Всё казалось нереальным – всё, кроме слов в дневнике Рафаэля. Струи горячей воды били по телу. Нет, «били» неверное слово. Бить – это то, что делал со мной брат. Бить – это то, что я делал с автомобильными стеклами. Вода была мягкой, в моем же брате ничуть не было мягкости. В нем всё было жестким – кулаки, взгляд, голос, сердце. Не было ничего жестче его во всей вселенной. В моейвселенной.

Я закрыл глаза, подставляя тело под струящуюся воду. Каково бы это было, быть водой? Мягкой, нежной, очищающей, утоляющей жажду. Было бы прекрасно – быть водой. Разум заполонили картинки – бьющий меня брат, голова отца на кухонном столе, пустой взгляд матери, я, бредущий по улицам как побитая собака, я, плачущий на занятии у Сюзан, Рафаэль, поющий мне, сидя на моей постели, Адам, спрашивающий: « Когда тебе в последний раз кто-нибудь говорил, что любит тебя?» Я слышу звук выстрела и голос, повторяющий: « Нет, нет, нет, пожалуйста, боже, нет». Этот голос – мой.

Не знаю, как долго я простоял перед зеркалом, обхватив себя руками. Сегодня мои глаза были темными. Адам сказал, что они у меня то ореховые, то зеленые. Зеленые, как листва. Как лето.

Сегодня мои глаза были темными как зима.

Я взглянул на календарь.

Шел пятьдесят четвертый день моего пребывания в этом месте.

Пятьдесят четвертый день.

Кажется, что я живу тут всю свою жизнь.

- Почему, интересно, так?

Я повернулся и увидел, что Рафаэль рассматривает мой рисунок. Изучает его.

- Ты что-то сказал, Зак?

- Я говорил сам с собой.

- Привычка большей части здешних обитателей. - Видно было, что он говорит со мной, но думает о чем-то своем. - Это чудесная работа. Я не знал, что ты художник, Зак.

- Рисование было одним из двух моих любимых предметов.

- А какой был второй?

- Английская литература.

- Ааа, мистер Гарсия.

Я взглянул на него. Откуда он узнал о мистере Гарсии? Я никогда ему о нем не рассказывал.

- Ты говоришь с ним во сне.

- Нехорошо подслушивать, когда другой человек говорит во сне.

- Я пытаюсь не слушать, но ты громко говоришь, не давая мне уснуть. Говори тогда потише. - Он все смотрел на мой рисунок. - Ты принесешь его в группу?

- Вряд ли.

- Принеси.

- Не хочу.

- Время истории, - напомнил он.

- Я не…

- Люди рассказывают свои истории уже на вторую неделю, - оборвал меня Рафаэль.

- Я знаю.

- Пришло время, Зак.

- Адам скажет мне, когда придет время.

- Адам ни черта тебе не скажет, он здесь не для того, чтобы указывать тебе, что делать. Он не коп. То, что мы тут делаем, мы делаем не для Адама, Зак, а для себя.

- Я думал, тебе нравится Адам.

- Я люблю Адама. Он прекрасный, одаренный человек. Но при чем тут мои чувства к нему? Ты долженрассказать свою историю. Это нужно тебе, приятель. Тебе .

Рафаэль никогда не говорит слово «приятель». Это не его слово. То, что он его употребил, означало, что он начал злиться.

- Ты что, эксперт по тому, что я должен и чего не должен делать?

- А ты думаешь, кто-то может быть в этом экспертом? Нет таких по человеческому поведению, Зак. Особенно по неадекватному человеческому поведению.

- Ты говоришь, что я неадекват?

Рафаэль схватил меня за плечи и посмотрел прямо в глаза.

- Я говорю, что пришло время, Зак, - серьезно сказал он. - Ты не можешь бесконечно стоять на одном месте. Не можешь попусту тратить здесь свое время. Есть причина, по которой ты находишься тут. - Он убрал ладони с моих плеч.

- Я не могу.

- Можешь, Зак. - Рафаэль улыбнулся. - Хочешь, чтобы я сыграл на твоем чувстве вины?

- Это как?

- Хочешь, чтобы я ушел отсюда, так и не услышав твою историю?

- Пошел ты.

- Милый ротик.

- Ага, милый, - усмехнулся я.

Он опустил взгляд на часы.

- У нас есть двадцать минут.

- Для чего?

- Для того, чтобы сходить в лабиринт.

2.

Не знаю, что заставило меня пойти за Рафаэлем к лабиринту. Мы некоторое время постояли у входа. В лабиринте мне всегда хочется понизить голос до шепота – есть в нем что-то такое, тишина и спокойствие.

- Закрой глаза, - сказал Рафаэль. - Сделай глубокий вдох, затем открой глаза и войди.

Я словно услышал голос Адама: « Входи в лабиринт с определенным намерением».

Вспомнить, вспомнить, вспомнить– именно это слово пришло мне на ум. Оно ветром прошлось по всем печальным и темным закоулкам моей души. И этот ветер дул и дул, пока я не достиг самого центра лабиринта.

Рафаэль уже стоял там.

Не бойся. Его голос словно исходил из моего собственного сердца.

3.

После Разбора Адам спросил, хочет ли кто-то с чем-то выступить. Моя рука поднялась сама собой. Нет, мы не поднимаем рук в группе, это же не школа. Хотя для меня это школа и есть. Изучаемый предмет – наша боль.

Адам кивнул мне подбородком.

- Зак? У тебя есть что сказать?

- Я родился, - начал я.

Адам сдержал улыбку, но я знал, что внутри он улыбается.

- Я родился, - повторил он.

Мое сердце билось, наверное, так же быстро, как бьется сердечко колибри. Я глубоко вздохнул.

- Я родился, - прошептал я, - в Лас-Крусесе, Нью-Мексико 16 августа 1990 года. Я – лев, - криво усмехнулся я. Будто мне не плевать на то, какого я знака зодиака. Я уставился в ковер, затем попытался отодрать от него свой взгляд. - Мама однажды сказала мне, что день, когда я родился, был самым счастливым в ее жизни. Скорее всего, она это выдумала – она никогда не была счастлива. Мне бы очень хотелось иметь фотографию, на которой бы она обнимала меня – меня и всё свое счастье. Мне бы очень хотелось иметь такую фотографию. - Я сказал себе, что не буду плакать. Я смертельно устал от всех слез в этом месте – особенно своих. Сделав вдох, я продолжил: - У моей мамы была депрессия. Мой отец пил. Мой брат был наркоманом. И я полюбил бурбон, как только сделал первый глоток…

Я вывалил всю свою историю. Всё, что мог вспомнить о матери, отце и Сантьяго. Рассказал им об автомобильных стеклах, о мистере Гарсии и том, как он играл для меня на трубе. О своих друзьях и о песне, которую сочинил. Об отцовских бутылках бурбона. Рассказал о брате – о том, как он причинял мне боль, как взял власть в доме в свои руки, как управлял им горящими злобой глазами и крепкими кулаками, и как отец с матерью позволяли ему это делать. Рассказал о поселившейся в нашем доме печали. О том, как мама хотела, чтобы я прикасался к ней, и как у меня от этого ехала крыша. Я рассказал им всё, что помнил, ощущая себя так, словно на меня обрушилась хлещущая дождем и ветром буря, но я все равно продолжал говорить. Должно быть, я говорил очень долго, потому что бросив взгляд на часы, обнаружил, что прошел целый час.

- Мне стоит остановиться, - сказал я.

- Тебе нужна передышка?

- Нет, я в порядке.

- Тогда почему тебе нужно останавливаться?

- Не знаю. Думаю, это всё, что я хотел рассказать. Я и так долго говорил.

- Могу я задать тебе вопрос, Зак? - спросил Рафаэль.

Я взглянул на него. Адам хотел что-то сказать, но Рафаэль не дал ему, продолжив:

- Этот рисунок?.. - Им завладела какая-то мысль, и он пытался вытолкнуть ее наружу. - Этот рисунок имеет какое-нибудь отношение к твоей истории? - Он указал на лист, который я засунул под стул. Не знаю, заметил ли его Адам. Наверное, да. Он всё замечает.

- Давай взглянем на него, - предложил он.

Я вытащил рисунок и положил его в середину круга.

Воцарилось долгое молчание. Группа изучала его, хотя в нем не было ничего такого, что можно было бы изучать.

- Красивый, - сказала Лиззи. - Я не знала, что ты художник.

- Я не художник.

- Художник, - возразила Шейла. - Самый настоящий художник.

Я посмотрел на рисунок, пытаясь увидеть то, что видят остальные.

- Хочешь рассказать нам о нем?

Я пожал плечами, подняв на Адама глаза.