Какие-то слова были испанскими, какие-то английскими. Глория с Антонио любили болтать по-испански, в моей же семье, хоть у меня и мексиканская фамилия, этот язык был утрачен. Ничего удивительного, в моей семье много чего успело потеряться.
Но я не чувствовал себя потеряннымсо своими друзьями. Я любил нашу игру со словами, любил звучание слов, произносимых нашими голосами. Вконец упоротые мы придумывали предложения с ними, и для меня они складывались в целые истории. Потом всю оставшуюся неделю я составлял в воображении фразы с нашими словами и чувствовал себя так, как будто ношу с собой частичку своих друзей.
3.
Дома все было… не ахти. Мама пребывала в депрессии. Не в обычной, какая случается иной раз у всех и при которой говорят: «Чувак, у меня депрессуха». У нее был клинический случай, и это было видно невооруженным глазом. Когда она у нее началась, я не знаю, но уж точно задолго до моего рождения. Я вырос, водя ее по разным психотерапевтам. Она любила менять врачей, что нереально угнетало меня.
Я сел за руль в тринадцать лет, совершенно не умея водить и учась сразу на практике. Дело в том, что мама не могла водить машину во время «кризисов», как называл их отец. Вождение без прав? Фигня.
Мама постоянно сидела на каких-нибудь лекарствах. Принимая их, она готовила и занималась домашними делами. А потом вдруг резко бросала их пить. Никогда этого не понимал, но я – не она.
Я всегда знал, когда мама переставала пить таблетки – она обнимала меня и говорила, что теперь с ней все хорошо. «Все будет чудесно, Зак». Чудесно. Я ненавидел это слово из ее уст.
Из детства я мало что помню. Я много времени проводил на заднем дворе. Помню, что любил одно дерево. Это странно, я знаю, но есть вещи и похуже, чем любовь к деревьям. Деревья классные. Они живые. Живее некоторых людей.
У нас была собака, ее звали Лилли. Она спала со мной. В пять лет я нашел ее спящей под моим любимым деревом, и она никак не хотела просыпаться. Я кричал, плакал, и истерил… в общем, был не в себе.
Из дома вышел пропахший бурбоном отец. Увидел Лилли.
- Собаки умирают, - сказал он и вернулся в дом за новой бутылкой.
Помню, что я некоторое время лежал рядом с Лилли, потом встал и выкопал ей могилу – это заняло у меня уйму времени, но я не мог оставить Лилли просто лежать на земле. Это было неправильно.
Я все просил у родителей новую собаку, но мама отвечала, что с ними много проблем. Как будто хоть что-то о них знала. Она понятия не имела о том, как заботиться о собаках. Да она даже не знала, как заботиться о детях. Например, о Заке. Но это неважно. Я и без ее помощи вырос. Видите, я злобствую на маму. Ненавижу, когда делаю это. Ей приходилось справляться с кучей проблем. Проблем, касающихся внутреннего «я» человека, как называет это Адам. А это адски сложно делать. Поверьте, уж я-то знаю. Черт. Лучше бы не знал. Но так уж случилось.
Мама почти все время сидела в своей темной комнате. У нее агорафобия, - так говорил отец. Как и у ее сестры. Похоже, это наследственное.
Агорафобия 4 . Другими словами – аллергия на небо.
Когда ей становилось получше, она выходила из комнаты и говорила со мной. Помню, однажды она сказала:
- Ты очень похож на меня, Зак. Ты же знаешь это, да?
Я взглянул на нее, пытаясь выдавить улыбку. Мне нелегко даются улыбки.
- Похож, - повторила она. - У тебя даже улыбка моя.
Черт. И потом поцеловала меня.
- Я скучаю по тебе.
Как будто это якуда-то все время уходил. Мне захотелось сказать: «Я тоже скучаю по тебе», ведь она-то на самом деле все время от меня уходила, но она продолжила:
- Я скучаю по всем.
И я не знал, что на это ответить.
- Твой отец больше не прикасается ко мне.
Я занервничал. Это ни черта не мое дело, прикасаются друг к другу родители или нет.
- Ты понимаешь, о чем я? - Она посмотрела на меня и сжала мою ладонь. - Ты можешь трогать меня, если хочешь.
Мое сердце бешено колотилось и леденело, будто попав в самый центр бури. В голове проносились картинки, они бились в ней, как пойманные птицы, показывая мне то, чего я не хотел знать – показывая ужасно неприятные вещи, и мне хотелось взять ту самую биту и выбить себе мозги. Я не знал, я просто не знал, что делать, поэтому просто улыбнулся маме и кивнул. Боже, сидел с идиотской улыбкой и ненавидел себя. Во мне словно шевелился нож, пытающийся вырваться наружу, порезав меня изнутри. Не знаю, как у меня хватило сил, но я встал и подхватил школьный рюкзак.
- Мы с Антонио и Глорией собрались позаниматься вместе. - Меня всего трясло, и я не знаю, как мне вообще удавалось двигаться и говорить.
- Тебе обязательно нужно уходить? - жалобно спросила она – как маленький ребенок. Она будто молила меня остаться.
Я так судорожно и часто дышал, что не мог вздохнуть. Звучит бредово, понимаю.
Мне нужно было что-то принять. Мне очень нужно было что-то принять. И я на автопилоте двинулся к Томми. Не знаю, что бы я делал, не найди его дома.
- Ну и видок у тебя, - заметил он.
- Да уж, - выдохнул я.
Тогда я в первый раз попробовал кокс.
Это было обалденно. Все тело опалил жар. Впервые за всю свою жизнь я на самом деле ощущал, что у меня есть сердце и тело. Внутри меня горел огонь, который, казалось, может осветить всю вселенную. Ни одна книга не дарила мне такого ощущения. И ни один человек.
Боже, было невероятно чувствовать себя настолько совершенным. Бог не писал на моем сердце «совершенно», но кокаин это сделал за него. И это было прекрасно.
Я горел. Серьезно. Пылал в своем собственном огне. И правда в том, что мне хотелось умереть. Было бы изумительно умереть, чувствуя себя таким живым. Я знал, что уже никогда не почувствую себя настолько совершенным.
Воспоминания
Я катаюсь на трехколесном велосипеде. Мне четыре. Должно быть это не воспоминание, а сон, потому что у меня есть братья и сестры. На мне белая рубашка, черные брюки и изящные туфли, которые жмут. Я играл со своими братьями и сестрами на идеально подстриженном газоне отца, но мне захотелось побыть одному. Я ушел ото всех и нашел этот замечательный трехколесный велосипед.
Я катаюсь на нем и пою. Я счастлив. Оглянувшись, вижу, что мама с папой и все мои братья и сестры гурьбой садятся в машину. У мамы в руках подарок – очень красивый, с белой шелковой лентой.
Машина уезжает, и я машу ей вслед. Пока-пока. И продолжаю кататься на велосипеде. Продолжаю петь. Не люблю, когда все шумят.
Но машина вдруг возвращается и мама спрашивает:
- Где ты был?
- Здесь, - отвечаю я.
- Ты напугал нас. Мы не могли тебя найти. Ты плохой мальчик. Нельзя меня так пугать. - У нее очень, очень злой голос.
- Прости, - извиняюсь я. Живот завязывается узлом.
- Плохой мальчик, - повторяет мама.
Почему, почему я плохой? Мне нужно это знать. Иногда я сам себе говорю: «Ты плохой мальчик, Зак». Звучит дико, я знаю. Иногда я мучаю сам себя.
Глава 3 – Почему я не верю в изменения
1.
Конечно же, мой отец не единственный пьющий отец в мире.
Он много трудился и никогда не прогуливал работу – ни разу. Каждый день вставал в 5.30 утра, варил себе кофе, сам себе готовил ланч и шел работать.
И, черт, к концу дня приходил смертельно уставшим. Бывало, он возвращался вымотанным настолько, что еле шевелил языком. Принимал душ и наливал себе выпить. Маме он не изменял, держался как мог и заботился о нас. Ну да, он пил, но ведь есть вещи и похуже. И мама – она хорошая, спору нет, – но случались дни, когда она просто сидела, уставившись в одну точку, и по ее щекам текли слезы. Такое никому настроения не прибавит.
Приходивший домой Сантьяго шумел, грозился всех нас поубивать, а потом ржал – вечно под кайфом. Псих. Но он всегда уходил, оставляя нас в тишине нашего дома.
Самое печальное, что я боялся своей мамы. Это ненормально. Думаете, я этого не знаю? Иногда сидишь рядом с ней, спрашиваешь, нужно ли ей что-нибудь, а она вдруг поднимает на тебя глаза, смотрит как на демона какого и бьет по лицу. Когда она сделала так первый раз, я, закрывшись в комнате, плакал – совсем ребенком еще был. Через какое-то время я к этому привык. Однажды, слетев с катушек, она не могла остановиться и все лупила и лупила меня. А потом плакала и плакала, и мне было очень жаль ее – я знал, что она это не нарочно. Только все это отбивало желание к ней приближаться. И еще этот разговор про прикосновения, который я никак не мог выкинуть из головы.