А 6 сентября 1830 года Талейран был назначен послом Франции в Лондоне, и связано это было с тем, что Луи Филипп пришел к выводу, что «новое правительство должно искать опору для своей внешней политики в Лондоне»[496].

И в самом деле, англо-французскому сотрудничеству в Париже придавали в тот момент очень большое значение, поэтому и посол должен был обладать европейской известностью. Король, недолго думая, предложил этот пост Талейрану, ведь тот прекрасно знал британскую внешнюю и внутреннюю политику и у него еще «осталось имя»[497].

Как отмечает Е. В. Тарле, «дипломаты даже враждебных держав изумлялись энергии и дарованиям восьмидесятилетнего хилого старика»[498].

Впрочем, Талейрану было не 80, а «всего лишь» 76 лет. Что же касается имени, то новый король Англии Вильгельм IV, сын Георга III, занявший трон своего старшего брата Георга IV, умершего 26 июня 1830 года, сразу же поинтересовался у княгини Дарьи Христофоровны Ливен (урожденной Доротеи фон Бенкендорф), какого она мнения о Талейране. Подобный вопрос оказался адресован именно ей не случайно. Дарья Христофоровна была женой русского посла, женщиной крайне наблюдательной и весьма осведомленной. На поставленный вопрос княгиня ответила, что «человек, занимавшийся семьдесят пять лет интригами, не может отказаться от них на семьдесят шестом году»[499].

Спустя четыре года, в 1834 году, в письме своему брату, графу А. X. Бенкендорфу, эта «светская львица» и тайный агент русского правительства в Лондоне, вошедшая в историю как «первая русская женщина-дипломат», дала Талейрану следующую характеристику: «Вы не поверите, сколько добрых и здравых доктрин у этого последователя всех форм правления, у этого олицетворения всех пороков. Это любопытное создание; многому можно поучиться у его опытности, многое получить от его ума, в восемьдесят лет этот ум совсем свеж»[500].

Короче говоря, министром иностранных дел в тот момент мог быть кто угодно, но, как считал король, «если не заладятся отношения с Англией, то рухнет и вся международная политика Франции»[501].

И Талейран, несмотря на свой уже весьма преклонный возраст, согласился. Он потом заявил: «В данных обстоятельствах, как и во всех других обстоятельствах своей жизни, я руководствовался долгом и интересами служения стране»[502].

В результате уже 24 сентября 1830 года он был в Дувре. Там его ждали почетный караул и салют из всех крепостных пушек. Это его хороший знакомый фельдмаршал Веллингтон, герой Ватерлоо, а с 1828 года — премьер-министр (глава кабинета тори[503]), устроил «старине Талли» и 36-летней Доротее де Дино пышный прием, достойный королей.

В Лондон французский посол прибыл в шляпе с трехцветной кокардой. Этот немного театральный наряд должен был свидетельствовать о том, что приехал представитель правительства, избранного народом. Британскому народу это понравилось: на улицах Талейрана встречали аплодисментами и восторженными криками…

Вечером ничего подобного уже не было. На сей раз князь был одет в шикарный шелковый костюм с золотыми пряжками. «Конец трехцветным лентам! Он завоевал улицы; оставалось теперь завоевать салоны»[504].

В этом ему помогала его прекрасная Доротея. Она и в самом деле блистала.

Леди Грей, дочь лорда Чарлза Грея и законодательница мод в Лондоне, написала о ней так: «Я очень люблю мадам де Дино, она всегда в хорошем настроении и составляет наиприятнейшую компанию. Она ни разу не сказала ничего, что меня бы задело, так с чего мне было переживать по поводу любовников, которых ей приписывали? Я не считаю славным то, что я не такая, как она. Мне просто повезло, вот и все»[505].

В любом случае, дом Талейрана в Лондоне тут же стал одним из самых популярных.

Французский писатель Проспер Мериме, служивший секретарем одного из министров Июльской монархии и в то время находившийся в Англии, рассказывает: «Повсюду, где бы он ни появлялся, он создавал вокруг себя круг придворных со своими законами»[506].

А вот еще одно его свидетельство. После того как Мериме побывал на банкете в посольстве, он отметил, что Талейран поражал англичан, знавших толк в эксцентричности. В своем письме Стендалю он описал его так: «Это огромный тюк фланели, завернутый в голубые одеяния, из которых торчит череп, оклеенный пергаментом. Из него доносится еще сильный и даже вполне приятный голос. Он олицетворяет здравый смысл и светлый ум, но, как я заметил, этот ум никогда не берет у него верх над здравым смыслом»[507].

Со своей стороны, Доротея «привносила свой стиль в колорит посольства Талейрана в Лондоне, и не только талантами хозяйки приемов. Истории о ее бесчисленных молодых любовниках производили впечатление»[508].

Впрочем, все эти пересуды о Доротее лишь забавляли Талейрана. А вот бесконечные приемы, без которых невозможна дипломатическая работа, стоили денег. Огромных денег. Во всяком случае, на них никак не могло хватить тех 100 тысяч франков содержания Великого камергера, которые оставил Талейрану Луи Филипп. По самым скромным подсчетам, годовое содержание посольства обходилось князю примерно в миллион, а это значило, что власть в очередной раз поставила его в условия самофинансирования[509]. И работать ему приходилось практически одному, а Доротея стала для него лучшим из секретарей.

6 октября 1830 года Талейран вручил верительные грамоты недавно коронованному Вильгельму IV. Это был представитель Ганноверской династии, в 1714 году лишившей власти династию Стюартов. Соответственно, в своей приветственной речи Талейран сделал особый упор на то, что он счастлив приветствовать представителя этого славного рода, что для всех понимающих означало следующее: Ганноверская династия была побочной по отношению к Стюартам точно так же, как герцог Орлеанский — по отношению к свергнутым Бурбонам.

А еще Талейран отметил, что сам он представляет короля Франции, единодушно избранного народом. Конечно же в этом была немалая натяжка: Луи Филиппа избрали всего 308 голосами против 234, да и эти голоса вовсе не представляли собой мнение всего французского народа. Но в данном случае это было неважно, ибо проблема заключалась в том, что новый французский посол в Лондоне теперь «представлял не “богом данного, законного монарха”, а “узурпатора”, “короля баррикад”, заменившего на престоле брата Людовика XVI и опасавшегося вооруженной интервенции европейских держав»[510].

Короче говоря, в таких условиях было не до легитимизма, и Талейран обошел эту скользкую тему с таким мастерством, с каким это не сделал бы никто другой.

Помогло Талейрану и то, что премьер-министр Веллингтон явно симпатизировал ему. Они испытывали друг к другу чувство доверия, и это говорит о многом…

Разумеется, Талейран не был обычным послом. В отличие от других, он «имел контакты непосредственно с Луи Филиппом, переписывался с его сестрой Аделаидой»[511].