— Господа! Что я вижу? Вы здесь? Какими судьбами? Здравствуйте!

Это был Арнольд Руге, с которым пять лет назад Маркс издавал в Париже «Немецко-французский ежегодник». Сотрудничество оказалось тяжелым, ибо на слишком многие вещи соредакторы смотрели совершенно по-разному. К тому же Руге обнаружил невероятную скаредность. Он был не только редактором, но также издателем и, случалось, доходил до того, что платил Марксу жалованье экземплярами их «Ежегодника». Одного этого, конечно, достаточно, чтобы не испытывать к такому человеку Никакой симпатии. Но за минувшие годы возникли еще и другие, гораздо более важные причины: Руге все больше превращался в политического дельца и философствующего болтуна.

Поздоровались, не подавая друг другу рук. Маркс сказал:

— Вы говорите, какими судьбами? Мы журналисты. Журналистская судьба может забросить нас и забрасывает куда угодно. Естественнее удивиться нам, как оказались здесь вы. Вроде бы ваше место сейчас во Франкфурте — вы же депутат Национального собрания!

— Да, конечно, — скорее с замешательством, чем с гордостью ответил Руге. — Но баденское правительство — представьте себе, как это для меня не ко времени! — попросило вашего покорного слугу поехать послом во Францию.

— Послом?! — не сдержал удивления Энгельс.

— Да, послом. Вы же знаете, что я два года прожил в Париже…

— И за это время не выучились там французскому языку, — скорбно покачал головой Энгельс.

— Ну, не у всех же такие способности к языкам, как у тебя, — примирительно сказал Маркс.

— В самом деле, — обрадовался поддержке Руге. — А кроме того, у меня же будут секретари!

— Ах, еще и секретари… Однако все-таки странно видеть философа и публициста, издателя и депутата общегерманского парламента баденским послом. Ну хотя бы имперским! Ведь все так привыкли видеть вас в учрежденной вами величественной должности редактора разума событий. — Энгельс подчеркнул последние три слова, ибо они принадлежали Руге, который еще год назад провозгласил главной задачей общегерманского Национального собрания именно «редактирование разума событий». — Разве в Париже удобнее, чем во Франкфурте, редактировать разум немецких событий?

Руге в душе досадовал на себя за то, что сам остановился, поздоровался и завязал разговор. Маркс спросил:

— А что же теперь будет с вашей газетой «Реформа»? Послу впрямь как-то не пристало заниматься журналистикой. Да и весьма затруднительно из Парижа руководить газетой, издаваемой в Берлине.

— Ну уж как-нибудь… — неопределенно пробормотал Руге.

— Я совсем забыл! — развел руками Энгельс. — Вы же еще и «Реформу» издаете. О, тогда вы непременно должны быть послом во Франции! Ведь там сейчас у власти правительство Одилона Барро, творца лозунга «Реформа во избежание революции!». Более желанного посла, чем вы, для Барро не может быть. Поздравляю, господин Руге, с прекрасным назначением.

— Вы, господин Энгельс, не меняетесь — все так же любите шутки и острое словцо.

— Помилуйте, какие же шутки — посол в Париже!

— Но, господа, — Руге хитровато склонил голову набок, — вы задали мне уже так много вопросов, а между тем на мой вопрос еще не ответили: что вас сюда привело? Кого вы ждете в этой комнате?

— Что ж, Фридрих, у нас ведь нет причин, чтобы скрытничать. — Маркс обернулся к Энгельсу, а затем к Руге. — У нас тут назначена встреча с некоторыми лицами из правительства.

Руге очень оживился:

— Может быть, вы приглашены на этот обед? Говорят, будет сам Брентано…

— Этот обед господин Брентано как раз и дает в нашу честь, — сказал Энгельс, с удовольствием наблюдая, как тень изумления и зависти стала шириться на лице собеседника.

Руге немного помолчал, видимо что-то обдумывая и с чем-то борясь в душе. Наконец он решился:

— Господа, у меня к вам большая просьба… Во имя старой дружбы… Совершенно нелепое недоразумение… Несколько дней назад я действительно был назначен послом в Париж и уже готовился к отъезду, но сегодня утром Брентано вызвал меня к себе, буквально из кармана вытащил у меня верительные грамоты и не отдал их.

Друзья в один голос захохотали.

— Даже ничего не объяснил! — сокрушался Руге.

— Ну и нравы! — подавляя смех, воскликнул Маркс.

— Может быть, он пронюхал через своего министра внутренних дел, через разведку, что вы не знаете французский? — все еще смеялся Энгельс.

— Через Флориана Мердеса? — вполне серьезно переспросил Руге, никогда не отличавшийся по части юмора.

— А может быть, вы просто не поняли Брентано и он хотел послать вас не в тот Париж, что во Франции, а в тот, где мы сейчас находимся, в гостиницу «Париж»? — Новый приступ смеха сотряс плечи Энгельса, снова засмеялся и Маркс. — Выходит, я поздравил вас преждевременно!

— Господа, я вас прошу, — Руге взял и того и другого за руки, — когда будете беседовать с Брентано, скажите ему, что серьезные правители так не поступают. Пусть он вернет мне верительные грамоты, они по праву мои, я должен ехать в Париж. Я всегда, господа, восхищался вашим умением убеждать.

В этот момент с треском распахнулась дверь, через которую вошли сюда Маркс и Энгельс, и на пороге показалась некая запыхавшаяся личность.

— Господа, тут есть доктор Маркс? А Энгельс?.. Боже мой! Ну что же вы! Вас ищут по всей гостинице. Уже все в сборе, а вас нет. Пожалуйста, поторопитесь. Вас ждут!

Руге засуетился:

— Я пойду с вами. Мне же необходимо объясниться. Я должен знать.

— Давай возьмем. Пусть поест, — сказал Энгельс.

Маркс пожал плечами.

— Едва ли это возможно, господин Руге. Все-таки обед правительственный.

— Да пусть поест, — махнул рукой Энгельс. — Человек пострадал! Вместо одного Парижа оказался в другом. Пусть. Он же философ — много не съест…

Но Маркс уже не был склонен шутить. Он понимал, как понимал это, конечно, и его друг, что появиться перед членами правительства в обществе Руге было бы совершенно ни к чему, это могло бы сразу подорвать авторитетность их миссии.

…Брентано хотел посадить Маркса и Энгельса за столом рядом с собой: одного по правую руку, другого по левую. Но гости под предлогом, что для удобства ведения беседы лучше бы сидеть напротив, предпочли занять места на противоположном конце стола.

Когда обычный в таких случаях шум и говор затихли, Брентано поднялся с бокалом в руке и сказал:

— Господа! Нашему восстанию всего полторы недели, но оно уже привлекло к себе взоры многих лучших людей отечества. Одним из наиболее ярких доказательств этого является приезд в Карлсруэ всем вам известных революционных деятелей, редакторов «Новой Рейнской газеты» доктора Маркса и его коллеги господина Энгельса, которые находятся сегодня среди нас за этим дружеским столом.

Голос Брентано был торжественным и задушевным одновременно. Этот тридцатипятилетний адвокат был хорошим провинциальным актером. В нем сочетались честолюбие, хитрость и немалая проницательность. Он умел войти людям в душу, ему почти всегда удавалось, как говорится, подать себя должным образом. Эти способности пришлись как нельзя кстати, когда десять дней назад, тринадцатого мая, в страхе, перед начавшимся восстанием бежал великий герцог Леопольд и было создано временное правительство Бадена, во главе которого он, Лоренц Брентано, и встал… Он был, бесспорно, умнее и оборотистее всех членов своего кабинета, может быть, даже вместе взятых.

— Дорогие и высокоуважаемые гости! — Глава правительства слегка поклонился Марксу и Энгельсу. — Мы приветствуем вас на прекрасной баденской земле не только как официальные лица, но и как люди революции. Некоторые из нас — и мы этим особенно гордимся — вошли в правительство, можно сказать, прямо из тюремных камер, где томились за свое участие в недавних героических, но безуспешных восстаниях на многострадальной баденской земле. Я имею в виду прежде всего нашего замечательного философа и журналиста Густава Струве…

Струве сидел рядом с Марксом. Крупный, седоватый, лет сорока пяти, он был одним из самых старших за этим столом. Ему явно польстило звание философа.