Я с тайной радостью (есть причина не работать) вытащил недопечатанный лист и вставил чистый.

– Смотри, я покажу, как надо…

– Знаешь, я все привык делать сам, – доверительно сообщил Володька. – Я разберусь.

И он, в самом деле, быстро разобрался (правда, потом пришлось менять клавишу с буквой “ы”).

На другой день Володьку заинтересовала моя спортивная шпага (он выволок ее из-за шкафа).

– Это настоящая? – спросил он, и глаза у него сделались светлыми, золотистыми.

– Вполне, – сказал я.

– И ты умеешь сражаться?

– Конечно, – гордо ответил я. И объяснил, что в театральном училище нам преподавали фехтование, а кроме того, я занимался в спортивной секции. Один раз даже занял третье место в областной олимпиаде.

– Врешь! – восторженно сказал он.

Конечно, он просто не сдержался. И все же я решил поставить юного гостя на место.

– Во-первых, не вру. У меня диплом есть! А во-вторых, с чего это вы, сударь, начали говорить мне “ты”? Я взрослый человек.

Этот тип уселся на диван, поставил клинок между колен, прижался щекой к рукояти и задумчиво уставился на меня.

– Какой же ты взрослый? Взрослые не такие.

– А какие?

– Ну… они важные. У них жены, дети.

– Подумаешь… У меня тоже скоро будет жена. У меня невеста есть.

– А где она? – подозрительно спросил Володька.

– В Москве, в аспирантуре, – сказал я и вздохнул, вспомнив Галку.

Володька подумал и сообщил, что невеста – это не считается.

– У меня было две невесты. Одна в детском саду в меня влюбилась, а одна недавно, в сентябре. Записки писала. Печатными буквами.

– Ну, ты даешь… – только и сказал я.

– Можно, я потренируюсь шпагой?

– Тренируйся, но не шуми. Я хотя, по-твоему, не взрослый, а должен работать.

Мы подружились. Володька подрастал, перешел во второй класс, в третий, в четвертый… И почти каждый день приходил ко мне в гости. А если уезжал в лагерь или к дедушке, я скучал.

Иногда Володька печатал на моей машинке странные слова и говорил, что это названия планет, про которые он придумывает сказки. Иногда притыкался рядом и шепотом рассказывал, какую картину нарисует, когда совсем вырастет. Это будет грустная картина: кругом море, посередине маленький остров, а на острове одинокая, брошенная собака. Чтобы все поняли, что нельзя бросать собак. А еще будет картина “Девочка на дельтоплане”. Это та девочка, которая в первом классе писала ему печатными буквами записки. (“Только ты никому не говори, ладно?”)

А иногда в милого Володеньку словно бес залазил. Он начинал язвить. Чаще всего этот субъект потешался, что я считаю себя взрослым. Он заявлял, что взрослые не собирают картинки с парусными кораблями и не читают детских книжек. Взрослые не бегают с мальчишками на рыбалку и не строят игрушечные пароходы (сам подбивает меня на такие дела, а потом ехидничает!). Кроме того, взрослые умеют завязывать галстуки и не ужинают консервами из морской капусты.

Я злился и не знал, что возразить. Тем более что Галка не вернулась из Москвы, она вышла там замуж за солидного кандидата наук.

Но ссорились мы с Володькой редко. Зимой мы вместе катались на лыжах, а летом ходили купаться на большой пруд недалеко от дома.

Купались мы и в те дни, с которых я начал рассказ. Только мне было невесело и неспокойно. Володька смотрел на меня, и глаза его темнели.

– Ну, ты чего? – спрашивал он. – Чего ты такой?

– Устал, – говорил я.

– Ты же в отпуске.

– Пьесу переделываю. Не получается. Вот и устал.

– У тебя и раньше не получалось, а ты был веселый…

Я страдал из-за себя, а он из-за меня. Разве он виноват? “Расскажу”, – решил я наконец. И решив так, немного успокоился.

Но раз я повеселел, повеселел и Володька. В то утро мы опять пошли купаться, и он прыгал вокруг меня, как танцующий аистенок. И уже пару раз высказался в том смысле, что небритый подбородок – не доказательство взрослости, а всего только признак неаккуратности. Лишь когда повстречалась некая Женя Девяткина десяти с половиной лет, Володька слегка присмирел, порозовел и глянул на меня опасливо.

День начинался солнечный, но не жаркий. Купающихся было немного. Володька, однако, быстро скинул штаны и футболку и требовательно посмотрел на меня. Я, кряхтя, разделся. Но, поболтав ногой в воде, я твердо заявил, что купаться сейчас могут только явные психи. После того пошел на приткнувшийся к берегу плотик и с удовольствием вытянулся на сухих теплых досках.

– Пусть вода нагреется…

– Ты прямо как пенсионер, – досадливо сказал Володька.

– А ты не забывай, что я уже почти старик. У меня поясница…

– Опять ты за свое, – хмыкнул Володька.

– Конечно. Ты забыл, сколько мне лет?

– Двенадцать, – уверенно сказал он.

– Иди ты… – отмахнулся я и закрыл глаза.

…Почти сразу утих плеск воды, и смолкли крики мальчишек на недалеком островке. И шорох листьев. И откуда-то из темной дали донеслись пять ясных тактов трубы, пять ясных нот. Я узнал их сразу.

Это был сигнал Далеких Горнистов.

Я внутренне вздрогнул и стал ждать. Но сигнал не повторялся. Это был просто толчок памяти.

“Нет, хватит. Хватит пока думать об этом”, – сказал я себе. И разомкнул ресницы. Сразу вернулось летнее утро с его привычным шумом и редкими облаками над головой.

Растущий у самой воды тополь протянул над плотиком длинную могучую ветвь. Ухватившись за ветвь, надо мной висел Володька. И хитро поглядывал. Его пятки угрожающе шевелились в полуметре от моего живота.

– Без шуточек, – предупредил я.

Володька засмеялся и заболтал тощими ногами. Кожа на его груди сильно натянулась, и сквозь нее отчетливо проступили тоненькие ребра. Казалось, проведи по ним костяшками пальцев – и Володька зазвучит, как ксилофон.

– Не дитя, а шведская стенка, – сказал я. – Не кормят тебя дома, что ли?

– А-га… – неопределенно отозвался Володька. По-обезьяньи перебирая руками, он добрался почти до конца ветви и разжал пальцы.

Все брызги, которые поднял этот пират, хлопнувшись о воду рядом с плотиком, посыпались на меня! Я заорал и ползком перебрался на другой край.

– Не будешь обзываться дитем, – сказал Володька.

– Хулиган, – заявил я.

“Хулиган” радостно захихикал, потом примирительно сказал:

– Ладно, грейся. Я пока на остров к ребятам сплаваю.

– Валяй, – согласился я.

Глубина на пути до острова была Володьке не больше чем по плечи, и я за него не боялся.

Я опять вытянулся и закрыл глаза. Солнце стояло уже высоко и грело ощутимо. Я подумал, что буду долго-долго лежать так и не стану шевелиться. И, кажется, задремал.

…Кто-то ступил на плотик. Он качнулся, захлюпала вода. Кто-то легко подошел ко мне и стал рядом. Я лениво повернул голову. Я был уверен, что увижу мокрые коричневые Володькины ноги с прилипшими нитками водорослей. Но на плотике был не Володька. Я увидел ноги, обтянутые не то черной кожей, не то клеенкой. К одной был пристегнут ремнями широкий нож – в плоском, тоже черном чехле и с костяной узорной рукоятью.

Кто это? Аквалангист? В нашем-то мелководном пруду?

Я поднял глаза.

Надо мной, одетый в странный кожаный костюм, с рыцарским налокотником на левой руке, стоял Валерка.

Я сразу понял, что это он. Не кто-то очень похожий на него, а именно он – Валерка, которого не было на свете. Которого я лишь однажды видел в странном сне про сказку в городе Северо-Подольске (которого тоже не было).

До сих пор я очень смутно помнил его лицо, но сейчас узнал моментально: его темную косую челку над беспокойными бровями, его зеленовато-карие глаза – внимательные и почему-то слегка виноватые, и коричневую родинку на остром подбородке.

– Это ты… – шепотом сказал я.

Он склонил голову и ответил медленно, вполголоса:

– Мне больше не к кому было прийти. Не сердись, что я помешал.