– Как вы меня видите? – поинтересовалась она.
– Я не понимаю вопроса.
– Какая я? Я не вижу себя в зеркале, какая я?
– Возбужденная. Вы очень возбуждены.
– Я имела в виду – физически.
Артур замешкался, потом описал ее: высокая шатенка с длинными волосами, очень большие глаза, красивый рот, лицо нежное, в отличие от поведения; упомянул о грациозной пластике и тонких руках с длинными пальцами.
– Если бы я вас спросила, как пройти к метро, вы бы мне рассказали о всех пересадках?
– Простите, я не понял.
– Вы всегда так приглядываетесь к женщинам?
– Как вы вошли, у вас что, дубликат ключей?
– Они мне не нужны. Это так невероятно, что вы меня видите.
Она еще раз повторила, какое для нее чудо, что ее видят. Заявив, что ей понравилось то, как он ее описал, она предложила ему присесть рядом.
– То, что я сейчас расскажу, непросто представить и невозможно допустить, но если вы согласитесь выслушать мою историю, если вы согласитесь отнестись ко мне с доверием, тогда, может быть, в конце концов мне удастся все объяснить, а это очень важно, потому что, сами того не зная, вы – единственный человек в мире, с которым я могу поделиться тайной.
Артур понял, что у него нет выбора. И хотя единственным его желанием было отправиться спать, он сел рядом с женщиной и выслушал самую невероятную историю из всех, слышанных когда-либо.
Ее звали Лорэн Клайн, она была врачом-интерном и шесть месяцев назад попала в серьезную автомобильную аварию.
– С тех пор я в коме. Нет, подождите, дайте объяснить.
Она ничего не помнила об аварии. Пришла в себя в палате, после операции. Ощущения были самые странные: она слышала все, что говорилось вокруг, но не могла ни шевельнуться, ни заговорить.
Сначала она решила, что это последствия наркоза.
– Я ошибалась, часы шли, а мне не удавалось прийти в себя.
Она продолжала все чувствовать, но была неспособна общаться с внешним миром. Решив, что ее парализовало, она пережила самый большой страх в жизни.
– Вы не представляете, через что мне пришлось пройти. Остаться на всю жизнь пленницей собственного тела…
Она изо всех сил стремилась умереть, но трудно покончить с жизнью, когда не можешь двинуть и пальцем. Мать сидела у ее постели. Она мысленно умоляла мать удушить ее подушкой.
А потом в палату вошел врач, она узнала его голос, это был ее профессор.
Миссис Клайн спросила у него, может ли ее дочь что-либо слышать, когда к ней обращаются. Фернштейн ответил, что не знает, но исследования показывают, что люди в ее положении могут улавливать сигналы из внешнего мира, поэтому следует крайне тщательно относиться ко всему, что говорится в присутствии больной.
– Мама хотела узнать, вернусь ли я когда-нибудь. Профессор спокойно ответил, что и этого не знает, нельзя терять надежды, известны случаи, когда больные возвращались после нескольких месяцев – такое случалось очень редко, но случалось. «Все возможно, – сказал он, – мы не боги, мы знаем не все. – И добавил: – Глубокая кома – загадка для медицины».
Как ни странно, она почувствовала облегчение – ее тело было в порядке. Диагноз не слишком утешительный, но зато и не окончательный.
– Полный паралич необратим. А в случае глубокой комы всегда есть надежда, пусть самая маленькая, – добавила Лорэн.
Неделя сменялась неделей, и каждая была длиннее предыдущей. Она проживала их, питаясь воспоминаниями и мыслями о мире вокруг. Однажды ночью, когда Лорэн грезила о жизни по ту сторону двери палаты, она представила коридор, медсестер, бегающих с охапками медицинских карт или толкающих тележки, коллег, переходивших из одной палаты в другую…
– И тогда это случилось в первый раз: я оказалась посреди коридора, который с такой силой представляла. Сначала я подумала, что воображение сыграло со мной такую шутку – я хорошо знала обстановку, ведь это больница, где я работаю. Но все вокруг потрясало реальностью. Я видела, как ходят люди, как Бетти открыла шкаф, достала оттуда компрессы и снова закрыла, как прошел Стефан, потирая голову. У него нервный тик, он всегда так делает.
Она слышала шум лифта, чувствовала запах еды, которую разносили дежурные.
Лорэн же не видел и не слышал никто. Люди проходили рядом, даже не пытаясь обогнуть ее, совершенно не замечая ее присутствия. Почувствовав усталость, она вернулась в свое тело.
В следующие дни Лорэн научилась передвигаться по госпиталю. Она подумала о столовой и тут же очутилась там, вспомнила о приемном отделении – и оп! она уже там. После трех месяцев упражнений она уже могла удаляться от госпитального комплекса. Так она разделила ужин с французской парой в одном из своих любимых ресторанов, посмотрела половину фильма в кинотеатре, провела несколько часов в квартире матери.
– Больше я этого не делала; было слишком тяжело находиться рядом и не иметь возможности ничего сказать.
Кали чувствовала ее присутствие и, поскуливая, бегала кругами; это доводило Лорэн до безумия.
Тогда она вернулась сюда: в конце концов, это ее дом, и здесь она чувствовала себя лучше всего.
– Я живу в абсолютном одиночестве. Вы не представляете, что это значит – не иметь возможности ни с кем поговорить, быть совершенно прозрачной, не существовать ни в чьей жизни. Теперь понимаете, как я была удивлена и взбудоражена, когда вы заговорили со мной там, в шкафу, и когда я поняла, что вы меня видите? Не знаю, почему так случилось… Но только бы это продолжалось, только бы я могла общаться с вами, у меня накопилось столько всего, что я хотела бы высказать!
Лихорадочный поток фраз сменился тишиной. Слезы заблестели в уголках ее глаз. Она посмотрела на Артура, провела рукой себе по щеке и под носом.
– Вы, наверно, принимаете меня за сумасшедшую?
Артур успокоился; волнение женщины трогало, а поразительный рассказ захватил его.
– Нет, все это, как бы сказать, волнующе, удивительно, непривычно. Я не знаю, что говорить. Я хотел бы вам помочь, но не представляю, что делать.
– Позвольте мне остаться здесь, я буду как мышка, я вас не побеспокою.
– Вы действительно верите во все, что рассказали?
– А вы ни одному слову не поверили? Вы говорите себе, что напротив сидит совершенно рехнувшаяся девица? Тогда у меня нет ни единого шанса.
Артур предложил Лорэн несложный ход. Если бы она в полночь очутилась нос к носу с возбужденным мужчиной, который прятался в ее шкафу в ванной и пытался объяснить, что является чем-то вроде привидения человека, находящегося в коме, – что бы она подумала и как бы реагировала?
Лицо Лорэн смягчилось, сквозь слезы пробилась улыбка. Наконец она признала, что первым делом она бы безусловно заорала; так что у него есть смягчающие обстоятельства.
Он поблагодарил.
– Артур, умоляю вас, вы должны мне поверить. Такое нельзя выдумать.
– Вовсе нет, мой компаньон вполне способен сочинить штуку и похлеще.
– Да забудьте, наконец, про своего компаньона! Он здесь ни при чем, это не розыгрыш…
Когда Артур поинтересовался, откуда она знает его имя, она ответила, что была здесь задолго до его переезда. Так, она видела его во время осмотра квартиры и когда он с агентом по недвижимости подписывал арендный договор на кухне. Она была здесь и когда доставили ящики, и когда, распаковывая их, он сломал макет самолета. Справедливости ради она должна признать, что, несмотря на сочувствие, тогда ее здорово позабавило его негодование. Она видела и то, как он вешал эту бездарную мазню.
– Вы чокнутый: двадцать раз двигать диван, прежде чем поставить на единственное подходящее место… Так и хотелось подсказать… Я здесь с вами с первого дня. Все время.
– И когда я под душем, и когда в постели?
– Подглядывать не люблю. Но могу сказать, что вы хорошо сложены. Даже очень, если, конечно, не обращать внимания на лишний жирок.
Артур нахмурил брови. То, что она говорила, – убеждало. Однако Артуру казалось, что он ходит кругами; история женщины не лезла ни в какие ворота. Ей хочется верить в свою историю? Пожалуйста. С какой стати он должен разубеждать ее? Он же не психиатр.
