– Именем закона! Именем императора!

Наконец тяжелые половинки ворот медленно растворились. Между тем на другом конце зала виконтесса д’Иммармон, смотревшая в окно, выходившее на запад, тихо позвала:

– Государь! Изабелла! Посмотрите, идите сюда!

Те поспешно подошли: далеко за стенами замка скакал всадник, свободный как ветер, мчавшийся к густому лесу, где скрыться было уже легко. Это был Бруслар.

Жандармы с шумом въехали во двор. Хозяин дома д’Иммармон и его кузен граф д’Отрем встретили их на подъезде замка с довольно высокомерным, удивленным видом.

– Чему мы обязаны честью вашего посещения? – спросил офицера виконт д’Иммармон.

– К вам вошел изменник, где он?

– Мы никого не видали, – спокойно ответил тот. – Где он вошел, откуда? Не понимаю, что вы хотите сказать. Я вижу тут только вас и ваших людей, присутствие которых удивляет меня.

Раздосадованный офицер, видя, что он теряет время, а с ним и след беглеца, забыл вежливость:

– Прежде всего кто вы сами? Я имею право спрашивать, – сказал он. – Какой-нибудь эмигрант, вероятно?

– Осторожнее! – остановил его Прюнже. – Вы заходите слишком далеко.

– Кто вы такие? Что это за местность? – повторил тот, сдерживая свою горячившуюся лошадь.

– Вы находитесь в моем замке Депли, я – виконт д’Иммармон. А это мой кузен, граф Прюнже д’Отрем. Достаточно вам этого?

– Нет!

– Тогда я прибавлю наше звание: мы оба поручики благородного полка Тур д’Оверна.

Жандарм, видя перед собой старших чинов, должен был сдаться.

– Пусть так, господа, я вам верю, – поклонился он, переменив свой прежний тон. – Если вы офицеры императора, я могу сказать вам, что мы преследуем Бруслара… Голова этого дерзкого шуана оценена. Он скрылся у вас; хотя вы этого не видели, но мы-то знаем это. Долг каждого доброго подданного облегчить нашу задачу. Разрешите обыскать ваш парк, кусты и заросли.

– Сделайте одолжение! – спокойно сказал Иммармон. – Но здесь так много выходов… Если здесь и был Бруслар, то теперь он, конечно, уже далеко.

– Это мы увидим! – резко сказал офицер.

Целый час жандармы обыскивали кусты, но не нашли никого, хотя видели пять или шесть ворот, которые могли служить для бегства; офицер, отчаявшись в успехе, собрал наконец свой отряд и уехал рассерженный, не простившись с хозяевами.

– Императору пришла блажная идея давать места этим птицам, – ворчал он дорогой. – Все они канальи, и ничего больше!

Он был не совсем не прав.

Молодые люди, возвращаясь в зал к принцу, обменивались мыслями.

– Право, император дал нам сегодня утром хороший козырь в руки, – сказал д’Отрем, – не знаю, как нам удалось бы без него отделаться от этой злой собаки… А каковы были бы последствия домашнего обыска? Заподозрили бы нашего Гранлиса, подвергли бы его, пожалуй, допросу. Этот господин, может быть, не оказался бы таким сговорчивым, как Фуше, и тогда…

– Мы должны еще поставить свечку Мартенсару, который прислал нам известие о назначении, – ответил Прюнже, – без него у нас не оказалось бы этого оружия.

– Это верно, – рассмеялся виконт.

Но граф опустил голову и глубоко вздохнул.

– Что с тобой? – удивился его кузен.

– Мне пришло в голову, друг мой, что мы еще только четыре часа состоим офицерами императора и уже изменили ему…

– Что же делать? – нахмурился Иммармон. – В этом виноваты обстоятельства, а не мы…

Когда они вошли в зал, принц Людовик сидел между обеими дамами и оживленно говорил с ними.

– Мы видели, – произнес он, обращаясь к ним, – он спасен, не правда ли? Благодарю вас! Он узнал вас! Это удивило его!..

– Не думаю, чтобы он узнал нас, – сказал виконт, – не успел вероятно… Когда мы подошли, он стоял перед воротами, спешившись, напрасно стараясь выломать их, дрожа от нетерпения. Я прошел вперед и отпер их ключом. Бруслар, глядя на нас, вскочил в седло и крикнул нам: «Спасибо, добрые люди, не бойтесь, никто не узнает об этом»! – и умчался, как ветер.

– Да сохранит его Бог! – с чувством сказал принц.

В это время новое происшествие, замеченное через окно зала, обратило на себя внимание присутствующих.

Вдали показался легкий плетеный шарабан, запряженный серым пони, которого гнал крупной рысью кучер в ливрее. В легком экипаже сидела молодая женщина в токе с перьями; она склонилась вперед и криком поощряла и без того слишком быстрый бег лошади, которая скакала беспорядочным галопом, увлекая за собой слишком легкий экипаж, скакавший и подпрыгивавший при этой безумной езде.

– Диана! – воскликнул виконт взволнованным голосом и, обернувшись к принцу, пояснил: – Маркиза Диана д’Этиоль, яркая роялистка, вдова убежденного заговорщика, убитого в Кибероне, наша родственница по своей собственной семье; она из рода Ларшанов, которые все погибли на эшафоте.

– Кажется, она направляется сюда, – проговорила Изабелла.

– О нет, это невозможно! – возразила виконтесса. – Она презирает нас и отказалась от родства с нами с тех пор, как считает нас примирившимися с императором… О, это кажущееся примирение.

– Какая ложь, какая несправедливость! – вздохнул принц. – Бедные друзья, сколько вы уже переносите из-за меня!..

– Да, она едет сюда, к замку, – подтвердил Прюнже. – Ну, государь, берегитесь! Это – экзальтированная, восторженная женщина, она не способна хранить тайну. Не выдайте себя ей, государь, она упадет к вашим ногам, потом побежит к себе, вот туда, где виднеются между деревьями остроконечные кровли, велит ударить в набат, соберет крестьян, раздаст им оружие и поведет их на Компьенский замок с криком: «Да здравствует король!».

– Неужели она имеет такое влияние? – спросил заинтересованный Людовик, удивленный его словами.

– Да, благодаря своей красоте, пылкости и красноречию. Это – женщина старого времени, эпохи Лиги или Фронды, это – героиня, но героиня несносная, созданная для помехи лучшему делу. Она всегда действует порывами, всегда по-своему. Ее тридцать лет не сделали ее умнее.

Слушая слова своего друга, виконт опустил голову, как будто они были неприятны ему. Можно было подумать, что молодая вдова маркиза не была безразлична двадцатитрехлетнему виконту.

Задумавшаяся Изабелла, казалось, погрузилась в мечты…

Между нею и Дианой не было особенной симпатии. Брюнетка с голубыми глазами не могла любить черноокую блондинку. Но, насколько они разнились физически, настолько походили одна на другую с нравственной стороны: обе были честолюбивы, кокетливы, горды, обе презирали низших. Это был чистейший тип эмигранток, считавших, что они оказывают Франции большую честь, удостоив вернуться туда со всей своей ненавистью и злобой, которую они даже не трудились скрывать.

– Она, конечно, снова является упрекать нас за измену, – мрачно сказала виконтесса. – Государь, будьте готовы заранее к тому, что, не зная вас, она предаст и вас своей общей анафеме: одно уже ваше присутствие здесь осуждает вас в ее глазах, и ваше терпение подвергнется большому испытанию. Но мы еще раз предупреждаем вас, что довериться ей – значит погубить всех нас.

– Возможно, – слабо согласился Иммармон.

Слово было за Изабеллой, и она грубо, не выбирая выражений, произнесла:

– Я лучше желала бы видеть ее среди наших врагов, но не здесь, между нами. Поклявшись ей, что она прекрасна, ее можно заставить снять свою рубашку и сказать все, что она знает. Со своими любовниками у нее нет тайн: перед ними она обнажена душой так же, как и телом.

Послышались негодующие возгласы.

– Изабелла! – воскликнула сконфуженная виконтесса.

– Сестра! – остановил ее побледневший виконт с выражением упрека.

Прюнже, казалось, был возмущен.

Людовик XVII был удивлен; несмотря на то что итальянская принцесса приучила его к свободным выражениям, все же такая смелость поражала в такой молодой и красивой девушке.

Между тем маркиза Диана д’Этиоль, въехавшая во двор замка, вышла из экипажа и, нервно подбирая платье, поднималась по лестнице. Растрепанные ветром белокурые пряди волос нависли на ее глаза, которые ярко горели; казалось, она была в величайшем волнении. Остановившись на пороге, ни с кем не здороваясь, она громко крикнула: