Булочник, покровительствовавший ему, был выбран президентом одной партии и взял его к себе секретарем, для чего Кантекор изучил незнакомую ему до тех пор грамоту. С этих пор он считал свою будущность упроченной.

Скоро он выказал особую способность выслеживать людей, и все время, пока продолжался террор, он, несмотря на свою молодость, был усердным поставщиком гильотины.

Затем он на время скрылся из вида и появился снова на сцену уже бригадиром 1-го гусарского полка. Ему было тогда двадцать два года, и ему очень шел красный доломан и длинные усы. Скоро он присоединился к клике – к обществу всех отбросов, худших людей этого гусарского полка.

В 1804 году Кантекор находился в числе тех двухсот кавалеристов под командой Орденера, которым удалось дерзкой выходкой похитить герцога Энгиенского из замка Эттенгейм в Баденском герцогстве, в трех верстах от Рейна, и отвезти его пленником в Париж, где он погиб в Венсенской башне.

После этого сомнительного подвига, заставившего пожалеть о себе самых ярых приверженцев империи, Кантекор, получивший галуны квартирмейстера, сопровождал в следующем году Наполеона в Австрийской кампании. Она окончилась для императора победой при Аустерлице, а для Кантекора – счастливым поворотом судьбы.

И вот вечером этого знаменательного дня в лагере, когда его товарищи спали, растянувшись на соломе, он при свете костра рассмотрел подробные бумаги графа де Тэ, которые случай предоставил в его руки.

Все они имели форму писем и носили штемпель Англии, этого постоянного убежища врагов Франции. Ни одно из этих писем не было подписано, но было очевидно, что речь шла о готовившемся заговоре. Это доказывали имена Ривьера, Полиньяка, этих последователей Кадудаля, помилованного императором и содержавшегося в Венсене, Бруслара – этого неуловимого шуана, смеявшегося над агентами Фуше и над жандармами Савари, открыто поставившего целью своей жизни смерть «тирана» и «людоеда» Бонапарта; все это, несомненно, указывало на существование тайного заговора против новорожденной империи.

Кантекор не мог скрыть свою радость. Мечта, которую он втайне лелеял долгие годы, близилась к осуществлению.

Прошло с этого дня два месяца, и он добился в Париже приема у министра юстиции; двери Фуше открылись перед ним, когда он предъявил все свои важные бумаги и объяснил их значение. Министр полиции спросил, что он желает получить в награду. Тогда Кантекор, не задумавшись ни на одно мгновение, без запинки ответил:

– Место в полиции, мой отпуск кончился. Я хочу быть полезным и знаю, что могу им быть.

Фуше улыбнулся: хитрый и смелый плут понравился ему. Он немедленно зачислил Кантекора в отряд особых шпионов, и ему не пришлось раскаяться в этом, по крайней мере сначала.

Жером Кантекор сделался политическим агентом, что он, справедливо или нет, считал своим призванием. Его дебют был удачен; в то же лето он нашел случай зарекомендовать себя, и вот каким образом.

Только что утвердившись в своих новых обязанностях, он первым долгом позаботился разыскать самолично тех лиц, имена которых он нашел в письмах Армана де Тэ, окончившего свою жизнь при его неблагосклонном участии.

Ривьер и Полиньяк содержались в венсенской тюрьме. Преследуя Бруслара, он потерял напрасно время и труды, безуспешно разыскивая следы того, кого прозвали «Неуловимым», – ни малейшего указания, никакого следа он не нашел.

Ему больше посчастливилось относительно д’Иммармона и Прюнже д’Отрем; он узнал, что единственные дворяне во Франции, носившие эти имена, жили оба в замке Депли, близ Компьена. Эти оба эмигранта, казалось, примирились с событиями дня и жили спокойно, вдали от политических течений, занимаясь единственно своим имением. Обоим им едва было по двадцати пяти лет. Граф Жан де Прюнже выказывал большую привязанность к своей кузине Изабелле д’Иммармон, отвечавшей ему взаимной нежностью. Если они имели какие-нибудь замыслы, то скрывали их очень искусно: в их тихой деревенской жизни ничто не возбуждало подозрений. Во всяком случае, их местопребывание было теперь известно.

Кантекор, еще малоопытный в делах политики, не брал в расчет женщин; из всех поименованных в письмах лиц для него оставался теперь загадкой молодой король (какой – бог его знает!), о котором писали, что он без ума влюблен в Полину Боргезе. Найти след было нетрудно: он вел в Рим.

Там Жером Кантекор узнал много нового, собрал разные сведения и не сомневался уже в том, что попал верно и его попытки увенчаются успехом. Фуше поддерживал его, рекомендуя молчание и осторожность.

Из Рима Кантекор вернулся в Париж, преследуя по пятам красивого молодого человека с изящной фигурой и темно-синими большими глазами, называвшего себя де Гранлисом; он казался очень благородным, созданным для поклонения и преданности, а вместе с тем в течение всей своей жизни, в прошлом и в настоящем, был одним из самых несчастных, несправедливо преследуемых судьбой людей.

Около семи часов одного из июньских вечеров Кантекор следовал за этим молодым человеком через заставу Руль, где тогда оканчивалась деревня Нельи, под Парижем. Шпион следил за ним по всем улицам, среди прохожих, как тень, не спуская с него взора, ни на минуту не теряя его из виду, пожирая его взглядами.

Передать его в руки полиции было величайшей удачей, потому что он был беглецом и изгнанником почти со дня рождения, и во время террора, и во время Директории преследуемый Консульством так же, как и империей. А если бы Бурбоны утвердились на престоле своих предков, то его изгнание стало бы еще более несомненным. Кантекор теперь уже знал все это.

Этот молодой человек, так опасный для себя самого, быстрыми шагами направился к предместью Сент-Оноре.

Чудный летний день клонился к концу; посреди улицы играли дети, а на порогах домов сидели и стояли женщины, толкуя о своих делах в ожидании возвращения мужчин после дневной работы. Заходящее солнце золотило почерневшие черепицы крыш и играло на стеклах запыленных окон. Тишина и спокойствие, разлитые в воздухе, как будто навевали надежды, оживляя радость жизни.

Де Гранлис, не замечая окружающего, всецело погруженный в прошлое, торопливо шел вперед. Несмотря на свои двадцать лет, Кантекор уже задыхался, преследуя его и бормоча под нос:

– Куда он так несется? Неблагоразумно заставлять людей бежать таким образом. И притом еще вечер такой жаркий!

Проходя, он бросил завистливый взгляд на кабачок, где рабочие и солдаты опустошали стаканы и бутылки, и с глубоким вздохом проговорил про себя:

– Если наша судьба бежать – будем бежать, черт возьми! Придет когда-нибудь и моя очередь и пить и смеяться…

Между тем молодой человек с прежней скоростью пробежал уже все предместье. Перед одним маленьким домиком он было замедлил шаг, как бы колеблясь, но затем пошел дальше и не останавливаясь достиг площади Согласия. Там он остановился и издали задумчиво наблюдал открывшуюся перед ним картину. В этот тихий час большая площадь казалась еще обширнее, лишенная красовавшихся на ней раньше статуи Людовика XV и потом статуи Свободы.

Де Гранлис, без сомнения, вызывал в своей памяти другое время и другое зрелище этой легендарной площади. Ему мерещилась кипящая, ревущая толпа, окружающая эшафот на обагренной кровью земле. Ему слышались гремящая песнь карманьолы, стук колес тележки, глухой звук ножа… Здесь, в ста шагах перед ним, работала гильотина, смертоносное, ненасытное чудовище. Здесь скатились тысячи голов, здесь погиб цвет французского дворянства… Тут же погибли Людовик XVI и Мария-Антуанетта, а с ними – королевская власть.

Молодой человек медленно снял шляпу и стоял неподвижно, устремив взор на страшную площадь, будучи погружен в глубокую задумчивость. В тридцати шагах от него, спрятавшись за толстое дерево, следил за ним во все глаза Кантекор. Даже ему на мгновение пришло желание последовать примеру де Гранлиса и обнажить голову. Хотя он и не сделал этого из уважения к своим принципам, но все же стоял печальный, рассуждая про себя: «Ну да, это понятно… Паломничество…»