— Бедняга! — сочувственно сказал Энгельс. — А ведь полицей-президент Хинкельдей так на тебя рассчитывал!

Легонько ткнув несколько раз кием в бесчувственное тело, Энгельс перешагнул через него и, не оглядываясь, пошел дальше.

Вестибюль был пуст. Только в кресле сидел швейцар. Его, конечно, никто не убивал, просто, пользуясь содомской кутерьмой, он каким-то образом тоже набрался и сейчас, мертвецки пьяный, спал.

Дверь трещала под ударами. За ней пыхтели, кричали, ругались. Зазвенело разбитое снаружи одно из окон вестибюля. Было ясно, что те, кто хотел ворваться в клуб, все равно вот-вот ворвутся.

Энгельс отомкнул внутренний замок. Оставалась большая, тяжелая щеколда. Он отошел от двери и издали кием отбросил щеколду вверх. Дверь распахнулась, и в вестибюль, падая друг на друга, ввалилось несколько человек… Как Энгельс и предполагал, это были, конечно, вовсе не «озверевшие рабочие», а коллеги-бизнесмены, совершенно одуревшие от уже выпитого и от желания выпить еще.

— Вы почему нас не пускаете? Что за свинство! Как вы смеете! — выкрикивали они, поднимаясь с пола.

Когда вновь прибывшие появились в зале, там послышались вздохи и возгласы облегчения.

Зачумленный корабль снова тронулся в путь…

Энгельс еще раз окинул взглядом зал. Шпик все еще валялся. Харпер снова стоял за стойкой. За одним из столов мелькнула рожа Тернера, уже опять наглая и самоуверенная…

— Пропадите вы пропадом! — сказал Энгельс вслух и пошел в гардероб одеваться.

…Утром, едва проснувшись и заслышав привычное позвякивание посуды в столовой, Энгельс воскликнул:

— Мери! Какой ветер?

— Западный, Фридрих, западный! — тотчас отозвалась жена. — Я не дождусь, когда ты проснешься, чтобы порадовать тебя. К тому же и шпика, кажется, нет. Посмотри!

Энгельс вскочил с постели и кинулся к окну. В самом деле, флюгер показывал западный ветер, а шпика не было.

— Прекрасно! Теперь им станет еще хуже.

Он быстро оделся, позавтракал и отправился в контору. По пути зашел на почту и послал Марксу те десять фунтов, что выиграл вчера в столь славном бильярдном сражении.

В день рождения, когда Питу исполнилось восемь лет, отец подарил ему нож, замечательный перочинный нож с красивой костяной ручкой. Пит очень гордился ножом, и многие мальчишки в школе ему завидовали. Нож составлял все богатство Пита; это было единственное, что давало ему превосходство над мальчиками богатых родителей. Их зависть доставляла ему некоторое утешение за те обиды, которые он, самый бедный в классе, часто терпел от них.

Так продолжалось несколько дней, в течение которых Пит был, возможно, самым счастливым мальчиком во всем Лондоне. Но однажды все переменилось. Красавчик Беи, что сидит на первой парте у окна, как-то, пришел в школу с ножом, сразу затмившим славу Пита: нож был с двумя лезвиями. Пит старался держаться так, будто ничего не произошло, хотя в душе понимал всю огромность случившегося. Но он был мужественным мальчиком и решил так просто своей славы не уступать.

Пит начал усиленно ухаживать за ножом, чистил его, протирал, чтобы блестел, и то и дело точил. Приходя на уроки, он клал сверкающий нож на край парты и с замиранием сердца ждал, чтобы кто-нибудь его попросил. Пит рассказывал товарищам, будто нож его теперь такой острый, что если бросить пушинку и подставить под нее лезвие, то оно рассечет пушинку надвое. Но почему-то никому даже не захотелось проверить эту отчаянную выдумку Пита, которая самому ему скоро стала казаться правдой. Как только начиналась перемена, кто-нибудь обязательно подходил к Бену и просил у него на минутку подержать нож. Тот почти никому не отказывал, иногда даже разрешал открывать и то и другое лезвие. Пит не подходил к парте Бена.

Шли дни, и Питом все сильнее овладевала мысль: достать ножик с двумя лезвиями! Но где? Как? Денег, чтобы купить, у Пита не было. Оставалось одно — поменяться. Но кто же будет менять нож с двумя лезвиями на нож с одним? Где найдешь такого чудака? Правда, Пит мог дать в придачу еще раковину, великолепную морскую раковину величиной с папин кулак, но все равно шансы были ничтожны — он это понимал. И тем не менее делал одну попытку за другой. Всюду, кроме школы, как только Пит встречал сверстников, он заводил речь об обмене ножами. У многих были такие ножи, о каком мечтал Пит, но никто и слушать не хотел об обмене на нож с одним лезвием, хотя и очень острым. А один незнакомый хорошо одетый мальчик, к которому Пит обратился на улице со своим предложением, даже сказал, выпучив глаза: «Сэр, да вы просто жулик!»

Положение становилось отчаянным. И тут Питу пришла в голову мысль: а что, если попробовать среди взрослых? Но и здесь он ничего не добился. Взрослые, к которым Пит подходил, смущенно подавляя страх, не слушали его, отмахивались, а некоторые, не разобрав, в чем дело, принимали мальчика за попрошайку и гнали от себя.

Однажды, усталый и совершенно удрученный, Пит возвращался домой через Мейтленд-парк. Вдруг он увидел среднего роста плотного господина с широкой, чуть тронутой проседью бородой и величественной гривой полуседых волос. Господин держал за руку девочку, может быть ровесницу Пита, вероятно, дочь. Они шли не торопясь, как видно, гуляя и о чем-то негромко, но увлеченно разговаривали. Пит разглядел его глаза. Они были карие и такие добрые, такие веселые, что у мальчика от какого-то сладкого предчувствия екнуло сердце.

Не доходя четырех-пяти шагов до господина с девочкой, Пит встал на их пути и неожиданно для себя выпалил:

— Давай меняться!

— Что? — останавливаясь, удивленно спросил господин.

— Видите ли, сэр… — смутился Пит. — Простите, сэр… У меня есть очень хороший нож, замечательный нож. И еще раковина, — Пит похлопал себя по оттопыренному карману. — Ну вот… я хотел бы, если, конечно, вы не против, сэр, посмотреть ваш нож, и, может быть, мы поменялись бы…

— А откуда тебе известно, что у меня есть нож? — едва сдерживая смех, спросил господин.

— Мне так кажется, сэр…

— Тусси, — обратился господин к девочке, — смотри, какой странный мальчик. Ему кажется, что у меня есть нож!

— Но ведь он прав, папа, — сказала девочка и прильнула головой к руке отца.

— Да, он прав. А ну, покажи свой нож… Постой, а как тебя звать?

— Пит, — все более смелея, ответил мальчик. — А тебя… А вас, сэр?

— Карл Маркс, или лучше дядя Чарли.

— А это кто? — Пит кивнул головой на девочку.

— Это моя дочь Тусси. Когда она вырастет, ее будут звать Элеонорой.

Знакомясь, все трое подошли к скамейке под деревом и сели. Пит и дядя Чарли вынули из карманов ножи и положили их рядом. Мальчик минуту не мигая смотрел на чужой нож, потом наклонил голову и, чтобы никто не видел, зажмурил глаза, боясь открыть их: вдруг видение исчезнет! Это был именно такой нож, о каком он мечтал. — с двумя лезвиями! Пит открыл глаза. Нож лежал спокойно-преспокойно. «Конечно, — подумал с тревогой мальчик, взглянув на владельца замечательного ножа, — он потребует в придачу не только раковину, но и еще что-нибудь, если вообще захочет меняться».

Маркс взял оба ножа, подбросил их на ладони, словно взвешивая, и уверенно сказал:

— Мой нож лучше.

У Пита остановилось дыхание. Чуть слышно он спросил:

— Простите, сэр, но чем?

Вопрос был хитрым. Ответ должен был показать, насколько хорошо этот Чарли разбирается в ножах, понимает ли он, каким сокровищем владеет и можно ли с ним торговаться.

— Да как же! — широко улыбнулся Владелец Ножа с Двумя Лезвиями. — Мой нож поновее да и побольше на целый дюйм…

Ни слова о двух лезвиях! Пит влюбленными глазами посмотрел на Маркса. Его взгляд говорил: «Милый бородатый дядя! Ты ничего, ничегошеньки не понимаешь!» А вслух он сказал:

— Конечно, мой нож не так нов и чуть-чуть поменьше. Но посмотрите, какой он острый. — Пит поднял с земли прутик и легким взмахом своего ножа пересек его.