и Савия оказались в арьергарде. Ошеломленный и растерянный Клодий пристроился рядом.

— Да, вот так приключение! — после недолгого молчания выдохнула она. Они как раз проходили мимо свай моста, возле которых громоздились груды всяких товаров. Мокрая набережная у них под ногами влажно поблескивала и серебрилась прилипшей к камням рыбьей чешуей. — Хорошенькая встреча, не так ли?

— И весьма своевременная, — пробормотал он в ответ. — Твой герой появился как… А кстати, откуда он взялся, а? Может, поджидал нас?

— Для чего ему это нужно? — удивилась Валерия.

— Не знаю, но посмотри вон туда. Только что высадилась на берег еще одна группа римлян. Судя по их виду, деньги у них водятся, и, однако, ни один из этой шайки бриттов не обратил на них ни малейшего внимания.

— Думаю, предупреждение Гальбы подействовало.

— Или изначально было задумано всего одно театральное представление, — вполголоса пробормотал Клодий.

Вскоре появился Тит, а вместе с ним и носилки, которые рысцой несли за ним четыре раба, и Валерия позволила усадить себя туда. Теперь, когда у нее появился военный эскорт, она чувствовала себя не только гостьей, которая находится под защитой закона, но и путешественницей, поэтому первое, что она сделала, — это отдернула занавески, чтобы вдоволь полюбоваться незнакомым ей городом.

Городская стена, окружавшая Лондиниум, вздымалась вверх на добрых двадцать футов. Еще около века назад городам, входящим в состав Римской империи, не требовались никакие стены, поскольку тяжелая рука Рима достигала самых дальних уголков империи, и повсюду царили мир и порядок, но гражданские войны и непрекращающиеся набеги варваров стали угрожать безопасности граждан, и поэтому городские власти приняли решение возвести вокруг столицы эту стену. Небольшой отряд въехал в город через Губернаторские ворота. Не успели они оказаться в черте города, как на них удушливой волной нахлынули запахи, от которых некуда было деться в любом городе. Ароматы горячего хлеба и духов, зловоние нечистот, вонь от котлов, в которых дубили кожи, запахи мокрого белья и опилок из мастерской плотника, смешавшись, окутали их со всех сторон. Они миновали небольшой форум, со всех сторон окруженный конюшнями, после чего свернули в узкую улочку, которая вела прямо к губернаторскому дворцу.

Город оказался куда более шумным и заполненным народом, чем они ожидали, поток людей и повозок выплескивался на узкие улочки. Вот промелькнули носилки, в которых несли еще какую-то знатную даму, весьма величественную и с головы до ног покрытую слоем пыли и пудры. Женщина, бросив в их сторону взгляд, надменно кивнула. Вслед за ней с гордым и напыщенным видом шествовал кто-то из городских чиновников, за ним рысцой трусил писец. На углу уличный жонглер старался заработать несколько медяков, разноцветные шарики так и мелькали в его проворных руках. Переругиваясь осипшими голосами, куда-то торопилась группа матросов — вероятно, искали таверну почище, — а две почтенные кумушки, стоя у дверей дома, размахивали руками и обменивались свежими сплетнями. В соседнем доме, подцепив веревкой кровать, пытались через окно втащить ее на второй этаж, а стайка зевак, столпившись на мостовой, громко комментировала, кому вдруг могла понадобиться кровать и для чего. Но стоило им появиться, как разговоры мгновенно смолкали и головы всех поворачивались в сторону проезжавшей мимо Валерии. Она чувствовала на себе восхищенные взгляды, и это внимание странно льстило ее самолюбию. Интересно, думала она, много ли сенаторских дочерей видели тут, в Лондиниуме? Скорее всего ни одну.

Конечно, Британию нельзя было считать иноземным государством. Потому что если мир — это Рим, то Рим — это и есть мир. И здесь, в Лондиниуме, все было как в Риме — те же улочки, те же храмы, портики, купола и здания, экзотический вид городу придавало лишь поистине вавилонское смешение различных народов: смуглые до черноты сирийцы, белокурые гиганты германцы, темнокожие нумидийцы, надменные египтяне, юркие греки и хитрые евреи переговаривались на какой-то невероятной смеси языков. И не только пародов, но и сословий: рабы и свободные люди, солдаты и аристократы, шлюхи и почтенные матроны — кого только не было тут. Привычная слуху римлян звонкая латынь была искажена почти до неузнаваемости благодаря влиянию других языков и наречий. Слуха Валерии коснулась музыкальная кельтская речь, и она невольно вздохнула, гадая, будет ли у нее время выучить этот язык. В неумолчный шум и рокот голосов вплетались доносившиеся из клеток писк и гогот домашней птицы, которую продавали на каждом углу, жалобное блеяние коз и тоненькие, почти детские крики ягнят. Им вторили крики мальчишек, громкие, певучие голоса деревенских женщин, на разные лады расхваливающих свой товар, унылые и назойливые вопли нищих побирушек, пронзительные выкрики зазывал, заманивающих посетителей на постоялый двор и превозносящих до небес прелести горящего очага, мягких постелей и доступных женщин, и даже одинокий голос какого-то проповедника никому не ведомой религии, призывающего на головы прохожих милость неизвестных богов. Ругань и хриплый гогот игроков в кости, плеск воды и топот тяжелых ног выплеснулись на них из дверей соседней бани. Обычный для всякого города шум сопровождался мерным грохотом кузнечного молота, ему вторили мелодичный перезвон молоточков медника, грохот подков и песни ткачей. Справа — мастерская стеклодува, слева, чуть подальше, — гончара, а рядом с ним пристроил свою лавочку мясник — все в точности как в Риме, и от этого сходства Валерии стало немного спокойнее. В воздухе стоял запах горящего угля и лампового масла, только что выпеченных лепешек и печенных в золе угрей, зловоние дубящихся кож и мокрого дерева. Статуи покойных императоров и военачальников потемнели от вечного дождя, маленькие статуэтки богов прятались в нишах, словно пытаясь укрыться от разгула стихий, а над дверями домов горделиво поднимали голову прибитые на счастье бесчисленные фаллосы. Только облупившаяся штукатурка да торчавшие между камнями тут и там островки зеленой травы намекали на то, о чем давно уже открыто судачили в Риме — что Лондиниум устал и начинает потихоньку пожирать сам себя. Торговля замирала, купцы один за другим перебирались в Галлию.