— Ну что вы! Мне неловко. Что я по сравнению с его друзьями, с друзьями звезд?

— Не скажите, милая, не скажите! Кто знает, кто и как до звезд дотянется. К тому же натурой художнику была ваша скульптура.

Внимание обеих женщин обратилось к видеоэкрану.

Профессор Бурунов замучил Наталью Витальевну, требуя отыскать в библиотеке академика нужные ему книги. Зачем-то понадобились стихи поэтов XIX и XX веков, не говоря уже о современных. Все это для расшифровки принятого радиоизлучения.

Наталья Витальевна не вмешивалась, принося Бурунову все потребованное… и уходила из кабинета, откуда слышались два голоса: Константина Петровича, настойчивый, раздраженный, и монотонный, невозмутимый голос Пи.

Но они спорили, несомненно спорили эти два «существа», наделенные голосами, живое и неживое, в чем-то не соглашались друг с другом.

Наталье Витальевне становилось не по себе. Что они делают, эти ученые, создавая из электронных схем нечто себе подобное!

«Наденька умчалась к деду с каким-то важным известием. Все хочет задержать своего Никиту. А надо ли? Пусть улетает к звездам, а Наденька, чем она хуже Кассиопеи? Пусть устраивает свою судьбу здесь, на Земле, а не связывает ее с глубинами космоса, уже поглотившими Алешу, ее отца…

А что, если в самом деле среди этих радиошумов звучал голос Алеши, ее Алеши? Нет, она узнала бы его из тысяч звучаний. Это не он говорил! Может быть, кто-либо из его экипажа? Но он должен был сам обратиться к Земле из космоса, хотя бы ради нее, его Наташи! Или ему в голову это не пришло? Ах, эти мужчины! Все-таки они мыслят не так, как мы, женщины, недаром стремятся создать свое электронное подобие, уже совсем лишенное женской чуткости!

Пусть! Пусть Надин Никита вернет Алешу из космической бездны, чтобы счастье и матери, и дочери стало общим. Ради этого можно прождать все эти долгих четыре года!».

Размышления Натальи Витальевны, умевшей переживать все внутри себя, было прервано громким криком Константина Петровича:

«Ну, так и есть! Дошло дело до ссоры человека с машиной! Хорошо, что у машины нет средств для рукоприкладства!».

Дверь кабинета распахнулась.

— Эврика! Эврика! Нашел! Сомнений нет! Авторитет академика, моего учителя, спасен, Наталья Витальевна! Академик Зернов незыблемо прав! Счастлив быть его учеником! Спешу на заседание президиума Объединенной Академии Наук! — и он выбежал из дома. — Конечно, в других условиях потребовалась бы углубленная работа, выводы статистики. Но у нас нет времени. И так не осудят.

Наталья Витальевна бросилась за ним:

— Константин Петрович! Вы забыли куртку.

— Ах да! Премного благодарен. В ней по крайней мере есть карманы, чтобы уместить весь этот ворох бумаг с расшифровками. А они думали обойтись подтасовкой слов! Смешно! Ненаучно!

Дворец науки, расположенный в лесу над Москвой-рекой, вместе с другими академическими зданиями условно воспроизводил Солнечную систему.

В центре научного городка высилась исполинская сфера, своеобразное здание в десятки этажей, которое, олицетворяя собой Солнце, словно висело в пространстве, ни на что не опираясь. Ее прозрачные сияющие изнутри колонны казались не опорами, а направленными на Землю пучками ослепительных лучей. Сама же сфера светилась как лохматое солнце в космосе с короной пульсирующих протуберанцев. Ночью же сверкала в языках колеблющегося пламени, слившимися в яркий полог с огнями окон.

Поодаль на круглых лесных лужайках, знаменующих разные планеты, располагались академические институты с величественными мраморными фасадами и мифическими античными скульптурами: крылатоногого бога, прекрасной, выходящей из мраморной пены богини, могучего титана, удерживающего над землей небесный свод, кроваво-красного бога войны в шлеме, с мечом в руке, грозного повелителя богов, разящего с вершины Олимпа сверкающими молниями…

Все эти запечатленные зодчими символы познаваемого человечеством космоса всегда любил и ценил профессор Бурунов, поклонник всего прекрасного, но сейчас он не мог восхищаться этой красотой.

Взлетолеты по негласной традиции никогда не опускались близ храмов науки, доставляя пассажиров лишь к окраине «солнечной системы», откуда им надлежало идти пешком, как предпочитали, ради своего здоровья и бодрости, почтенные академики.

Никогда прежде Бурунов не проклинал, как сейчас, эти «старческие причуды»… Он спешил, шагая по узеньким пешеходным дорожкам, то и дело переходя на бег. Редкие прохожие, сторонясь, удивленно смотрели вслед элегантно одетому человеку с развевающимися кудрями, очевидно, куда-то опаздывающему.

До ослепительного «Солнца» было еще далеко. Бурунов тяжело дышал. «Надо заняться тренировками! Наука вконец высушит меня, если самому не позаботиться о себе!» — думал он на бегу.

Ему еще предстояло, добравшись до парящего в воздухе шара, подниматься внутри прозрачных колонн в лифте на тридцать третий этаж, где располагался президиум Объединенной Академии наук.

В небольшом, со строгой простотой отделанном зале собрались многие мировые ученые, а также Звездный комитет в полном составе, экипаж спасательного звездолета и руководители штаба перелета.

На трибуне стоял академик Зернов. Низкий голос его звучал гулко и торжественно:

— Не устаревают слова академика Ивана Петровича Павлова: «В науке нет никаких авторитетов, кроме авторитета факта».Именно ради признания такого факта мы и собрались сейчас здесь. Всю жизнь ученого я посвятил торжеству теории абсолютности над теорией относительности Эйнштейна. И моя уверенность в достижении сверхсветовых скоростей трагически послужила вылету звездолета «Скорость» к звездам. И вот теперь, не имея времени на исследования и дискуссии, я во всеуслышание объявляю, — академик откинул рукой назад свою седую гриву и повысил голос: — Вся моя научная деятельность до сегодняшнего дня была ошибочной. Всех присужденных мне званий и почестей я не заслуживаю, ибо вынужден отречься от теории абсолютности, опровергаемой фактом передачи сигнала бедствия с пропавшего звездолета, оказавшегося при достижении субсветовой скорости в ином масштабе времени. Но дело не в том, — вздохнув, продолжал Виталий Григорьевич, — что я, старый человек, отрекаюсь от всего в жизни сделанного. В науке отрицательный результат — все же шаг вперед, пусть доставшийся даже ценой целой жизни. Главное ныне в том, что в физику XXI века вторгшийся сегодня факт оказался сигналом бедствия. Его передал из другого масштаба времени, в который перешел, согласно Эйнштейну, достигнув субсветовой скорости, наш пропавший звездолет. Потеряв управление из-за разрыва троса, он мчится по инерции в бездны Вселенной. Догнать его на спасательном звездолете можно, но это связано с уходом спасателей навсегда из нашего времени, поскольку они тоже перейдут в иной его масштаб. Теория абсолютности никого бы не встревожила, но, по существу, просто оставила бы всех в неведении. Теперь мы не вправе так отнестись к создавшейся ситуации и вынуждены привести в соответствие свои теоретические взгляды с практикой, с реальными событиями, быть может, нарушая традиции научной медлительности, чему я подаю пример. Свой вклад в наши воззрения внесла юная математичка Надежда Крылова. Впрочем, ее возраст не слишком отличается от возраста Альберта Эйнштейна в пору публикации им своей теории относительности в 1905 году. Она нашла изящный математический прием, отводящий все нападки (в том числе и мои) на теорию относительности Эйнштейна, нападки, на которых и строилась признанная ныне теория абсолютности. Увы, но «признания» в науке всегда преходящи, сменяя друг друга. Сейчас важно то, что выводы Надежды Крыловой подтверждаются упомянутым фактом. Чтобы решить судьбу наших звездолетчиков, и терпящих бедствие, и готовых идти им на выручку, следует научно понять и признать найденную Надеждой Крыловой «тайну нуля»,притом незамедлительно.