— Завтра сделаем второй венец.

— Пакля почти кончилась.

— Не беда, купим еще. Главное, с гвоздями затыка нет.

— Не забыть бы, вагонку перевернуть. Неравномерно подсохнет.

Отец с сыном поступали предельно просто. Ходили по соседним участкам, смотрели, как и что делают шабашники. Переносили их опыт на свои шесть соток.

Самое поразительное, у них все получилось. За лето на второй северной улице возникли два вполне приличных строения. Двухэтажный брусовый дом и хозблок в углу участка. Потом еще и сарай с кладовкой.

И душ с фанерной дверью.

Конечно, без посторонней помощи не обошлись. При возведении второго этажа, (стропила, обрешетка, рубероид и все такое), пришлось позвать на помощь друзей, благо их у Шагина пол-Москвы.

Приезжали, конечно. Большими компаниями, с девицами и выпивкой. Со свистом и шуточками на грани фола, с гиканьем и смехом возвели и второй этаж.

И даже обили крышу шифером.

— Ай да мы! Спасибо нам!

— У тебя из какого места руки растут? Кто так гвоздь забивает!?

— Не ори! Не у себя в редакции!

На стройплощадке вовсю бушевал творческий подъем.

В очередной компании помощников всегда находился кто-то наиболее опытный, кто хоть раз в жизни что-то строил своими собственными руками. В стройотряде или у себя на дачном участке.

Вот так и возникла всего за одно лето на второй северной улице дача писателя Валерия Шагина. Правда, фундамент был очевидно кривоват и потому весь дом слегка заваливался на правый бок, но эти «мелочи жизни» вполне можно было списать на неустойчивую торфяную почву. Участки на болоте всегда осваивать крайне сложно. Любой дачник это знает как таблицу умножения.

Получилось вполне приличное строение, можно жить все лето до поздней осени. Работать, принимать друзей по субботам и воскресениям и вволю дышать чистейшим сосновым воздухом, которого в бывшем образцовом и коммунистическом городе становится все меньше и меньше.

Отец с сыном вставили рамы и застеклили окна. Лида повесила симпатичные занавески. На втором этаже в своем кабинете Шагин повесил полки с книгами и свои афиши спектаклей по идущим тогда пьесам.

Живи и радуйся!

За то созидательное лето Шагин с сыном до такой степени наломались, что осенью на семейном совете Валера жестко поставил точку.

Все! Ни под каким видом больше на даче ничего не достраивать, не перестраивать, не улучшать, не модернизировать! Предела совершенству нет, ясное дело. Пора остановиться. Превращать дачу в вечную головную боль? Как там мои огурчики, мои помидорчики? Гладиолухи и хризантемы?

Не бывать этому!

В противном случае сами не заметим, как превратимся в рабов шести соток. Категорически ничего не сажать, не поливать, не окучивать, не цивилизовывать. Пусть будет на даче кусок живого леса, кусок живой природы.

— Кто для кого? — неоднократно вопрошал он с набитым ртом.

Чаще всего подобные разговоры происходили на кухне поздно вечером.

— Действительно! — сонно кивал сын.

— Человек для дачи или дача для человека?

— Само собой, — соглашался Андрей.

Дача для отдыха, для творчества. Для друзей и приятелей. А не наоборот. Пусть все так и останется запущенным и естественным. Эдакий кусок леса. С небольшим двухэтажным строением на поляне. С окнами на дорогу. И на соседний особняк. Хотя, особняка Чистовских тогда еще не было.

На том и порешили.

Но хитроумная Лида, стоило только Шагину умотать в командировку, тут же наняла рабочих, и их руками пристроила к дому со стороны двора буквой «Г» застекленную террасу. И веранду. К хозблоку то же самое. Террасу с верандой. И бетонную дорожку через весь участок от калитки до хозблока. Все свои тайные заначки ухнула на это дело.

По возвращению Валеры, помнится долго препирались:

— Зачем, зачем еще эта терраса? — злился Шагин.

— В жару чай пить! — отбивалась Лида. — Кстати, это не терраса, а веранда.

— А это что, в таком случае? — гневно указывал пальцем Шагин на вторую веранду. — Что это? Зачем это?

— Это как раз терраса.

— А это веранда?

— Нет, терраса!

— Чем эта веранда, по-твоему, отличается от этой террасы? Твоей дурацкой застекленностью!? Воздух нужен, чистый воздух!

— Не спорь со мной! Я все-таки окончила Архитектурный!

Помнится, консенсуса тогда так и не нашли. Хотя, очень старались, искали.

— Все!!! — жестким тоном опять ставил точку Шагин.

— Больше ничего! Никаких построек! Никаких клумбочек, грядок и прочей муры! Будем просто жить! Жить и радоваться жизни!

Тогда им было чему радоваться. Сохранилась фотография, на которой запечатлена молодая дружная семья. Шагин, Лида, между ними стоит юноша, совсем еще мальчик. Похожий одновременно на обоих родителей.

Все трое улыбаются. Впереди интересная, содержательная жизнь, полная радостей и приятных сюрпризов.

Встречи с юной Марией Чистовской у калитки, на тропинке ведущей к лесу, перед домиком сторожа Миши, на центральной улице у доски объявлений происходили все чаще и чаще. И каждый раз, встречаясь с Машенькой глазами, в груди Шагина поднималась эта волна страха, тревоги, радости и еще черт знает чего! И перед глазами ослепительным сумасшедшим светом вспыхивала проклятущая вольтова дуга, от которой вполне можно было ослепнуть.

— Машка у меня очень влюбчивая! — буквально через день после той встречи у калитки тревожно объявила ее мать Люба Чистовская.

Она пытливо всматривалась в лицо Шагина, как следователь по особо важным делам. В ее голосе звучала скрытая угроза.

Шагин понимающе кивнул головой, но промолчал.

Люба Чистовская каждый день, точнее, как минимум полдня ежедневно щеголяла по своему участку в облегающем красном халате. Даже при беглом взгляде любому становилось ясно. Под халатом у нее ничего нет.

— Безобразие! Возмутительно! Ты же голая!? — хотелось во гневе воскликнуть их соседу Феликсу Куприну, краем глаза ежедневно наблюдавшего Любу.

Он имел в виду, что под обтягивающим красным халатом на Любе, действительно, ничего не было. Даже невооруженным глазом видно, абсолютно ничего. Как тут не вскипеть!

Большинство соседей, преимущественно мужская половина, не разделяли возмущений Феликса. Молодая женщина. С хорошей фигурой. Почему надо скрывать, если есть что показать.

Феликс был тверд, как кремень. Оставался при своем мнении.

— Машка у меня очень влюбчивая!

Шагин хотел, было растолковать Любе. Мол, после смерти сына он решил быть фаталистом. Своеобразным фаталистом. Принимать все происходящее вокруг как есть. Если что-то случается, стало быть, так должно быть. Всегда происходит только то, что и должно происходить. Делай, что должно и будь что будет. Все давно предрешено и запрограммировано.

Чему быть, того не миновать. И все такое. Все мы только пешки в какой-то большой шахматной партии, которую разыгрывают где-то там, наверху неведомые нам силы. Но объяснять все это матери Машеньки сейчас почему-то не было ни желания, ни сил. Действительно, пусть все идет, как идет.

Чему быть, того не миновать.

— Машка у меня очень влюбчивая!

События между тем надвигались на Валеру Шагина, в полном смысле этого слова драматические. Как вещают с экранов ТВ с непредсказуемыми последствиями.

Вот опять! Прямо по улице под окнами опять прошла Машенька Чистовская. Возвращалась от подруги Кати с восьмой улицы. На левом плече она, торжественно улыбаясь, несла продолговатую желтую дыню. В воздухе разлились ароматы Средней Азии. Казалось, запах дыни проник даже сквозь кусты и закрытое окно в кабинет на второй этаж.

Шагин отложил в сторону ручку, с силой провел ладонями по лицу и выключил компьютер. Сегодня, впрочем, как и вчера и позавчера о работе не могло быть и речи. В голове, кроме юной Марии Чистовской, не было никаких мыслей.

Ожидание каждой следующей встречи с Марией возбуждало, нервировало, вовлекало в какой-то тупой водоворот двух-трех нелепых мыслей.